— Первый день занятий с учениками:

• Акулина — решительная, рука твёрдая.

• Ерофей — молчаливый, понятливый.

• Пелагея — молода, но смелая.

— Отработали: наложение повязки, прижатие артерии, жгут.

— Результат: остались. Будут учиться дальше.

— Осмотр Марфы: стабильна, шов зажил, температура в норме.

Готовлю к выписке. Завтра — домой.

— Настроение:

Смерть ушла.

Жизнь осталась.

С каждым днём — всё больше рукопожатий, всё меньше одиночества.

— Вывод:

Начал. Теперь нельзя останавливаться.

Жить — значит учить жить других».**

Я закрыл тетрадь. Потянулся.

Завтра будет ещё один день. И я его встречу.

Утро началось как обычно: я успел разложить травы на сушку, вытереть стол после осмотра Марфы, заварить крепкий настой для завтрашнего занятия. Изба снова была пустой — тихая, спокойная. Я наслаждался тишиной, впервые за долгое время. Почти поверил, что день будет обычным.

Почти.

Стук в дверь был не деревенский. Ровный, тяжёлый, как будто сам воздух попросили отойти в сторону. Я открыл — на пороге стоял вестовой.

Невысокий, щуплый, но в одежде, какой в наших краях не шьют: добротный суконный кафтан, перевязь с тюлем, перстень с гербом, который я бы не понял — если бы не догадался.

— Ты есть Дмитрий, лекарь? — спросил он без лишних реверансов.

— Я, — кивнул я, сразу ощутив, как под ложечкой похолодело.

— От великого князя нашего, через боярина Матвея, тебе слово и приказ.

Он развернул свёрток, прижал к груди, словно читал из себя:

— «Се повелено: отныне быть тебе в очах княжеских. Лекарь ты, али чародей — разберём. В Новгород приглашается ты, дабы показать, что умеешь. Отказ — не положен».

Я помолчал. Даже сердце стучало тише.

За спиной — печь. Передо мной — взгляд, в котором нет угрозы. Только факт. Как дождь. Как приговор. Как будущее.

— Когда?

— Три дня — на сбор. Люди княжеские остановились у старосты. Проводим и охраним.

— Понял. Передай: явлюсь.

Он кивнул, свернул свиток и ушёл, будто ничего особенного не произошло.

Я закрыл дверь. Прислонился лбом к дереву.

Новгород.

Имя огромное, как пропасть.

Я не стал ждать. Взял котёл, налил воды и пошёл в соседнюю избу — туда, где Марфа теперь обитала. После выписки она переселилась в дом своей двоюродной племянницы, но по сути — всё так же рядом.

Она сидела у окна, сушила травы и, как всегда, первым делом сказала:

— Ты чего такой бледный? Опять кто-то помер?

— Нет, — выдохнул я. — Пока никто. Но может случиться — я.

Она отложила пучок зверобоя, нахмурилась:

— Говори.

Я сел напротив, грея руки у очага.

— Приходил вестовой от князя. Не просто боярин — сам Князь велел привезти меня в Новгород. Через три дня я должен ехать с ними.

Марфа смотрела не мигая.

— За что?

— За всё. За то, что лечу, за то, что слухи пошли. За то, что выживают. Слишком хорошо, видно, выживают.

— Приказ?

— Приказ. Не просьба.

Она молчала, потом кивнула, почти со вздохом:

— Ну вот и дождались. Я ж говорила — долго в тени не отсидишь. Ты светишься, Дима. Люди такими сами не становятся — их вытаскивают на свет. А свет — он и греет, и жжёт.

— Думаешь, не вернусь?

— Думаю, вернёшься. Только не тот, что ушёл. Там всё другое. Там не травы — там игры. И правила у них свои.

Но… — она взяла меня за руку, — ты же не дурак. И сердце у тебя — живое. А значит, справишься.

Я кивнул. Где-то в груди дрогнуло — не от страха. От того, что кто-то верит.

— Спасибо, Марфа.

— Не благодари. Лучше целым вернись. И с тёплой печенью, а не в мешке с землёй.

Она усмехнулась.

А я улыбнулся впервые за утро.

Вернувшись в избу, я долго сидел у сумки. Та самая, с которой я когда-то оказался в этом мире.

Сейчас она напоминала не спасение, а якорь. Всё, что я сделал, начиналось отсюда.

