— Нет, маменька, — потупив глаза в тарелку с кашей произнесла Анна.

Изольда Васильевна взяла с серебряного подноса колокольчик и позвонила. Тотчас появилась горничная, которая казалась очень взволнованной, ее руки не находили себе место, постоянно сминая и разглаживая небольшой фартук.

— Извольте сходить в комнату к Сергею Петровичу и сообщить ему, что мы ждём его к завтраку.

— Слушаюсь, мадам. Но, — горничная побледнела и ее руки задвигались быстрее, бедный фартук уже выглядел довольно помятым. — его сиятельства нет в его комнате.

Взгляд Изольды Васильевны потускнел, она откинула с платья салфетку, быстрым шагом подошла к лестнице, но вдруг развернулась и впилась в глаза горничной.

— Вы расплатились вчера с бродячими актерами, как я приказывала? — прошипела она

— Нет, мадам, я не застала их на кухне после представления. Они будто исчезли, испарились. Никто их не видел, словно они призраки, — тихо произнесла горничная и, покраснев, начала часто креститься.

— Не говорите глупости! — крикнула Изольда Васильевна и вдруг побежала вверх по ступенькам, поддерживая подол платья.

Анна услышала, как открылась дверь в комнату Серёжи, и потом раздался оглушительный крик маменьки. Девочка выронила из руки ложку и бросилась в комнату брата, не понимая, что происходит. Остановилась перед открытой дверью, боясь переступить порог. Изольда Васильевна сидела на полу и, прижав к себе подушку Серёжи, раскачивались взад-вперед, тихо повторяя: “Пророчество сбылось. Она предупреждала, но я…” Ее блуждающие по комнате сына глаза столкнулись с испуганным взглядом Анны и она, вытянув указательный палец правой руки и вперед, зашептала:

— Это все из-за тебя. Ты — та, что осталась.

Анна инстинктивно отвернулась от двери, прижавшись к стене, поднесла сжатые кулачки к губам и тиха заплакала от страха, не понимая, чем вызвала такой гнев у маменьки.

— Найдите его! Найдите моего сына! — кричала Изольда Васильевна.

Тщательно обыскав большой дом, включая все доступные помещения, дворовые люди вышли в сад. Они проверили каждую дорожку, каждый куст. Заглянули под каждую скамейку и беседку. Побывали в давно заброшенной сторожке, но нигде не было даже следов мальчика. Это было так непохоже на него — тихого, задумчивого калеку. Он просто пропал, никем не замеченный и не узнанный. Через два часа стало окончательно понятно — в усадьбе мальчика нет.

Все это время Изольда Васильевна находилась в комнате сына. Она больше не кричала, только смотрела распахнутыми от ужаса глазами на слугу, докладывающего ей о ходе поисков. Анна стояла снаружи, так и прижавшись к стене. Она слышала все разговоры, но до конца не осознавала, что произошло. Девочка будто окаменела и сжалась, пытаясь стать незаметной, чтобы никому не мешать. Перед ней стоял образ ее любимого брата, с которым ещё вчера она смеялась и шутила. Вдруг Анна вздрогнула, вспомнив как оттолкнула Серёжу, когда он больно сжал ее руку во время представления, и горько беззвучно заплакала, обхватив свое лицо дрожащими ладонями. “Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Сережа обязательно вернется. Пусть все будет, как прежде” — повторяла Анна про себя как мантру.

Но факт, оставался фактом. Ее брат исчез.

Алексей Валерьевич подошёл к зеркалу и пригладил назад жёсткие, чёрные волосы, ещё не знавшие седины, а затем поправил аккуратно подстриженные бакенбарды. Смахнув невидимую пылинку с лацкана светлого пиджака — добротного, но местами потерявшего былую новизну, — он тяжело вздохнул, глядя на слегка расходящиеся петли и чуть выпирающий живот, и поджал живот, лишний раз напоминая себе, что питаться надо правильно. Глубокая складка меж густых бровей придавала его лицу суровый вид, однако не умоляла его по-мужски привлекательных черт: резкий подбородок, прямой нос, пристальный, умный взгляд карих глаз. Даже сейчас, глядя на своё отражение, Алексей Валерьевич казался себе человеком, привыкшим к решительным поступкам, который всегда выполняет данное им слово, считая это за честь.

