Эти слова звучали весьма жестко, но они были несравнимы с теми, что раздавались из лагеря демократов. Выдвижение вопроса о рабстве на первый план в кампании 1862 года угрожало тем, что большое количество членов Демократической партии могли встать на антивоенную позицию. Игнорировать такое было нельзя. Демократы получили 44% голосов избирателей свободных штатов на выборах 1860 года. Если к ним прибавить голоса пограничных штатов, то Линкольн мог оказаться «президентом меньшинства». К 1862 году некоторые «военные демократы» перешли в лагерь республиканцев: яркие примеры тому — генерал Батлер и военный министр Стэнтон. Другие «военные демократы», такие как Макклеллан, оставались на своих позициях и поддерживали сохранение Союза путем военной победы над мятежниками, но противостояли отмене рабства. В этом же году на арену вышла и третья сила: «мирные демократы», или «медянки», которые выступали за восстановление Союза путем переговоров, а не военных побед. Это было несбыточной мечтой, которую республиканцы расценивали как измену, поскольку такие взгляды играли на руку конфедератам. Южане возлагали большие надежды на фракцию «медянок», считая ее «сильной и многочисленной»: «Если ей позволят действовать в рамках Конституции, то она сможет парализовать агрессивные действия партии большинства»[914].

Коалиция «военных» и «мирных» демократов была шаткой, ненадежной и порой прекращала свое существование, но по вопросу о недопустимости освобождения рабов обе фракции были едины. В ходе четырех ключевых поименных голосований в Конгрессе по вопросу о рабстве в 1862 году (указ по армии, запрещавший выдачу беглых рабов хозяевам, упразднение рабства в округе Колумбия, запрет рабства на новых территориях и закон о конфискации имущества) 96% демократов голосовали против, а 99% республиканцев — за эти законы. Редко (если вообще когда-либо) в американской политической жизни поднимался вопрос, мнения по которому у обеих основных партий были бы столь полярными. Благодаря сецессии республиканцы имели подавляющее большинство в Конгрессе и могли легко принять эти акты, но обратная реакция противников аболиционизма могла лишить их этого большинства на осенних выборах. Это объясняет опасения Монтгомери Блэра и осторожность Линкольна.

Северные демократы и в 1862 году нещадно эксплуатировали расовый вопрос, как они привыкли делать перед каждыми выборами со времен зарождения Республиканской партии. «Черные республиканцы», «партия фанатиков» намеревается освободить «два-три миллиона полудикарей», которые «наводнят Север и начнут конкурировать с белыми трудящимися» и мешать кровь с «их сыновьями и дочерьми». «Должен ли рабочий класс быть приравнен к неграм?» — кричали заголовки демократических газет[915]. Солдаты огайских полков, предупреждал конгрессмен от этого штата и лидер демократов Сэмюэл Кокс, перестанут сражаться за Союз, «если результатом войны будет перемещение на Север миллионов чернокожих». А архиепископ Джон Хьюз предостерег: «Мы, католики, и большинство наших храбрых солдат, проливающих кровь на поле брани, не имеем ни малейшего желания вести войну, стоящую нам стольких жизней и средств, ради удовлетворения горстки аболиционистов»[916].

Наслушавшись подобной риторики от своих лидеров, некоторые белые рабочие (что неудивительно) стали воспроизводить эти убеждения на улице. Летом 1862 года в нескольких крупных городах прошли расистские бунты. Наиболее кровавые события разразились в Цинциннати, где решение о замене бастующих ирландских докеров неграми вызвало ряд нападений на черные кварталы. В Бруклине толпа выходцев из Ирландии пыталась сжечь табачную фабрику, на которой работали больше двадцати негритянок и их детей. Кошмарные видения черных полчищ, захватывающих Север, материализовались в Иллинойсе, куда военное министерство переправило несколько вагонов с «контрабандой» для помощи сборщикам урожая. Несмотря на отчаянную нехватку рук и гибнущий урожай, начавшиеся бунты вынудили правительство вернуть большинство чернокожих в лагеря к югу от реки Огайо.

Расистские настроения не были монополией демократов. Довоенные законы об исключении негров из общественной жизни, принятые в некоторых штатах Среднего Запада, пользовались поддержкой немалого количества вигов. В 1862 году около ⅖ республиканских избирателей присоединились к демократам, чтобы подтвердить действие такого закона на референдуме. Сенатор Лаймен Трамбл, создатель закона о конфискации, признавал: «На Западе (я знаю это на примере моего собственного штата) существует колоссальное неприятие того, чтобы свободные негры жили среди нас. Наши люди не хотят иметь с неграми ничего общего»[917]. Чтобы успокоить волнения, некоторые республиканцы начали утверждать, что именно рабство побудило негров бежать на Север в поисках свободы; освобождение оставит представителей этой тропической расы на Юге, где они смогут наслаждаться свободой в подходящих для них условиях. Однако данный тезис вызвал немалый скепсис. Чтобы решить вопрос со страхом населения перед миграцией негров, ставший настоящей ахиллесовой пятой партии, многие республиканцы начали выступать за колонизацию.

Такое решение проблемы межрасовых отношений жестко, но действенно резюмировали слова одного солдата из Иллинойса: «Я против освобождения негров и того, чтобы они жили среди нас, и старина Эйб тоже против этого, поэтому мы отправим их в колонии»[918]. «Старина Эйб» в 1862 году действительно был сторонником колонизации. Еще со времен своей деятельности в Иллинойсе он привык держать руку на пульсе общественного мнения по данному вопросу и считал, что пропаганда колонизации действеннее всего ослабит пафос противников освобождения, который мог привести к поражению республиканцев на выборах 1862 года. Это предложение стало лейтмотивом встречи президента с лидерами негритянских общин в округе Колумбия, которых он пригласил на встречу в Белый дом 14 августа. Рабство было «величайшим злом, причиненным всем людям», — начал Линкольн свое обращение к делегации. Но даже если рабство будет упразднено, расовые различия и предрассудки никуда не денутся. «Многие представители вашей расы очень сильно страдают, живя среди нас, и нам также тяжело от вашего присутствия». У чернокожих очень мало шансов достичь равенства, проживая на территории Соединенных Штатов. «Часть нашего народа, как ни горько признать, не желает, чтобы свободные цветные люди жили среди него… Я сейчас не хочу обсуждать это, но просто привожу факт, который мы должны учитывать. Я не могу изменить это, даже если попытаюсь». Факт этот, продолжил Линкольн, делает необходимым эмиграцию негров в другие страны, где у них будет больше возможностей. Президент обратился к лидерам общин с просьбой набрать добровольцев для первого колонизационного проекта в Центральной Америке, причем финансировать его должно было правительство. Если такой проект завершится удачей, он подготовит почву для эмиграции многих тысяч, которые получат свободу в результате войны[919].

Большинство представителей общин высмеяли и осудили предложение Линкольна. «Эта страна наша в той же мере, что и ваша, — возразил президенту представитель Филадельфии, — и мы не покинем ее». Фредерик Дуглас обвинил Линкольна в «оскорблении негров» и «лицемерии». Высказывания президента, говорил Дуглас, побудят «невежественных и низких» белых «к совершению насилия и возбуждению ненависти к цветным». Аболиционисты и многие радикальные республиканцы последовательно выступали против колонизации как расистской и негуманной меры. «Насколько лучше, — писал Сэлмон Чейз, — смотрелись бы мужественный протест против расистских предрассудков и благоразумные усилия, направленные на обустройство освобожденных в самой Америке!»[920]