— Зато у нас есть лошади, опыт, и… — Андрей посмотрел на меня.

— Лекарь.

Я промолчал. Сомнительное преимущество. Но приятно.

Противник — отряд псковских союзников, перемешанных с вольными наёмниками. Большинство — пешие, но около 30 — конники, опытные. Несколько лучников, несколько с арбалетами. Ведут себя уверенно, будто знают — их тут не возьмёшь наскоком.

— Они ждут подкрепления, — сказал гонец. — Через день-два.

— Если мы ударим первыми — есть шанс взять верх.

— Если нет — сожмут нас в клещи.

Андрей молча слушал. Потом повернулся к нам:

— Завтра до рассвета выдвигаемся. Обходим лесом, выходим с тыла.

— Главное — ударить быстро. Разорвать строй.

— Дмитрий, ты у обоза. Не к линии. Но близко.

— Понял?

Я кивнул.

— Мне бы… побольше воды. Бинтов. И отвара.

— Всё, что найдём — твоё.

Вечером я собрал всех раненых, кого мог. Перевязал. Проверил.

Подготовил самодельные шины, жгуты. Гриша смастерил ещё пару носилок из жердей и плащей.

Запас спирта — на исходе. Настойки — две банки.

Бинты — из рубах и холстин. Уголь — сушим заново. Мыла нет. Кипячение — каждый вечер.

Условия — предельные. Но привычные.

Перед сном я записал:

День 75.

Решающий бой. Нас — 87. Их — до 130.

Мы — уставшие. Они — уверенные.

У нас — вера, земля, и немного мозгов.

Если выживу — запишу, сколько бинтов ушло на чужую глупость.

Если нет — пусть кто-нибудь выроет тетрадь. Может, поймёт.

Вечер был тёмным, но не тихим. Ветер гнал дым костров сквозь кусты и кроны, где-то глухо фыркали лошади. Андрей стоял над развернутой картой — если это можно было так назвать: кусок промасленного холста с наспех выведенными ориентирами. Я подошёл, не прося разрешения, просто встал рядом.

Он бросил взгляд, но ничего не сказал.

Я молчал секунд двадцать, разглядывая очертания холмов, рощицу справа, поток, уходящий за поворот.

— Ты чего? — всё-таки спросил он.

Я хмыкнул.

— Вспомнил одно. Когда-то дома смотрел одного мужика на известном видеохостинге.

— Клим Жуков. Такой с гусарскими усами, разборчивый. Про войны рассказывал, реальные и киношные. Не чушь, а толково.

— Про вот такие ситуации… как у нас.

Андрей сдвинул брови:

— Ну?

— Смотри. Если они ждут нас с переда, а мы идём с тыла — они в деревне.

— А вон та роща, видишь? — ткнул я пальцем в сторону отметки на "карте". — Если пустить небольшую группу через овраг и кустарник, они могут зайти справа.

— Пусть разведку и тревогу на себя возьмут. Пару выстрелов, шум — и отступают.

— Те, что в деревне, выбегут, начнут тянуть фланг. А мы в это время — ударим в бок основной силой.

— Засада?

— Мелкая. Не на уничтожение — на дёргание.

— Их вытянетем на открытое место. Мы — ударим. Им будет некуда бежать.

— Ну и… если получится, напугать. Шум, дым, выкрики. Пусть думают, нас больше.

Андрей смотрел на карту долго. Потом снова на меня.

— Ты не просто резал животы и штопал. Ты головой варишь.

— Бывало мозг включался.

Он молча кивнул.

— Хорошо. Я передам. Выделим пятерых на отвлекающую. Дадим гром, крики, выстрел. А удар — ты прав — должен быть с фланга.

— И ещё… будет жара — не стой у повозки.

— Стой ближе к нам.

Я поднял глаза:

— Но ведь…

— Я сказал. Если нас порубят — бинты не помогут. А если прорвём — ты пригодишься в первые минуты. Где жарче всего.

Я кивнул. Понял. Андрей — не только командир. Он человек, который понял суть: медицина в бою — не сзади, а рядом.

Рассвет начался не с солнца — с напряжённой тишины. Всё дышало ожиданием. Даже птицы молчали. Ветви не скрипели. Лошади — не ржали. Только редкий, сбивчивый вдох да звон металла, когда кто-то поправлял ремень или хватался за рукоять меча.

Андрей распределил отряды. Пятеро — отвлекающий манёвр. Основная часть — в лесной тени, готовится к обходу с востока. Я — с передвижным обозом, но уже не в самом тылу.

