Одним из видных северян, сожалевших о новом взгляде на войну, был Макклеллан. Когда Линкольн приехал к Харрисон-Лэндинг, чтобы своими глазами увидеть положение в армии Макклеллана, генерал вручил ему меморандум о том, как следует вести войну. «Война не должна иметь цели поработить [южан], — наставлял президента Макклеллан. — Сейчас нельзя прибегать ни к конфискации имущества, ни к насильственному освобождению рабов… Войну нужно вести не против населения, а против армии… Военных нельзя допускать к решению вопросов о рабстве… Пропаганда радикальных взглядов, особенно по вопросу о рабстве, быстро внесет раскол в действующую армию»[907].

Линкольн прочитал эти комментарии в присутствии Макклеллана, не проронив ни слова, однако ход его мысли можно воссоздать. Три-четыре месяца назад он бы согласился с Макклелланом, но теперь он уже был убежден в необходимости «насильственного освобождения рабов» и начал составлять Прокламацию об освобождении. Южному юнионисту и северному демократу, несколькими днями ранее приводившими те же доводы, что и Макклеллан, президент резко ответил, что войну более нельзя вести, «опрыскивая сорняки розовой водой… Правительство больше не может играть в игру, на которую оно поставило все, а враг — ничего. И враг должен понять, что нельзя пытаться в течение десяти лет бороться за свержение правительства, а потом, если не получится, вернуться в лоно Союза как ни в чем не бывало… [Требование рабовладельцев из пограничных штатов о том,] чтобы правительство не наносило удар по явным его врагам, пока их не победит стечение обстоятельств, парализует, и смертельно, наше государство, ведущее такую борьбу»[908].

Преисполненный решимости, Линкольн 12 июля пригласил конгрессменов из пограничных штатов в Белый дом. Он еще раз обратился к ним с просьбой принять положительное решение по вопросу об освобождении рабов за компенсацию: «Небывало суровые факты, — начал президент, — [игнорировать более нельзя. Отменив указ генерала Хантера об освобождении рабов два месяца назад], я разочаровал, если не обидел, много людей, чью поддержку мы не имеем права потерять. Этим дело не закончилось. Давление на меня в этом вопросе существует, и оно растет. [Если пограничные штаты не примут] решения немедленно начать процесс постепенного освобождения рабов… то рабство в ваших штатах будет уничтожаться в результате стихийных вспышек раздражения, случайных „несчастных случаев“… и вы не получите за это ровным счетом ничего». Но конгрессмены остались глухи даже к такому откровенному предупреждению. Две трети представителей пограничных штатов подписали манифест, отвергающий предложение Линкольна как ведущее к чрезмерно «радикальному изменению нашего общественного уклада», как «вмешательство» администрации во внутренние дела штатов, как дорогостоящую затею (смехотворное возражение со стороны людей, чьи штаты только выиграли бы в финансовом отношении, причем за счет свободных штатов). Наконец, они указали, что вместо приближения конца борьбы это предложение разжигает костер войны и ставит под сомнение победу Севера, так как толкает многих юнионистов в объятия мятежников[909].

Такая отповедь вынудила Линкольна оставить попытки вести с консерваторами мирные переговоры. С этого момента президент перешел на радикальные позиции, хотя еще два с лишним месяца не афишировал это. 13 июля, в тот самый день, когда ему вручили манифест пограничных штатов, он обмолвился Сьюарду и Уэллсу о своем намерении издать Прокламацию об освобождении рабов. Согласно записям Уэллса, фиксировавшего ход беседы, Линкольн сказал, что этот вопрос «занимал его мысли днем и ночью» на протяжении нескольких недель. Он пришел к выводу, что освобождение рабов — «военная необходимость, абсолютно неотъемлемая часть решения задачи сохранения Союза»: «Или мы освободим рабов, или сами станем рабами. Несомненно, что рабы являются большим подспорьем для тех, кто ими владеет, и мы должны решить, будет ли эта сила отныне с нами или против нас». Линкольн решительно отмел предположение о неконституционносги такого указа. Идет война, и как главнокомандующий он может отдать приказ о захвате вражеских рабов с тем же правом, что и приказ о выведении из строя железных дорог южан. «Мятежники… не могут одновременно нарушать Конституцию и взывать к ее защите. Развязав войну против государства, они обрекли себя на все бедствия войны». Пограничные штаты «ничего не сделают» по своей воле; возможно, было неправомерно просить их отказаться от рабства, пока мятежники сохраняют этот институт. «[Поэтому] первый и главный удар нужно нанести [по мятежникам]… Необходимо предпринять решительные и глобальные меры… Мы хотели, чтобы армия наносила удары более энергично. Администрация должна показать пример этого и нанести удар в самое сердце мятежников»[910].

