Вечером никто не пел. Никто не кричал «ура» и не гремел кружками.

Даже победу мы встретили так, как будто это была… неудача с выживанием.

Я сидел у костра. Он потрескивал, будто извинялся.

Вокруг — лежали, сидели, прислонялись к деревьям израненные, закутанные, с повязками. Некоторые спали сидя. Другие — просто молчали, глядя в пламя, будто там могли найти ответы, которых я не дал.

Гриша заснул, уронив голову мне на плечо. У него пальцы были в саже, губы — обожжены горячей водой, глаза — красные. Но он улыбался сквозь сон. Жив.

Живой.

Андрей подошёл ближе, молча сел рядом.

— Сколько?

— По нашим — пятнадцать не вернутся домой, — тихо ответил он.

— По их — сорок с лишним. Остальные разбежались, двое сдались.

Я кивнул.

— А те, что живы… я постараюсь вытянуть. Но бинтов почти не осталось. Спирта — нет. Всё на исходе.

Андрей хмыкнул.

— Я думал, ты уже не человек, а железо.

— Не железо. Просто не хочу снова смотреть, как умирают от пустяка.

Мы замолчали.

Я вглядывался в пламя и ловил себя на странной мысли:

Я живу здесь. Не просто выживаю. Я уже живу. В этом времени. В этой боли. С этими людьми.

Ветер прошёлся по плечам. Звёзды вышли, как след от старого шрама.

Я достал тетрадь.

Последняя запись за день:

День 76. Вечер.

Мы победили. Но я не рад.

Я устал быть богом смерти и жизни.

Я устал считать выживших и угадывать, кто доживёт до утра.

Я устал видеть в людях ткани и сосуды.

Но не остановлюсь. Потому что без меня — их никто не спасёт.

Новгород.

Мы вошли в город под вечер.

Колонна тянулась неспешно, но уверенно. Уставшие, раненные, с запёкшейся кровью на одежде — мы шли как те, кто выполнил невозможное.

На улицах — толпы. Кто-то кланялся, кто-то крестился, кто-то шептал:

— Вон те… с Подберезья…

— Говорят, там было жарко…

— И лекарь с ними был. Сами видели, как в бою рубился!

Я не привык быть в центре внимания. Особенно в таком.

Но сейчас я шагал впереди обоза, и за мной — шли те, кого я вытащил с того света.

На следующий день меня вызвали. Не громко. Без глашатаев. Просто подошёл человек в простом, но чистом кафтане и сказал:

— Князь хочет видеть тебя. Сегодня. Прямо сейчас.

Я только кивнул.

Сменил рубаху. Умылся. И пошёл.

Княжеские покои не блистали золотом, как в фильмах. Но воздух — был тяжёлый. Там пахло властью.

Князь стоял у окна, за спиной — двое. Один из них был тем самым человеком, которому я вправлял плечо ещё в самом начале всей этой истории.

— Ты и есть Дмитрий, — произнёс князь, не поворачиваясь.

— Лекарь. Бывший чужак. Ныне — наш.

Я молчал.

— Мне докладывали. О том, как ты спас десятки.

О том, как ты в бою не прятался за телегу, а бился рядом.

— О том, как ты резал, клал, перевязывал, кричал на смерть и отгонял её голыми руками.

Он повернулся. Его взгляд был цепким. Хищным. Уставшим.

— Скажи мне, Дмитрий… зачем ты это делаешь?

Я вздохнул.

— Потому что иначе… никто не сделает.

Потому что мне больно смотреть, как умирают те, кого можно было спасти.

Потому что я ещё могу. Значит — должен.

Князь усмехнулся.

— Знаешь, что говорят про таких, как ты?

— Что вы — блаженные. Или святые.

Но я не в эти сказки верю.

Он подошёл ближе.

— Я верю в дело. А дело ты делаешь великое.

Не просто лечишь. Учишь. Становишь. Строишь.

А потому, — он поднял руку, — с сего дня жалую тебе титул свободного человека под моей защитой.

— Разрешаю построить в Новгороде лечебный дом.

— Даю землю. Людей можешь сам выбирать и обучать.

— А ежели будет нужно — буду снабжать из казны.

Я молчал. Мозг отказывался воспринимать.

— Но! — продолжил он. — Свобода — не вольница. А долг.

