Он собирался ещё раз поклониться, но времени и так не хватало. Поэтому пришлось прикрикнуть:

— Хорош спину ломать, Варфоломеюшка! Веди уже давай! Показывай запасы царские!

Варфоломей поджал губы в ответ. Похоже, выучка заставляла его переломить спину и потом важно прошествовать к нужному месту. Однако, сейчас не до вежливости, не до раскланиваний! Я насупился, а Ермак подскочил к слуге и потянул за руку:

— Давай-давай, дядька, не тормози. Потом свои церемонии разводить будешь, сейчас показывай куда идти нужно!

— Сюда, ваше сиятельство… — прошептал Варфоломей, и его голос походил на шорох опавших листьев.

Он повёл нас по узкому коридору, где со стен взирали портреты бывших правителей. Лампы освещали проход так ярко, что можно было заметить соринку на ковре под ногами. Вот только ни одной соринки не было — слуги чётко знали своё дело.

— Ты уж прости, Варфоломеюшка, — сказал я, глядя, как его сгорбленная спина колеблется впереди, словно тростник на ветру. — Время-то не ждёт.

Он лишь вздохнул в ответ, и вздох этот был похож на звук, который издаёт старая книга, когда её закрывают на долгие десятилетия. Перед нами оказалась стальная дверь, похожая на те, которые ставят в банковских хранилищах. Варфоломей почти прижался глазом к небольшому стеклянному зрачку на стене. Стоял так до тех пор, пока не раздался щелчок, после чего дверь тронулась и откатилась в сторону.

За дверью оказалась сваренная из арматуры площадка, от которой влево уходили ступени.

Мы спустились по скрипнувшей лестнице в подземелье, где воздух был густым, как мёд, и таким же тягучим. Здесь, в полумраке, стояли дубовые сундуки, окованные железными полосами, — немые стражи царских сокровищ.

Варфоломей остановился перед самым большим сундуком и достал из складок своего смокинга ключ — длинный, почерневший от времени, будто выкованный из самой тьмы.

— Вот… — он повернул несколько раз ключ в замке, и сундук открылся с тихим стоном, будто нехотя выпуская на волю свои тайны.

Внутри, на тёмном бархате, лежали кристаллы сущностей. Они переливались, словно капли утренней росы, пойманные в ловушку и застывшие во времени. Каждый из них хранил в себе силу — чистую, неосквернённую, готовую вспыхнуть по первому зову.

— Берите, ваше сиятельство… — прошептал старик, и его глаза, тусклые, как потухшие угли, вдруг ожили, отражая мерцание сущностей. — Только… поосторожнее. Они ведь живые…

Я протянул руку, и в тот же миг кристаллы затрепетали, словно почуяв родное тепло. Их свет стал ярче, заливая подземелье голубоватым сиянием, похожим на отблеск далёкой звезды.

— Спасибо, Варфоломей, — сказал я, бережно собирая сущности в мешок из плотной ткани. — Теперь иди отдыхай.

Он покачал головой, и его бакенбарды, серебряные от времени, колыхнулись, как крылья ночной бабочки.

— Некогда отдыхать, ваше сиятельство… — он взглянул куда-то вдаль, за стены подземелья, туда, где назревала буря. — Время-то, говорите, не ждёт…

И, повернувшись, он медленно заковылял обратно, его тень, длинная и узкая, скользила по стене, сливаясь с темнотой, будто уходя в самое прошлое.

А мы остались стоять среди сундуков, сжимая в руках холодное сияние кристаллов, зная, что впереди — ночь, ветер и долгая дорога, где каждый шаг может стать последним.

— Ну что, — хрипло проговорил Ермак, поправляя небольшой мешочек за спиной. — Пора?

Я кивнул.

— Пора.

Мы двинулись к выходу. Возле лестницы я на мгновение задержался:

— Ермак Тимофеевич, а тебе зачем сущности? Ты же не используешь живицу в бою?

