Воцарилась тишина.

— Ну что, хатун? — наконец сказал я. — Будешь угощаться? Или опять заподозришь, что мы тебя травим?

Сююмбике медленно провела рукой по сахарной шерсти медведя, потом неожиданно рванула кусок головы и сунула в рот.

— Неплохо, — буркнула она, жуя. — Только мёду мало.

— Ага! Значит, признаёшь, что у русских хоть что-то получается хорошо! — засмеялся Ермак.

— Молчи, казак, — огрызнулась Сююмбике, но уже без злости. — И дай мне ещё кусок. Этот… с лапой.

Годунов многозначительно поднял бровь в мою сторону. Дескать, ну вот, сдвиг.

А я тем временем думал о том, что войны выигрываются не только мечом, но и караваем.

Особенно если в нём достаточно мёда.

Когда в спальне мы наконец смогли оторваться с Марфой друг от друга, то просто минут десять лежали в объятиях и слушали постепенно смиряющееся сердцебиение. Отпускать друг друга не хотелось. Напротив, так бы и лежали рядом вечность…

Но, так можно было рассуждать, пока я был вольным ведарем. Сейчас же от меня зависело слишком много. И поэтому разлеживаться особо времени не было. В любой миг хан Сахиб-Гирей может начать свою специальную дезинформационную кампанию. Следовало упредить её и уверить обычных казанцев, что с их любимицей всё в порядке и она находится в относительной безопасности.

Я сел на кровати и потянулся за одеждой.

— Опять на службу? — проворковала Марфа. — Может, ещё немного задержишься? Хотя бы минут на десять, а то мы с тобой так редко видимся, Ваня…

Она потянулась, чуть выгнув спину. От её потягивания одеяло сползло по телу, обнажив шикарную грудь.

Мне жутко захотелось задержаться. И не на десять минут, а минимум дня на два. Чтобы с избытком насладиться этим изящным, гибким телом, этими полными губами, утонуть в чарующих глазах, но…

— Не могу, Марфуша, — покачал я головой. — Меня люди ждут.

— Я тоже из людей, Ваня, — вздохнула она. — Но я же жду тебя.

— Увы, ты знала, за кого выходила, — пожал я плечами.

— Знала, — кивнула она в ответ. — Может, скажешь, зачем тебе эта ханская жена?

— Затем же, зачем и дети татарского мурзы, — усмехнулся я в ответ. — Слышала же, какую против нас дезинформацию ведут? Ну, а это будет моим оружием правды. Правда, она всегда сильнее. Не всегда она приятнее, но завсегда сильнее.

— Правда у каждого своя, — склонила голову на плечо Марфа. — А вот истина едина.

— Тогда для истины её и придержу. Я хочу в скором времени выпустить видео, где разговариваю с Сююмбике и мальчишками. Показать татарам, что мы не звери какие-то. Что мы тоже люди и ничего людское нам не чуждо. Хочу сыграть на чувствах человеческих, чтобы татары увидели лживость своего правителя, который ведёт их прямо в пасть Бездне. Чтобы они если не переметнулись к нам, то хотя бы не клали свои жизни за эту тварь…

— И думаешь, это поможет?

— Поможет, — с уверенностью ответил я. — Как только мы укрепили Свияжск, так почти сразу же к нам помчались татарские полки. Тогда мы их отбили, не с лёгкостью, но отбили. И, видя это, а также зная то, что русские если приходят, то надолго, к нам прибился князь чувашей и горных черемис Тугай с товарищами. Из-под татарского кнута многие к нам бегут. Все хотят воевать за могучего государя!

— Ну да, за государя, который с войны то детей малых тащит, то красотку какую-то припёр, — обиженно надула она губки. — Вот и отпускай тебя после этого…

Я расхохотался на это притворство, притянул её к себе и целых пять минут целовал, не переставая. После этого снова нырнул под одеяло, здраво рассудив, что ещё полчаса без меня справятся.

Вынырнуть обратно получилось только через два часа. Всё-таки у молодого тела были свои потребности. Меня ждали в приёмной бояре и князья, но я по пути решил заглянуть к Сююмбике. Ей со служанкой была отведена целая пятикомнатная квартира. Одну из маленьких комнат отдали её телохранителю, который всё время находился рядом со своей госпожой.

