Именно эта философия лежала в основе всех трех законов 1862 года о передаче государственных земель. В некоторой степени эти законы мешали друг другу, поскольку поселенцы, университеты и железные дороги в последующие годы боролись за одни и те же участки земли. Однако 225 миллионов акров, в итоге переданных правительством по этим законам, составляли не такую уж большую долю от двух миллиардов акров государственных земель. Эта передача земель помогла заселить обширные территории, создать на них учебные заведения и проложить по ним стальные рельсы.

Приняв законы о финансировании войны, освобождении рабов и инвестировании государственных земель в будущее развитие, 37-й Конгресс сделал больше для изменения русла национальной жизни, чем какой-либо другой за всю историю. По меткому выражению одного ученого, этот Конгресс набросал «черновой чертеж современной Америки». Это также содействовало тому, что историки Чарльз и Мэри Бирд назвали «второй американской революцией», — процессу, в рамках которого «капиталисты, рабочие и фермеры Севера и Запада отстранили от власти земледельческую аристократию Юга… радикально изменив систему классов, накопления и распределения богатств и курс промышленного развития, а также унаследованную от отцов-основателей Конституцию»[840]. Эта новая Америка крупного бизнеса, тяжелой промышленности и капиталоемкого сельского хозяйства обогнала Британию, к 1880 году стала лидирующей промышленной державой и большую часть XX века оставалась главным в мире поставщиком зерна. Вероятно, она возникла бы, даже если бы Гражданской войны не случилось, но именно война определила форму этого нового общества, и принятые 37-м Конгрессом законы, разрешившие приобретать военные облигации за «гринбеки», а выплаты получать золотом (способствовавшие концентрации инвестиционного капитала); законы, по которым южная собственность была конфискована, а северная промышленность усилилась за счет расширения внутренних рынков; законы, защитившие эти рынки таможенными пошлинами и улучшившие доступ к ним с помощью субсидирования транспортной системы; законы, распределившие государственные земли и усовершенствовавшие их возделывание; законы, рационализировавшие финансовую и кредитную систему страны, — эти законы действительно помогли создать будущее, в достаточной степени отличающееся от прошлого, чтобы говорить о революции.

В этой революции, бесспорно, было много парадоксального. Конгрессмены от западных штатов были самыми ярыми сторонниками актов о законном платежном средстве и о национальных банках, так как хотели устранить нестабильность финансовой и кредитной системы, ее различия от региона к региону, от чего больше страдал Запад. Конгрессмены и банкиры из восточных штатов, скорее довольные существующей системой, относились к этим законам равнодушно либо выступали против них. Представители Запада также приветствовали правительственную помощь в строительстве трансконтинентальной железной дороги, тогда как жители Востока, уже имевшие хорошую транспортную систему, проявляли меньше энтузиазма. И все же в результате принятия этих законов в национальной кредитной, транспортной и рыночной системе возросло преобладание именно восточных банкиров, торговцев и инвесторов. К 1890-м годам фермеры Запада и Юга начали борьбу против своего «рабства» у восточной «власти капитала», которая, по их утверждениям, выжимала из них все соки. Еще в 1830-х годах джексоновские ремесленники и мелкие фермеры с подозрением наблюдали за революцией транспортной системы, ростом банков и эволюцией основанного на наемном труде капитализма, казалось угрожавшего их республиканской независимости. К 1890-м годам эта экономическая система распространилась до самых отдаленных уголков страны. Вероятно, это был последний раз, когда недовольные американцы поднялись во имя джефферсоновских республиканских принципов в контрреволюционном движении против второй американской революции капитализма, основанного на свободном труде. Страну вновь сотрясал пафос регионального конфликта — на этот раз Юг и Запад выступали против северо-восточных штатов на президентских выборах, когда список популистов возглавил бывший генерал Союза, объединившийся с бывшим генералом Конфедерации, претендовавшим на пост вице-президента.