— Ожидаю, что ты не сбежишь в лес. А останешься. И сделаешь то, что начал.

Я поклонился.

— Не сбегу.

Он кивнул.

— Ступай. Отдохни. С завтрашнего дня — ты не просто лекарь.

Ты — дело княжеское.

Отдохнуть я, конечно, пытался. Но спустя ночь, полную тревожных снов и головной боли, понял: не могу сидеть сложа руки. Князь дал не только право — он дал ответственность.

А значит — медлить нельзя.

Уже наутро я отправился по городу.

Вместе с тем же человеком, что привёл меня на аудиенцию, я обошёл два десятка кварталов. Мы искали место под лечебницу.

— Тут рынок рядом, — говорил он, — тут кузница, тут церковь…

— А вот тут… вот тут старое подворье, что сгорело лет шесть назад. Земля княжеская, не раздана. Люди стороной обходят — мол, несчастливая. Но место — сухое. Центр недалеко.

Я осмотрелся. Действительно — заваленные остатки стен, обгорелая балка, бурьян.

Но место ровное, просторное, и самое главное — есть куда строиться и расти.

— Здесь. Мне подойдёт.

Он только кивнул.

— Тогда завтра сюда пришлют плотников.

Но здание — это не всё. Стены — не лечат.

Нужны руки. Глаза. Люди.

Я вернулся в казармы, где осталась часть новгородской дружины. Осмотрел раненых — всё стабильно. Один — жар, двое с воспалением. Всё под контролем.

А потом собрал человек десять вокруг себя.

— Слушайте, — начал я, — я не буду вечно жить и работать один.

— Нужны те, кто готов учиться. Не просто держать нож — понимать, что делают и зачем.

Они переглянулись.

— Я не обещаю, что будет легко.

Будет кровь, будут крики, будут бессонные ночи.

Но если вы научитесь — вы сможете спасать жизни.

Молчание.

И вдруг один поднял руку.

— Я хочу. Я видел, как ты моего брата с поля вытащил. Я тоже хочу так уметь.

Потом второй. Потом третий.

Через полчаса у меня было семь человек, готовых учиться.

С этого и началось.

Я выдал каждому по заданию:

— Один — за углём.

— Другой — найти чистую тряпицу и принести её столько, сколько сможет унести.

— Третий — искать кору, из которой можно делать ложки.

— А кто умеет писать — будет вести записи.

Так, среди пепелища, крови и разрушений, началась первая новгородская школа врачевания.

Без дипломов. Без кафедр.

Только по нужде и по совести.

К вечеру я вернулся на подворье, где уже расчищали завалы. Гриша нашёл лопату где-то у кузнецов, с энтузиазмом ковырялся в земле, ворча:

— Этому месту не страшна никакая зараза — тут даже земля уже перепугана!

Я устало рассмеялся. Мы разложили кусок брезента прямо на голом полу будущей лечебницы, сели. Дул ветер — тёплый, спокойный.

Такой, каким, наверное, бывает только после большой беды и перед новой жизнью.

Я достал тетрадь. Написал:

День 81. Новгород.

Получил от князя разрешение. Землю. Защиту. Ответственность.

Вместо того, чтобы прятаться — я теперь строю.

Лечебницу. Школу. Систему.

У меня семь учеников. Пока — просто руки и глаза.

Но если всё получится — будут головы и сердца.

Если не получится — всё равно буду пытаться.

Это не спасение. Это — основа.

Основа будущего, в котором умирать от занозы будет… стыдно.

С завтрашнего дня — начинаем рубить бревно. И строить.

Я закрыл тетрадь и взглянул на закат над Новгородом.

Теперь у меня было не просто имя.

Теперь у меня было — дело.

С утра запахло щепой.

Не потому что строили — потому что рубили всё, что попадалось под руку. Плотники, присланные князем, оказались ребятами толковыми, но с юмором:

— Ты, говорят, больных за бороды тянешь — а нам вот с бревном повозись!

Улыбнулся.

— Лучше с бревном, чем с кишками.

Земля была расчищена. Старый пепел убрали. Основание набили камнем и глиной. Я хотел деревянный настил, но оказалось — досок не хватает.

— Дерево нынче в цене, — развёл руками старший из бригад. — Война, знаешь ли. Всё уходит на луки, плоты, щиты. Что не войне — тому за большие деньги.