Я кивнул охранникам у дверей, они в ответ отдали честь и открыли проход в покои хатун. Пройдя небольшую прихожую, я постучался в двери общей гостиной. На стук отозвалась служанка, а через несколько секунд я уже был внутри.

Сююмбике сидела в кресле у окна и печально смотрела на кремлевское подворье. На стрельцов, на деловито двигающихся чиновников и застывших Сверкающих. Старуха же поклонилась мне и показала на место рядом с Сююмбике. Даже поправила подушки на кресле. Вот как изменилось отношение при осознании настоящей правды!

— Господин Иван Васильевич, приготовить чай? — спросила старуха.

— Не нужно, спасибо, — покачал я головой. — Всё одно скоро обед, так что не стоит отбивать аппетит. Мне бы с госпожой Сююмбике поговорить с глазу на глаз.

— Тогда… Тогда я вас оставлю, — поклонилась старуха ещё раз и, быстро семеня, вышла из комнаты.

Я осмотрелся, как будто был здесь впервые. На самом-то деле тут были поставлены скрытые камеры, через которые за нами наблюдали пять или шесть человек. За голой ханшей мне интереса нет наблюдать, а вот наши разговоры должны быть записаны. Потом небольшой монтаж и можно будет выпускать на татарскую публику.

По моим данным, к этому времени уже пошли по эфирам трагические кадры со «смерти любимой хатун». Смонтировано было умело, музыка наложена душещипательная, акценты расставлены чётко — чувствовалась рука профессионалов. Такие ролики за полночи не спаяешь. Готовились заранее.

Сююмбике не повернула головы, продолжая смотреть в окно. Её пальцы нервно теребили край шали. Я тоже выдерживал театральную паузу, неторопливо осматривая комнату.

— Ну что, московский царь, — наконец проговорила она, — пришёл наслаждаться своей маленькой победой?

Я опустился в кресло рядом, с наслаждением потягиваясь. Кресло оказалось на удивление удобным — видимо, старуха не просто так подушки поправляла.

— Какой победой? Если то, что сейчас хатун Сююмбике жива и здорова, а не лежит в чистом поле, победа, то да — наслаждаюсь этим. Всегда приятно беседовать с живой женщиной, а не с мёртвой. А если ты намекаешь на то, что охрана у дверей, то… Ты же сама видела, хатун, — кивнул я в сторону окна, — никто тебя здесь в кандалах не держит. Хочешь — иди гулять по саду. Хочешь — перемячики пеки. Хочешь…

— Хочу домой, — резко перебила она. — В Казань. Где меня не держат взаперти, как медведицу в зверинце.

Я вздохнул, покачал головой. Отпустить сейчас её в Казань, означало отправить на верную смерть. Вряд ли Сахиб-Гирей будет рад «неожиданному воскрешению» своей пятой жены.

— В Казань? — я усмехнулся, поправляя рукав пиджака. — Чтоб тебя там на кол посадили за «предательство»? Или голову с плеч долой, как твоего первого мужа? Нет уж, хатун, побережём тебя пока.

Сююмбике резко повернулась ко мне, глаза сверкали, как сабли в лунном свете:

— Лучше смерть с честью, чем жизнь в позолоченной клетке!

— Ох, уж эти татарские поговорки, — вздохнул я,

За окном раздался звонкий детский смех. Мы оба невольно повернулись к окну — Тимур и Аяз гонялись за дворовым псом, их румяные щёки пылали ярче углей в костре. Сююмбике вдруг дрогнула, в её взгляде мелькнуло что-то тёплое.

— Вот видишь, — тихо сказал я, — они счастливы. Живы. А что было бы, окажись они сейчас в Казани?

Хатун сжала кулаки, её ногти впились в ладони:

— Ты… ты используешь детей как щит!

— Нет, — я вздохнул и посмотрел на неё внимательно. — Я их использую как зеркало. Чтобы ты наконец увидела правду. Сахиб-Гирей бросил их на смерть, а мы спасли. Кто тут зверь, хатун?

Сююмбике вдруг странно улыбнулась:

— Ты думаешь, я не понимаю? Весь этот спектакль: спасённые дети, пироги… Ты хочешь, чтобы я рассказала своему народу, каким «добрым» государем ты оказался!

Я задумчиво покрутил пальцами:

— А что плохого в правде? Да, ты у нас в гостях. Да, не по своей воле. Но разве тебе здесь плохо? Разве дети не живы-здоровы?

— Это низко, — прошептала она. — Использовать детей…