Впрочем, немалое число историков разглядели и трещины в монолитной поддержке Союза английскими рабочими. Есть и те, кто отмечает одобрение большинством ланкаширских текстильщиков интервенции Британии на стороне Конфедерации с целью возобновления экспорта хлопка. Согласно этим исследователям, громко поддерживали Союза радикальные интеллектуалы, такие как Брайт и Маркс, не выражавшие истинных настроений потерявших работу людей. Массовые собрания рабочих, на которых принимались резолюции, одобрявшие действия Севера, были, по их мнению, инспирированы маргиналами из среднего класса. Один из историков нашел свидетельства того, что в Ланкашире состоялось вдвое больше рабочих митингов в поддержку Конфедерации, чем Союза[980].
Такая ревизионистская интерпретация устоявшейся точки зрения едва ли корректна. Производство хлопка не было единственной отраслью промышленности Британии или даже одного Ланкашира. Благосостояние рабочих, занятых в обработке шерсти, льна, в оружейной, кораблестроительной и других отраслях вследствие интенсивной военной торговли только росло. И в любом случае, как уже было замечено, демократические настроения в Ланкашире превалировали над узко понимаемыми экономическими интересами. Ветеран чартистского движения говорил в феврале 1863 года: «Народ считает, что есть материи более высокие, чем работа, более дорогостоящие, чем хлопок… Это права, свободы, справедливость и открытое сопротивление злодеяниям»[981].
Правдой было и то, что высшее общество сочувствовало южанам или, по крайней мере, было враждебно к северянам (что, по сути, одно и то же). Английские аристократы недолюбливали янки как за их манеры, так и за опасное стремление к демократии, подававшее дурной пример низшим сословиям. Многих дворян обрадовало «великое банкротство» 1861 года, продемонстрировавшее «падение республиканских устоев в годину кризиса». Граф Шрусбери удовлетворенно смотрел на «испытания демократии и ее неудачи»: «Распад Союза [означает], что уже наше поколение застанет возрождение аристократии в Америке»[982]. Подобные утверждения стали появляться и во влиятельных газетах, включая лондонскую Morning Post и авторитетную Times (обе были тесно связаны с кабинетом Пальмерстона). Times рассматривала уничтожение «Американского колосса» как «избавление от ночных кошмаров»: «За исключением немногих джентльменов с республиканскими убеждениями, мы все ждем (и почти все желаем) успеха делу конфедератов». Если когда-либо в дальнейшем Север, к общему несчастью, победит, развивала мысль Morning Post, то «кто может сомневаться, что демократия станет более вызывающей, агрессивной, уравнительной и вульгарной, чем прежде»[983]. Такая словесная война, ведшаяся против янки, внесла свой вклад в ухудшение англо-американских отношений, которые оставались таковыми еще через много лет после того, как корпус «Алабамы» поглотили океанские волны, а винтовки «энфилд», нелегально провезенные сквозь блокаду, наконец замолчали.
В 1862 году в Новом Орлеане произошел инцидент, только усиливший враждебность английских аристократов к северянам. Действия Бенджамина Батлера, командующего оккупационными войсками, железной рукой наводившего порядок в городе, стали причиной множества жалоб, но ни один его поступок не вызвал такую бурю возмущения, как приказ от 15 мая о том, что любая женщина, упорно наносящая оскорбления солдатам федералов, «должна рассматриваться как проститутка, занимающаяся своим ремеслом, и обращаться с ней нужно соответствующим образом». Батлер издал столь бестактный приказ, будучи взбешен постоянными провокациями; чашу терпения его переполнил случай, когда некая женщина из Французского квартала вылила содержимое ночного горшка прямо на голову командира флота Дэвида Фаррагута. Батлер издал свой приказ с целью побудить их вести себя достойно, а южане и европейцы склонны были расценивать его как отмашку солдатам северян поступать с благородными леди как с проститутками. В своем чрезвычайном сообщении в Палате общин Пальмерстон назвал поведение Батлера «недостойным»: «Джентльмены, любой англичанин должен покраснеть от стыда при мысли о том, что такой поступок совершил представитель англосаксонской расы». Этого Чарльз Фрэнсис Адамс вынести уже не мог. В течение многих месяцев он терпеливо сносил насмешки англичан, но это лицемерное обвинение Батлера, содержавшее к тому же скрытое одобрение людей, державших в неволе два миллиона женщин, привело к официальному протесту со стороны Адамса. Надменный ответ Пальмерстона вызвал отчуждение между двумя политиками в то самое время, когда англо-американские отношения вошли в критическую стадию[984].
