Раньше тоже просили мира, и мы шли навстречу, верили им, а они… вырезали всех московских ставленников и снова напали. Так что вряд ли на сей раз это прокатит.

— Мир хорош, но только не таким способом, каким предлагаете вы, — ответил я твёрдо. — Кто даст гарантию, что вы исполните условия мира и не нарушите договоренность? Как доказать вашу искренность? У нас русских есть пословица: «Обжегшийся на молоке дует на воду». А я не хочу ни обжигаться, ни дуть.

— Ваше Величество, — вмешался второй посол, поправляя воротник костюма, — позвольте нам показать, что наша инициатива идёт от чистого сердца. Дайте казанцам немного времени, и мы докажем вам наше желание установить прочный мир.

Дать немного времени? Для чего? Чтобы подождать, пока крымский хан развернёт войска и ударит нам в спину? Чтобы пришли на помощь другие союзники? Или что бы сибирское ханство пришло на помощь?

Я заметил, как Годунов и Ермак усмехнулись. Они тоже разгадали небольшую хитрость татар.

— Я с радостью дам вам сколько угодно времени, — улыбнулся я мягко. — Неделю? Две? Может больше? За это время мы возьмём Арск, Тетюши, Зеленодольск. А вы пока доказывайте, доказывайте своё желание… Мы вас торопить не будем.

Посланники переглянулись, явно растерянные неожиданностью ответа. Особенно удивлён был тюменский князь, заметно нервничавший и теребивший полу пиджака.

— Зачем Арск? Зачем Тетюши? — проговорил он, посмотрев на своего товарища.

— Ну, а чего нам зря время терять? Казань мы не тронем… пока! Но вот остальные города ханства возьмём. А чего им просто так стоять? Пусть тоже хлебнут полной ложкой того дерьма, что принесли на русскую землю. Мы всего лишь возвращаем сторицей, — улыбнулся я как можно более миролюбиво.

Думаю, что моя улыбка для этих людей была хуже звериного оскала.

— Ваше Величество, мы предлагаем честные гарантии мирного соглашения, — поспешил заговорить мулла, пытаясь вернуть инициативу разговора. — Мы готовы передать вам заложников высокого ранга, подписать договоры…

Я пристально взглянул на говорящего, отмечая блеск осторожности в его глазах. Захотелось спросить, почему раньше они так долго отказывались признавать главенство Москвы, притворяясь независимыми владетельными землями. Но вспомнил урок прошлого и ограничился сухим вопросом:

— Какие заложники, господин мулла? Ваши дети, жены или лучшие друзья детства? Или предложите, скажем, вашего лучшего боевого коня? А может быть вам передать нам саму Бездну? А что? Или мы мало спрашиваем? Кого вы хотите предложить?

— Высокопоставленные представители знати, обладающие влиянием в нашем обществе, согласились стать гарантом нашего слова! — уверенно заявил посланник, но голос его слегка дрогнул.

Наподобие того мурзы, которого вместе с семьёй бросили на растерзание шакалам? Так это что — русские теперь вместо шакалов? И нам можно бросить кусок мяса?

— Интересно получается, — протянул я, медленно поднимаясь с кресла. — Очень интересно… Значит, вы отдаёте нам лучших представителей вашей элиты, надеясь, что Москва станет мягче относиться к вашим требованиям? Знаете, это звучит неплохо, но давайте рассмотрим альтернативу. Представьте, что завтра утром московские полки войдут в Казань и возьмут всех заложников самостоятельно! Потом начнут забирать богатства города, забирать то, что когда-то вы забрали у русских. Сколько продлится ваша стойкость тогда?

Посланники замолчали, переваривая услышанное. Видно было, что они столкнулись с непростой задачей. Тюменский князь беспокойно ерзал на месте, очевидно колеблясь, какую линию поведения выбрать.

— Есть ещё вариант, господа, — продолжил я, решив сыграть ва-банк. — Возвращайтесь домой и скажите вашему хану, что мы согласны заключить мир, но только на условиях полного подчинения Москве. Никаких компромиссов, никаких уступок. Либо полная капитуляция, либо война до победного конца. Хан может сам зарезаться у всех на глазах и тогда я не стану брать город приступом!

Казанские переговорщики встревоженно посмотрели друг на друга, явно сомневаясь в целесообразности принятия столь жесткого ультиматума.

