Ход войны летом 1862 года возродил надежды Конфедерации на дипломатическое признание со стороны европейских держав. Успехи Ли убедили лидеров Великобритании и Франции в том, что Север не сможет восстановить Союз в прежних границах. Эти державы готовы были стать посредниками в переговорах, которые де-факто признали бы независимость Конфедерации. Влиятельные круги британской политической сцены симпатизировали делу Юга. Кабинет Пальмерстона закрывал глаза на нарушение нейтралитета Британии ливерпульскими кораблестроителями, спускавшими на воду крейсера для мятежников, охотившиеся затем за американскими торговыми судами. Летом 1862 года наконец начался долгожданный «хлопковый голод». Наполеон Ш вынашивал идею признания и оказания помощи Конфедерации в обмен на хлопок и поддержку южанами французского сюзеренитета над Мексикой.

Из всех подобных действий единственным по-настоящему выгодным для Конфедерации являлось строительство торговых рейдеров. Ливерпуль был оплотом сочувствующих Конфедерации. Город «был основан работорговцами, — едко замечал один американский дипломат, — и сыновья тех, кто сколотил состояния на перевозке рабов, в наше время инстинктивно держат сторону мятежных надсмотрщиков за рабами»[974]. На верфях Ливерпуля закладывались многочисленные скоростные суда, прорывавшие блокаду северян. В марте 1862 года заканчивалось строительство и первого военного корабля, заказанного агентом южан Джеймсом Баллоком. То, что корабль задумывался как рейдер, не было секретом после расследования, проведенного американским консулом в Ливерпуле Томасом Дадли.

Этот воинственный квакер был достойным противником Баллока. Дадли нанял шпионов и информаторов, собравших доказательства того, что корабль предназначался для Конфедерации; Баллок в ответ представил фальшивые бумаги, указывавшие, что судно под названием «Орето» принадлежало некоему торговцу из Палермо. Споры вызывало и положение английского закона, запрещавшее строительство и вооружение военных кораблей для воюющих стран на территории Великобритании. Нарушая дух этого закона, но соблюдая его букву, Баллок получил этот корабль без оружия, отвел его на Багамские острова и переправил оружие из Англии на другом судне. В какой-то пустынной лагуне на Багамах судно приняло на борт орудия и превратилось в наводящую на северян ужас «Флориду», которая уничтожила 38 судов торгового флота Соединенных Штатов, прежде чем союзный флот не захватил ее хитростью на рейде бразильского порта Байя в октябре 1864 года.

Желание британских официальных лиц следовать узкому толкованию закона развязало Баллоку руки для договора о скорейшей постройке второго, более мощного крейсера в Ливерпуле летом 1862 года. Хитросплетения и уловки юристов, шпионов и двойных агентов, сделавшие бы честь любому детективному роману, привели к тому, что Дадли накапливал свидетельства противозаконных целей постройки корабля, а Баллок стремился к тому, чтобы уйти от судебного преследования, угроза которого к июлю стала вполне реальной. Бюрократические проволочки, крючкотворство и сочувствие конфедератам ливерпульского таможенника дали Баллоку время для подготовки нового корабля к плаванию. Когда один из осведомителей сообщил ему о намерении правительства задержать корабль, Баллок отправил его в «пробное плавание», из которого судно так и не вернулось. Вместо этого оно встретилось на Азорских островах с плавучей базой, с которой взяло на борт орудия и боеприпасы, доставленные из Британии отдельным грузом. Капитаном нового судна «Алабама» стал Рафаэль Семмс, уже доказавший свою доблесть в морской партизанской войне, командуя «Самтером». В течение двух лет «Алабама» бороздила моря и уничтожила либо захватила 64 американских торговых судна, пока федеральный крейсер «Кирсардж» в июне 1864 года не потопил ее около Шербура. «Алабама» и «Флорида» были самыми успешными и знаменитыми крейсерами южан. Хотя их подвиги и не повлияли на исход войны, им удалось отвлечь значительное число военных кораблей Союза от ведения блокады, поднять размеры страховых премий за американские суда до астрономических величин, вынудить многие корабли отсиживаться в портах или менять свою государственную принадлежность и лишить торговый флот Соединенных Штатов господствующих позиций.