— Ближние раненые — на месте, — напомнил мне Андрей. — Если начнётся, ты там, где будет горячо.

Я кивнул. Пульс бил в висках, будто я сам лез в засаду. Может, так и было.

Через несколько минут где-то в стороне послышался первый крик. Потом хлопок.

Следом — гул и гвалт. Воины в деревне среагировали — высыпали к опушке, увлекаясь ложной атакой. Мы ждали ещё немного… и пошли.

Мы шли быстро. Почти бегом. Шум боя уже гремел, как кузня. Деревня — внизу. Они отвлеклись. Вот она, наша возможность.

Андрей дал знак.

— Вперёд!

Всё смешалось: топот, хрип, крики, звон мечей, визг. Бойня.

Сначала мы вломились в бок, как буря. Первый строй врага — рассыпался. Они не ждали удара с этой стороны. Началась настоящая мясорубка.

Я держался позади Андрея. Вокруг — бойцы, чужие, свои, грязь, кровь. Вдруг справа мелькнула фигура — короткий топор, крик.

Инстинкт сработал раньше разума — я схватил деревяшку с носилок, ударил по руке. Топор вылетел. Второй рукой — в грудь. Мужик повалился.

— Ты что творишь?! — заорал кто-то.

— Спасаю себя! — рявкнул я и снова пригнулся.

Меня уже втянуло. Один противник прорвался ближе, я ударил ножом, который всегда держал на поясе. Не в сердце — в бедро. Он упал. Я — на него. Грязь, глина, кровь.

Сзади рычал Гриша — неотъемлемый, как тень. Он кого-то отбросил палкой с железной втулкой. Я понял, что мы уже не в безопасности, далеко не в тылу. Мы — внутри боя.

Меч мелькнул у лица, поцарапал щёку.

Я, чертыхнувшись, врезал левой — рефлекторно. Слышал треск. Кость? Не думал даже что так могу.

Думал: не умереть. И потом — лечить.

Когда пыль осела, деревня уже была наша. Враг дрогнул.

Остатки отступили к реке. Некоторые — сдались. Некоторые — оставили оружие и бежали.

Андрей стоял в центре. Меч в крови. Глаза остекленели. Он заметил меня.

— Ты жив?

— Пока да. Щеку царапнули. Один — с дыркой в бедре. Другой — без локтевого сустава.

Я вытер нож о свою же рубаху и побежал. Не к победе. Не к трофеям.

К живым, которые вот-вот станут мёртвыми.

Первый — парень с пробитым животом. Кусок копья торчит из-под рёбер. Он хрипит, глаза закатываются.

— Не вытаскивать! — рявкнул я, когда кто-то хотел дернуть древко.

— Гриша, готовь настойку! Пелёнку, нож! Быстро!

Давление падало. Я сделал надрез рядом, обмотал основание копья повязкой, чтобы не кровило сильнее, и велел его не трогать до лагеря. Сначала — транспортировка.

Второй — рассечение от уха до подбородка. Кровь фонтаном, ухо — болтается. Я зажал тряпкой, наложил швы кое-как, потом вторично перебинтовал поверх мякоти.

— Выживешь — будешь красоваться, как пират, — пробормотал я, не узнавая собственный голос.

Третий… уже не дышал.

— Следующий!

Подбежали с носилками — втащили обгоревшего.

— Что это?

— Масло, — ответили. — Котёл разлился, когда кинули факел.

— Живой?

— Пока.

Я облил ожог водой, потом остатками спирта. Он заорал. Я заорал в ответ:

— Орёшь — значит живой!

На мне было больше крови, чем у тех, кого я лечил. Я вытирал лицо ладонью, продолжал зашивать, бинтовать, фиксировать. Иногда — просто держать руку умирающему.

Поле боя закончилось. Боль — только начиналась.

Гриша подносил инструменты, кипятил котелок, кричал глазами, когда вода заканчивалась. Ни один не умер у нас на руках в следующие два часа — это было победой.

Маленькой. Но моей.

Когда всё стихло, я сел у стены сгоревшей хаты. Сумка пуста. Руки дрожат. В носу запах крови и пепла.

Я достал тетрадь.

Ноги подкашивались. Но я писал.

День 76.

Победа.

Цена — 12 тяжёлых, 7 средних, 3 не дошли до меня.

Отработал на пределе.

Гриша — ангел с кипятильником.

Сам получил — порез в лицо, синяк, рука болит.

В бою не герой. Но жив.

Если доживём до зимы — построю лазарет. С дверьми. И мылом.