Не стоит преувеличивать зависимость отношения к американскому конфликту от классовой принадлежности британцев. Немногие друзья Союза были более преданны ему, чем герцог Аргайлский и некоторые другие лица «голубой крови». В то же время некоторых либералов и даже радикалов привлекала борьба Юга за самоопределение. Многие англичане приветствовали в свое время борьбу за независимость Греции или борьбу Венгрии и итальянских государств за освобождение от власти Габсбургов; мятеж южан против господства Севера они рассматривали именно в таком ключе. Такие убеждения воодушевляли Расселла и Гладстона, ключевых членов кабинета Пальмерстона. В своей известной речи в Ньюкасле в октябре 1862 года Гладстон заявил: «Джефферсон Дэвис и другие лидеры Юга создали армию. Сейчас они создают флот. Но главное они создали уже давно: государство»[985].
Ахиллесовой пятой имиджа южан как борцов за свободу было, естественно, рабство. Англичане по праву гордились тем, что внесли свой вклад в запрет трансатлантической работорговли и упразднение рабства в Вест-Индии. Следовательно, поддерживать рабовладельцев англичанину не подобало, а принимать на веру то, что Юг борется не за сохранение рабства, а за свою независимость, значило бы поддаваться самообману. Но до тех пор пока сам Север сражался не за свободу, многие британцы не видели в его борьбе никакого морального превосходства. Если Север хочет завоевать «своей борьбой симпатии англичан, — предупреждала одна радикальная газета, — он должен отменить рабство»[986].
Но идеология и эмоции играли второстепенную роль в определении вектора британской внешней политики. Пальмерстон, уже полвека участвовавший в политической жизни, был приверженцем «реальной политики». Когда сочувствовавшие южанам члены Парламента летом 1862 года начали борьбу за признание Конфедерации Великобританией, Пальмерстон притворился, что не замечает проблемы. «[Юг], — писал он, — [не станет] ни на йоту более независимым после этих наших слов, если мы не подкрепим их вмешательством в войну на его стороне». В Англии не многие были готовы пойти на такое. Пальмерстон нуждался в хлопке, но было ясно, что простое дипломатическое признание не возобновит его импорт. Южане же полагали, что такое признание поможет Конфедерации укрепить свои позиции за рубежом и усилит партию сторонников мира на Севере; возможно, в этом они были правы. Однако, по мнению Пальмерстона, Юг мог рассчитывать на признание, только выиграв войну: Британия должна «знать, что независимость Конфедерации — непреложный факт», прежде чем официально объявить о ее признании[987].
По другую сторону Ла-Манша Наполеон III не стеснялся выказывать большее сочувствие южанам. Что касается простых французов, рабство было им не по нутру, но французские газетчики не уделяли американской войне столько внимания, сколько их английские коллеги, поэтому большинство французов мало что знали о ней, за исключением того, что война эта является виновником дефицита хлопка. Однако сам Наполеон следил за развивавшимися событиями и, как ему казалось, увидел возможность ликвидировать дефицит хлопка, а заодно и реализовать свои имперские амбиции. Летом 1862 года тысячи французских солдат сражались в Мексике, пытаясь свергнуть либеральный режим Бенито Хуареса и превратить страну во французскую колонию. Император ввел туда войска для обеспечения уплаты Мексикой своих долгов, но его истинной целью было создание в Новом Свете империи взамен той, которую его дядя продал Томасу Джефферсону. Правительство Соединенных Штатов поддерживало Хуареса, но в 1862 году было не в состоянии оказать ему помощь, тогда как Конфедерация решила оказать поддержку Наполеону и полагала, что может помочь ему за определенную цену. В июле 1862 года Джон Слайделл предложил Наполеону несколько сотен тысяч кип хлопка и союз в борьбе с Хуаресом в обмен на дипломатическое признание со стороны Франции и возможную помощь ее флота в прорыве блокады.