Но это тоже будет освещено в следующем томе серии. Прежде чем такое стало возможным, прежде чем «вторая американская революция» могла набросать черновик «программы современной Америки», Север должен был выиграть войну. Вероятность победы внезапно снизилась летом 1862 года, когда «Каменная Стена» Джексон и Роберт Ли пустили под откос военную машину Союза.

В мае 1862 года перспективы Конфедерации выглядели безрадостными. Большая часть долины Миссисипи была занята врагом. В Виргинии стотысячная армия Макклеллана уже слышала звон колоколен Ричмонда. Корпус Ирвина Макдауэлла, расквартированный по приказу Линкольна близ Фредериксберга для защиты Вашингтона, готовился двинуться к югу и присоединиться к правому крылу армии Макклеллана. Это привело бы под Ричмонд 135 тысяч человек, что было почти в два раза больше, чем мог выставить против них Джозеф Джонстон. Хотя все предыдущее поведение Макклеллана и говорило о том, что он предпочтет осаду Ричмонда атаке, падение столицы Конфедерации все равно казалось лишь делом времени.

Следующий акт этой драмы был, однако, разыгран не под Ричмондом, а в сотне миль к северо-западу, в долине реки Шенандоа. Командующий силами мятежников в этом стратегическом районе «Каменная Стена» Джексон получил в свое распоряжение одну из дивизий армии Джонстона, что довело численность его группировки до 17 тысяч человек. Командиром дивизии был Ричард Юэлл, лысеющий эксцентричный холостяк 45 лет, чей напоминавший клюв нос и привычка склонять голову вбок делала его похожим на хищную птицу, высматривающую добычу. Все в Юэлле казалось странным, начиная с вызванной язвой диеты, состоявшей из сваренной в молоке пшеницы с изюмом и яичным желтком, и заканчивая его манерой сквернословить пришепетывая. Но если Юэлл и служил постоянным объектом солдатских острот, то Джексон был куда более странной личностью. Одетый в старую шинель, которую он носил еще в войну с Мексикой, и в курсантскую фуражку Виргинского военного института со сломанным козырьком, Джексон постоянно жевал лимоны, чтобы смягчить диспепсию, и не ел острые блюда, потому что (по его словам) от перца у него начинаются боли в левой ноге. Слава этого сторонника строгой дисциплины, заслуженная при Манассасе, несколько померкла из-за провала зимней кампании в Западной Виргинии, едва не вызвавшей бунт в его войсках. Будучи ревностным пресвитерианином, Джексон производил на некоторых своих боевых товарищей впечатление религиозного фанатика. Неразговорчивый, лишенный чувства юмора генерал был, что называется, себе на уме и редко разъяснял смысл своих приказов подчиненным. Постулат его стратегии — «озадачивать, запутывать и изумлять врага» — относился и к его собственным офицерам[841]. До 8 мая 1862 года многие солдаты считали его сумасшедшим, однако события последующего месяца показали им, насколько хитроумным было это сумасшествие. Эти события на какое-то время превратили Джексона в главного героя Юга, пока этот «титул» не отобрал у него еще более хитрый лис, лишенный к тому же фанатического пыла, — Роберт Ли.

Именно Ли развязал Джексону руки в долине Шенандоа. Будучи военным советником Джефферсона Дэвиса, Ли вынашивал план провести отвлекающий маневр в долине, чтобы предотвратить соединение корпуса Макдауэлла с основными силами Макклеллана. Ранее, после мартовского сражения при Кернстауне, командование северян отменило перевод сил из долины Шенандоа на восточновиргинский театр военных действий, но теперь одна из трех дивизий Натаниэла Бэнкса, стоявшего к западу от Блу-Ридж, уже ушла на восток, а вторая собиралась последовать за ней. Ли рассчитывал, что атака Джексона вынудит их вернуться обратно. Это было первой проверкой оборонительно-наступательной стратегии Ли, которая впоследствии станет его визитной карточкой. До самой гибели Джексона Ли предназначал его мобильному отряду роль своего стратегического авангарда. Вот и теперь Джексон серией маневров действительно озадачил, запутал и изумил врага.