— Что-то не так, господа? — спросил я.

— Ваше Величество, но это очень жестоко, — покачал головой мулла. — Вряд ли Аллах подобное одобрит…

— А разве Аллах одобряет насилие над теми, кто обладает другой верой? Как вы нас называете? Кяфирами? Иноверцами? Может, недочеловеками? Разве Аллах одобряет разрушение монастырей и глумление над монахинями? Разве Аллах одобряет убийство других людей, пленение и продажа их в рабство? Сдача душ Бездне — это тоже с одобрения Аллаха? Или у вашего Всевышнего есть разделение на «этим можно, а этим нельзя»? — я с трудом сдерживал гнев.

— Аллах велик, — проговорил мулла кротко. — Он многое прощает и просит людей уподобиться его деяниям.

— Как я и говорил ранее — он многое прощает одним, но для других не так добр…

— Под именем Вашего Бога тоже сотворилось много дурного, — покачал головой Бибарс. — Не время сейчас говорить о религии.

— Может быть и не время… — кивнул я. — Так о каких заложниках вы там говорили?

— Прежде, чем я отвечу на ваш вопрос, Ваше Величество, позвольте поинтересоваться — в самом ли деле хатун Сююмбике находится у вас в гостях? В самом ли деле она жива и здорова, а то, что показывают ваши люди — не фальшивка? — спросил мулла.

— Мне понятны ваши опасения, — усмехнулся я в ответ. — Что же, вы можете сами спросить у неё о тех вещах, которые известны только вам двоим. И сделать это можете прямо сейчас, не выходя из кабинета.

Я набрал номер телефона и вывел изображение на большой экран монитора. Развернул его к посетителям. После трёх гудков на экране появилось изображение Сююмбике. Она вопросительно посмотрела на меня:

— Добрый день, Ваше Величество.

— Добрый день, госпожа Сююмбике. Как ваше здоровье? — ответил я, наблюдая краем глаза за реакцией гостей.

Они во все глаза уставились на экран, пытаясь разглядеть в изображении лучащейся здоровьем ханской жены хоть малейший намёк на ложь.

— Спасибо, всё хорошо. Помогаю вашей жене справиться с татарской вышивкой, — улыбнулась она и повернула телефон так, чтобы в камеру попала Марфа.

Жена помахала рукой. Судя по всему, они сидели в комнате Сююмбике за деревянными станками и вместе вышивали.

Я взглянул в родные глаза. Увидел дорогую сердцу улыбку и в который раз поразился тому, как Марфа походила на ту, давно умершую спутницу… Моё сердце кольнуло на миг, но я с собой справился и постарался даже морганием не выдать желания оказаться рядом.

— А что это царь-батюшка чужим женам названивает, пока в походе находится? — игриво спросила Марфа.

— Исключительно по деловым вопросам, — посерьёзнел я. — И никак иначе! Госпожа Сююмбике, тут с вами хотят поговорить ваши знакомые…

Я повернул экран к Кул Шарифу и заметил, как удивлённо вскинулись брови Сююмбике. Она без сомнений узнала главного муллу Казани.

— Прозвучит странно, но лучше поздно, чем никогда, — сказала Сююмбике, обращаясь непосредственно к Кул Шарифу. — Рада видеть вас здоровым и здравствующим, господин главный муфтий.

Кул Шариф сделал глубокий поклон, приложив правую руку к сердцу, и почтительно обратился к бывшей ханше:

— Приветствую вас, благороднейшая дочь нашей земли. Долгие месяцы мечтаю встретиться с вами лично, дабы удостовериться, что слухи о вашем благополучии соответствуют действительности.

Сююмбике ласково улыбнулась, но ответила с оттенком грусти:

— Ах, господин муфтий, какая печаль заключена в словах «лучше поздно, чем никогда». Разве могла я представить, что новая встреча состоится именно так?

Шариф виновато опустил голову, но всё-таки спросил:

— Будет ли позволено мне, жалкому мулле, узнать кое-что о вас, о прекрасная хатун?

Сююмбике посмотрела на него, а потом обратилась ко мне:

— Ваше Величество, я так понимаю, что мулла желает задать мне вопросы, которые помогут развеять его сомнения. Позвольте продолжить беседу?