Макклеллан уже ясно дал понять, что он не тот генерал, который будет наносить энергичные удары. Вручив президенту свой меморандум о невмешательстве в проблему рабства, Макклеллан не успокоился и послал письмо Стэнтону, где предупредил: «Народ не поддержит такую политику… Наша армия не будет сражаться за что-то другое». Для Стэнтона и Чейза это было уже слишком. Они присоединились к все громче звучащему хору республиканцев, требовавших от Линкольна отставки Макклеллана[911]. Но Линкольн колебался. Вполне возможно, он знал о том, что Макклеллан в частной переписке называет членов кабинета глупцами и негодяями, отказавшими ему в поддержке во время кампании на Полуострове, во всяком случае, сторонники генерала из числа демократов кричали об этом на каждом углу. Также Линкольн знал и о визите видных нью-йоркских демократов, в том числе «медянки» Фернандо Вуда, к Макклеллану в Харрисонс-Лэндинг с предложением баллотироваться на следующих президентских выборах от их партии. Но президент не мог не принимать во внимание, что солдаты Потомакской армии боготворят Макклеллана, видя в нем вождя, превратившего их в настоящую армию. Солдаты и сержанты не разделяли критику Макклеллана политиками-республиканцами, а многие офицеры не одобряли войну против рабства, курс на которую был взят в Вашингтоне. Учитывая это, Линкольн понимал невозможность отстранения Макклеллана от командования без риска вызвать упадок духа в армии и спровоцировать острую реакцию демократических кругов в тылу.

Угроза выстрела в спину со стороны демократов внесла свой вклад в задержку обнародования Прокламации. 22 июля Линкольн известил членов кабинета о своем намерении выпустить Прокламацию об освобождении и попросил высказать свои мнения. Несогласие выразил лишь Монтгомери Блэр, опасавшийся, что такой указ будет стоить республиканцам контроля над большинством в Конгрессе на осенних выборах. Госсекретарь Сьюард одобрил Прокламацию, но порекомендовал отложить ее опубликование «до тех пор, пока она не будет сопровождаться военными успехами». В противном же случае общество может увидеть в ней «последнюю попытку истощенного государства, крик о помощи… предсмертный вопль бегущего». «[Мудрость такого совета] до крайней степени поразила меня», — говорил позже президент, поэтому он отложил проект Прокламации до лучших, победных времен[912].

Ожидание лучших времен затянулось, а между тем мнения по вопросу о рабстве расходились все больше и больше. С левого фланга, со стороны радикалов и аболиционистов, доносились все более оскорбительные комментарии в адрес президента, публично не поддержавшего освобождение рабов. Линкольн «просто-напросто тряпка», — возмущался Уильям Ллойд Гаррисон, а его военная политика — это «сплошные колебания, непоследовательность, уклончивость и нерешительность». Фредерик Дуглас полагал, что президент «позволил себе превратиться в… жалкую марионетку в руках изменников и мятежников». В письме Чарльзу Самнеру от 7 августа Хорас Грили спрашивал: «Вы помните эту старую богословскую книгу, где первая глава называлась „Ад“, а вторая — „Ад продолжается“? Именно так, мне кажется, нужно разговаривать со стариной Эйбом в годину кризиса». На страницах New York Tribune Грили перешел к нападкам на Линкольна[913].