Помимо выпуска «Алабамы» из Ливерпуля было еще одно неявное свидетельство в пользу того, что британская внешняя политика склоняется на сторону южан. Родившийся в Швейцарии алабамец Генри Хотце, прибывший в Лондон в начале 1862 года, стал эффективным пропагандистом дела Юга. Всего 27 лет от роду и с несколько мальчишеской внешностью Хотце, тем не менее, обладал необходимой учтивостью, остроумием и сдержанностью, столь ценимыми в высших кругах английского общества. Он стал вхож во влиятельные редакции Флит-стрит и вскоре уже писал поддерживавшие Конфедерацию передовицы для ряда газет. Также Хотце привлек английских журналистов сотрудничать с его собственной небольшой газетой Index, которую он основал в мае 1862 года, чтобы выражать взгляды южан. Хотце преуспел в оживлении предрассудков британцев в отношении «наглых янки». Либералов он уверял, что Юг борется не за сохранение рабства, а за право на самоопределение. Консерваторам он представлял картину провинциального дворянства, защищающего свою свободу от алчного северного правительства. Деловым кругам он обещал, что независимая Конфедерация откроет свои порты для свободной торговли (в отличие от союзного правительства, недавно вновь поднявшего тарифы), а текстильным фабрикантам — что возобновится импорт хлопка.

Последнее обещание было особенно привлекательным, так как «хлопковый голод» уже начинал мучить эту индустрию. В июле 1862 года поставки хлопка-сырца в Великобританию составили всего треть от обычного объема. Три четверти рабочих бумагопрядильных фабрик потеряли работу или работали по сокращенному графику. Благотворительность и пособия по безработице не могли смягчить тяжелое положение в рабочих районах Ланкашира. Молодой Генри Адамс, сын и секретарь американского посланника, уже в мае 1862 года признал, что «население Ланкашира и Франции уже пострадало весьма серьезно, и ситуация только ухудшается». Канцлер казначейства Уильям Гладстон опасался бунтов, если не удастся разрядить обстановку, и высказывался за вмешательство Британии в войну и возобновление экспорта хлопка через Атлантику. Один английский дипломат прогнозировал, что «давление на правительство вот-вот окажется настолько серьезным, что ему с трудом можно будет сопротивляться»[975].

Отношение к Гражданской войне рабочих текстильных фабрик являлось загадкой для современников и остается ею для позднейших историков. Генри Хотце не скрывал разочарования, которое постигло его при попытках завоевать поддержку этого класса, который, казалось, должен был быть заинтересован в победе Юга. «Наемные работники Ланкашира, — писал Хотце, — [являются единственным] классом, который (именно как класс) враждебен нам… Их инстинктивное… отвращение к нашему укладу настолько же глубоко, как и в любой части Новой Англии… Они смотрят на нас и… на рабство как на источник всех их несчастий». Американский посланник Чарльз Фрэнсис Адамс разделял эту оценку. «Весомая часть аристократии и буржуазии обеспокоены распадом Соединенных Штатов, — писал Адамс в декабре 1862 года, — тогда как средний и низший классы сочувствуют нам… рассматривая события в Америке как новую эпоху в мировой истории, когда должно восторжествовать признание права человека на продукт своего труда и на стремление к счастью»[976].

Согласно этой точке зрения проблемы Гражданской войны в Соединенных Штатах отражали сходные проблемы классового конфликта в самой Великобритании. Север выступал за народное правительство, равные права и уважение к труду; Юг — за аристократические привилегии и рабство. Линкольн заострял на этом внимание в своих речах, описывая войну как «войну народа… борьбу за сохранение той формы и сути государства, главной заботой которого является улучшение условий человеческой жизни… и предоставление всем равных стартовых возможностей, а также справедливого отношения в течение всей жизни»[977]. Британские радикалы изобретали многочисленные вариации на эту тему. В течение двадцати лет они боролись за демократизацию английской политической жизни и улучшение условий жизни рабочего класса. Для них Америка была «светочем свободы», озарявшим дорогу к реформам. Лидер английских радикалов Джон Брайт с энтузиазмом приветствовал дело Севера. «Нет иной страны, где люди были бы так свободны и так процветали», как Соединенные Штаты, заявлял Брайт. «Существование этой свободной страны и свободного правительства оказывает колоссальное влияние на дело свободы в Европе». Конфедераты являются «злейшими врагами свободы за всю историю человечества», — говорил Брайт, обращаясь к рабочим. Вот почему «привилегированные классы считают, что имеют свои интересы в этом конфликте, и с утра до ночи визгливо ругают американскую республику». Либеральные интеллектуалы разделяли веру в то, что победа южан, говоря словами Джона Стюарта Милля, «будет победой сил зла, которая придаст смелости врагам прогресса и повергнет в уныние его друзей во всем цивилизованном мире»[978]. Знаменитый немецкий революционер, живший в изгнании в Англии, также рассматривал войну в Америке против «рабовладельческой олигархии» как «революционное движение… изменяющее миропорядок». Европейские рабочие, продолжал Карл Маркс, чувствуют свое родство с Авраамом Линкольном, «честным сыном рабочего класса… Подобно тому как Война за независимость Соединенных Штатов знаменовала собой начало новой эры господства среднего класса, американская война против рабства будет означать торжество рабочего класса»[979].