Оценка Линкольном политического кругозора представителей пограничных штатов была слишком благоприятной. В мае 1862 года эти люди разделяли уверенность северян в скором окончании войны. Если бы Макклеллану удалось взять Ричмонд, с мятежом было бы покончено, но институт рабства остался бы нетронутым. После Семидневной битвы надежда на это исчезла. Новый виток вербовки и мобилизации, начавшийся в ответ на поражение Макклеллана, знаменовал собой переход к тотальной войне, при которой сохранение «Союза, каким он был» становилось недостижимой мечтой, но большинство политиков в пограничных штатах по-прежнему не замечали очевидного.
В июле 1862 года вторая сессия 37-го Конгресса достигла своей кульминации после принятия двух законов, сигнализировавших о переходе к более жесткой военной политике. Первым был закон об ополчении, согласно которому правительство впоследствии провело призыв ополченцев на девять месяцев. Также этот закон позволял президенту зачислять на военную службу «лиц африканского происхождения» для «исполнения любых военных обязанностей, которые они могут осуществлять с пользой», включая солдатскую службу (шаг, который привел бы консерваторов в ужас). Администрация еще не готова была на это пойти, но сам закон наделял правительство поистине революционными полномочиями. Как считали даже умеренные республиканские сенаторы: «Настало время, когда… необходимо заставить военных использовать все человеческие ресурсы страны для подавления мятежа». Войну нужно вести по-другому: время, когда можно было «сражаться в белых перчатках», прошло[901].
Такие настроения еще более проявились в законе о конфискациях от июля 1862 года, согласно которому «изменники» наказывались путем конфискации всего имущества, включая рабов, «объявляющихся военнопленными и подлежащих безусловному освобождению». Но текст закона был настолько запутанным и коряво составленным, что хорошему юристу не составило бы труда найти в нем двоякие толкования. Главным образом разночтения происходили из-за двойственного определения конфликта как внутреннего мятежа и как настоящей войны. Закон о конфискации изымал собственность мятежников в наказание за измену, но вместе с тем рабы объявлялись «военнопленными». Впрочем, председатель юридического комитета Сената Лаймен Трамбл не видел в этом непоследовательности: «Мы можем обращаться с ними как с изменниками и как с врагами, потому что мы имеем права как воюющей, так и суверенной стороны»[902]. Те положения закона, которые касались соблюдения прав суверенного государства, были изложены туманно и затрагивали процессуальные действия окружных судов, которые, разумеется, не функционировали в мятежных штатах. Однако закон о конфискации был важным символом превращения войны в инструмент для упразднения социального уклада Юга как средства реконструкции Союза.
Контролировать соблюдение этого закона должно было само правительство, опираясь на расширяющиеся полномочия армии. В июле 1862 года отношение к войне у правящих кругов и армии стало более серьезным. С запада прибыл Джон Поуп, получивший командование над новой Виргинской армией, сформированной из корпусов Бэнкса, Фримонта и Макдауэлла, столь безуспешно преследовавших «Каменную Стену» Джексона в долине Шенандоа. Раздраженный назначением младшего по званию генерала на более высокий пост, Фримонт подал в отставку, с удовольствием принятую Линкольном. Хотя радикальные республиканцы и потеряли одного из своих любимых командиров, вскоре они обнаружили родственную душу в Поупе. Одним из первых его шагов в Виргинии был ряд приказов, предписывавших офицерам изымать собственность мятежников без всякой компенсации, расстреливать захваченных в плен партизан, ведших огонь по союзным войскам, высылать с оккупированной территории гражданских лиц, отказавшихся присягнуть на верность Союзу, а при их самовольном возвращении в родные пенаты поступать с ними как со шпионами.
Действия Поупа вызвали возмущение у южан, которые относились к нему с такой ненавистью, которую из всех янки заслужили только Батлер и позже Шерман. Роберт Ли заявил, что деятельность «негодяя Поупа» должна быть «пресечена». Джефферсон Дэвис угрожал применить крайние меры по отношению к пленникам-северянам, если начнутся расстрелы захваченных в плен федералами партизан. Приказы Поупа были, несомненно, опрометчивыми, но их нельзя было назвать бессмысленными. Гражданские лица, оказавшись за боевыми порядками федералов, действительно сколачивали партизанские отряды, убивавшие отставших солдат, погонщиков и других людей в тылу. Попавшие в распоряжение северян бумаги полковника Конфедерации Джона Имбодена, командовавшего первым отрядом партизан-рейнджеров в Виргинии, содержали приказы «вести как можно более активную войну против жестоких захватчиков… постоянно находиться рядом с их лагерями и отстреливать часовых, дозорных, курьеров и возчиков, словом, всех, кто попадется на глаза»[903].
Хотя Поуп так и не расстрелял ни одного партизана и не выслал ни одного местного жителя, его политика по конфискации собственности южан проводилась своим чередом как в Виргинии, так и на других фронтах; осуществляли ее офицеры и рядовые, получив соответствующие приказы или вовсе без них. Обширные территории на Юге превращались в пустыни. В основном это было неизбежное следствие войны, так как обе армии вырубали деревья и растаскивали заборы, чтобы заготовить дрова, взрывали мосты, водоводы и железнодорожные пути, использовали любые подручные средства для ремонта разрушенных мостов и железных дорог, а также реквизировали урожай, скот и домашнюю птицу для полевых кухонь. Солдаты испокон веку грабили гражданское население, но к середине лета 1862 года уничтожение имущества южан приобрело осмысленный, даже «идеологический» характер. Все чаще и чаще солдаты-федералы высказывались, что настало время снять «белые перчатки» и не миндальничать с «предателями». «Чтобы раздавить гадину, — писал один офицер, — надо расстаться с белыми перчатками и надеть железные рукавицы». Поэтому казалось резонным уничтожать собственность людей, которые делали все, чтобы уничтожить Союз, иными словами, «обирать египтян», — цитировали Библию солдаты-янки. «Защищать собственность мятежника, когда сам он на поле боя сражается против нас — с этим должно быть покончено, — писал капеллан огайского полка. — Так считают все до последнего рядового»[904]. Такие настроения поддерживались сверху. В июле Линкольн пригласил Хэллека в Вашингтон и назначил его главнокомандующим. Одним из первых приказов Хэллека Гранту, в то время уже командующему оккупационными силами в западной части Теннесси, было предписание «схватить всех активно сочувствующих [мятежникам] и заключить их под стражу либо выслать за расположение наших войск. С ними можно не церемониться, а их собственность нужно передавать на общественные нужды… Настало время им почувствовать, что война пришла на их порог»[905].
Отобрать собственность. Это и было отменой рабства в действии. Как объяснял один из подчиненных Гранта: «Наша задача — быть беспощадным к врагу. Я постоянно использую негров в качестве возчиков, и таких у меня 1000 человек». Освобождение рабов было лишь средством для победы, а не целью войны как таковой. Грант писал своей семье, что его единственным желанием было «покончить с мятежом»: «У меня нет никакого стремления решать вопрос, дать ли неграм свободу или, наоборот, оставить их в неволе… Я использую их как кучеров, санитаров, поваров и так далее, плюс солдаты теперь избавлены от того, чтобы самим нести ружья. Мне неведомо, что станет с этими беднягами потом, но то, что мы лишаем врага их помощи, ослабляет его»[906].