Взяв старую, массивную трость и надев цилиндр, Алексей Валерьевич вышел из небольшого, одноэтажного, тяжело дышащего от одиночества дома, на окраине города — дома, который они когда-то купили вместе с женой, мечтая о тихом семейном счастье. Но мечта оказалась безжалостно разрушена: жена умерла при родах, оставив Алексею Валерьевичу лишь боль и воспоминания о несбывшемся. От отчаяния его спасла лишь работа — любимое ремесло, которому он отдавал все свои силы и думы.

Легенды о невероятном сыщике Кравцове передавались из уст в уста, а слава о его неординарных способностях давно перешагнула пределы небольшого городка, расположенного недалеко от столицы. Несмотря на уважение, как со стороны местной знати, так и простых горожан, Алексей Валерьевич всякий раз смущённо отводил глаза, встречая их восхищённые взгляды. Сам он не видел в своих действиях ничего поразительного. «Просто это моя работа. Логика, господа. Простая логика и умозаключения — вот что главное в нашем деле», — любил повторять сыщик и искренне в это верил.

Но те, кто знал его ближе или сталкивался с ним в деле, поговаривали, что Кравцов обладает особым даром — неуловимым чутьём, граничащим с мистикой. Словно невидимые нити связывали его сознание с тайнами преступления — стоило ему взглянуть на место происшествия, как перед его внутренним взором всплывали картинки произошедшего, словно кадры из новомодной штуки, которую недавно изобрели братья Люмьер. Именно поэтому сыщик сыскного отделения полицейского участка Алексей Валерьевич Кравцов, подобно охотнику, всегда выходил на след преступника.

Говорили также, что строгости и педантичности ему было не занимать; все свои расследования Алексей Валерьевич доводил до конца, сколько бы времени, сил или ночных бдений это ни стоило. Что ж с этим Алексей Валерьевич тоже был согласен, и часто говорил: “Незаконченное дело — это червь, точащий меня изнутри. И угроза нам всем”. Но то, что он тщательно скрывал от всех, а порой даже от себя самого, было куда загадочней — ему казалось, будто виновник трагедии сам незримо оставляет ему метки, знаки, символы, предназначенные именно для него, сыщика Кравцова. Иногда они проявлялись в виде странных пятен на стене на месте преступления, странно выпавших предметов, необычных совпадений в рассказах свидетелей, едва различимых узоров на стёклах или мебели. Он ощущал эти символы буквально кожей — и эти знаки каждый раз указывали на причину гибели именно этой жертвы, на хитро переплетённые мотивы, которые сводили преступление к удивительной, но пугающе логичной развязке

“Карма,” — скажут одни. “Колдовство.” — подумают другие. “Возмездие за давние грехи.”— ответит сам Кравцов.

В ходе своих расследований, Алексей Валерьевич со всей тщательностью пытался узнать и записать легенды, сопровождавшие род или семью потерпевшего. И не раз он убеждался: нити прошлого незримо тянутся в день сегодняшнего злодеяния и сплетаются в тугой клубок, где всё становится на свои места — от загадочной смерти до мстительного, призрачного правосудия. Это был очень кропотливый труд, но он приносил свои результаты.

В это ничем не примечательное утро Алексей Валерьевич, как всегда, вошёл в свой кабинет сыскного отделения, снимая цилиндр у дверей. Он прошёл к своему рабочему столу, где в аккуратную стопку были разложены папки с пометками, содержание которых понимал только он. Кравцов расстегнул пиджак и попросил приготовить кофе — неизменный утренний ритуал, способный пробудить мозг к работе. Не сделав ни глотка, он поднёс фарфоровую чашку к лицу, вдыхая пряный, терпкий аромат. В эти минуты — за знакомым, почти магическим, вкусом — его мысли настраивались на работу и начинали свое движение, будто металлические шестерёнки важного механизма.

На миг задумавшись, Алексей Валерьевич выбрал из середины стопки папку с давно завершённым делом, которое всё ещё не давало ему покоя — заставляло задуматься о том, как мало мы знаем о том, что нас окружает и как легко попасть в ловушку, впоследствии приводящую к трагедии. Жестокий преступник тогда заманил свою жертву на крышу, ловко инсценируя самоубийство. Сыщик внимательно рассматривал старый пожелтевший фотографический снимок: на нём, в дымке тумана, угадывалась длинная тёмная тень — быть может, всего лишь блик, а может, нечто иное, потустороннее. Но именно этот блик и помог тогда ему понять, что произошло.