Я аккуратно выложил содержимое: перевязочные, антисептики, остатки антибиотиков, бинты, спирт, иглы, инструменты. Всё проверил, протёр, сложил заново.

Тряпки промаркировал травяной краской: чистые, в запас, на шов.

Отобрал самое необходимое — в дорогу.

Потом достал тетрадь. Открыл на новом листе. Написал:

«Инструкция для Вани:

— Настои ромашки, календулы и мяты держать тёплыми.

— Мыло варить дважды в неделю.

— Больных осматривать утром и вечером.

— Не решаешь — зовёшь Марфу или Акулину.

— Шептунов не слушай. Работай.

— Записывай всё. Что болит. У кого. Чем помог».

Я знал — он справится. Он уже не мальчишка с глазами, полными паники. Он помощник. Он почти фельдшер.

Позвал его. Ваня пришёл с мешком на плече и глазами, в которых было слишком много тревоги для его возраста.

— Ты уходишь?

— Уезжаю. На время. Может, на долго. Зависит от князя. И от того, что я там увижу.

Он молчал.

Я подал ему тетрадь, сумку с травами, вручил жгут и показал, где у меня заначка бинтов.

— Ты теперь главный. У тебя Марфа и Акулина. Слушай их. Но принимай решения сам. Как я учил.

Он кивнул. По-мужски. Без слов.

— Гордишься?

Он усмехнулся, впервые за всё утро:

— Ага. Только боюсь жутко.

— Вот и хорошо. Без страха только дураки лезут лечить людей.

Вечером я вышел на улицу. Воздух был сухой, прохладный, но не злой. Деревня будто затаилась, ожидая.

Собаки не лаяли, дым печей поднимался ровно вверх — тихо, спокойно. Слишком спокойно.

У колодца стояли двое стариков, переговаривались о чём-то будничном — о лошадях, о просевшей бане. Но когда я проходил мимо, оба замолкли. Один только кивнул мне, не без уважения. Второй перекрестился.

«Вот и началось», — подумал я.

Уже в сумерках ко мне в избу заглянула Акулина. Без предисловий положила на лавку мешок:

— Тут тряпки, сушёные листья лопуха, и бутылка та самая… со спиртом. Марфа велела.

— Спасибо.

— Возвращайся живой, Дмитрий. А то, если тебя там в Новгороде обидят, я сама за тобой пойду — и им там наделаю новых пациентов.

— Постараюсь не доводить.

Ушла, как пришла — быстро, по-деревенски. За ней — Ерофей, не говоря ни слова, просто оставил остро отструганную деревянную коробку с резьбой: для лекарств.

«На дорогу. Чтоб не брякало в сумке», — сказал на ходу и исчез за дверью.

А потом пришла Марфа. Уже без иронии, без привычного взгляда «ну что ты там опять натворил». Просто села напротив, подлила мне настойки и сказала тихо:

— Ты уже другой.

— Какой?

— Не просто фельдшер. Теперь ты — свой. Для нас.

А теперь тебя берут в другой мир. Главное — не потеряй в нём себя. Ни того, кем стал… ни того, каким пришел.

Мы выпили. Немного. Молча.

А ночью я не спал. Смотрел в потолок, слушал треск печи и пытался вспомнить, с чего всё началось.

Сколько времени прошло? Шесть недель? В этом мире — почти вечность.

А завтра… всё может измениться.

Но если и изменится — я должен быть готов.

Ночью я так и не заснул. Лежал, уставившись в потолок, в котором за последние недели выучил каждую щель и сучок. Но в ту ночь всё казалось новым.

Будто дом уже скучал по мне заранее.

Мысли крутились, как белки в колесе.

Что меня ждёт? Князь — это не деревенский староста. Это не Марфа, не Ваня. Это люди, у которых власть — не слова, а приказы, и ошибки не прощаются.

А я — чужак. Человек без рода, без имени, без истории.

И если кому-то покажется, что я — угроза или чародей, один щелчок пальцев может решить мою судьбу.

Я попытался вспомнить хоть что-то из школьных учебников.

Какой сейчас год? Осень. Уже прошло почти полтора месяца. Когда я записывал в тетради день, ориентировался на календарь XXI века. Но теперь… выходит, осень 1471 года.

М-м… 1471… Новгород. Мда.

Сердце сжалось.

Если память не врёт — это год, когда Иван III подавил новгородскую вольницу. И началось втягивание Новгорода в московское влияние.