— Как зачем? Как зачем? А если у вас вдруг закончатся? Или у других ведарей? А тут я рррраз! И на помощь приду! — с улыбкой ответил он.

— Быть у казны и не погреть руки выше сил человеческих? — усмехнулся я в ответ.

— Да как вы можете такое говорить! Я же только за Отечество радею! — возмутился Ермак в ответ.

По его хитрой роже можно было понять, что радением за Отечество он только отмазывался. На самом же деле пара кристаллов с сущностями может «нечаянно» завалиться за подкладку штанов, а потом в нужный момент «неожиданно» найтись. Впрочем, если выживем в грядущей заварухе, то я закрою глаза даже на половину мешочка, который он взял. Всё равно скряга Варфоломей открыл нам сундук с самыми слабыми сущностями. Те, что посильнее, остались под замком.

Вот всё-таки порой удивляют меня люди! Ведь смерть за порогом, стучится уже в двери, а они всё скряжничают, скрывают, как будто собираются сокровища с собой на тот свет утащить. А ведь известно, что даже самый богатый император на свете не смог унести с собой даже иголочку!

Мы выбрались наружу. Я поделился сущностями, передал часть тем бойцам, которые используют живицу. В это время войска князя Старицкого переместились ближе к Александровской слободе и встали полукругом. Пока не окружали, но и основные выходы перерезали.

А ещё здоровенный Омут за их спинами не мог не привлекать внимания. Кто же такой там затаился, что пока не выходит наружу? Кого войска Старицкого скрывают?

Омут за спинами вражеского войска синел провалом в самой ткани мира. Он не просто стоял — он дышал, медленно и тяжело, и с каждым вздохом из его глубин доносилось что-то похожее на скрежет зубов.

— Ну что, — прошептал Ермак, щурясь в темноту, — готов поспорить, там сидит либо дракон, либо сам чёрт в ступе.

Я молча сгрёб пригоршню сущностей из мешка — тех самых, слабых, что дал нам Варфоломей. Они теплились в ладони, как светлячки в кулаке ребёнка: робко, ненадёжно, будто вот-вот погаснут. Раздавил их, чувствуя, как сила перетекает из ладони в тело. На бой хватит, если что — закину ещё несколько.

— Не дракон, — пробормотал я. — Драконам не нужны войска. Они сами — войско. Но кто-то явно не из простых.

— Очередной Патриарх? Неужто снова придётся Бездну без слуги оставлять? — хмыкнул Ермак.

Где же Тычимба? Почему он не проявляется?

Мой незримый слуга в последнее время почему-то всё чаще начал пропадать. И даже после выволочки за прозеванное взрывное устройство не извинился, а просто испарился. Смылся по тихой грусти.

— Может и Патриарх. Знаешь, в последнее время уже ничему не удивляюсь, — вздохнул я в ответ. — Если вылезет какое-нибудь очередное пугало, то даже буду ему рад. Хоть какое-то разнообразие… О! Чего это там? К нам никак переговорщика направили?

В самом деле от стоявших войск в нашу сторону направилась машина с белым флагом на вытянутой руке пассажира. Белая тряпица трепетала в руке, как крыло раненой чайки, не находящей места для посадки. Машина, боевой «Тигр», неторопливо полз по аккуратной дороге, оставляя за собой небольшую полоску сизого дыма.

— Ну вот, — пробормотал Ермак, щурясь на приближающийся автомобиль. — Тут либо миром пахнет, либо новой пакостью. В последнее время два этих слова как-то стали созвучны…

— Пойдём, поболтаем ерундой. Вряд ли тут кроме нас кто ещё возьмёт на себя переговоры, — пробурчал я в ответ.

Машина остановилась в десяти шагах от слободы. Дверь скрипнула, и из неё вылез человек — невысокий, сутулый, в потёртой военной экипировке, который висела на нём, как на вешалке. Лицо его было бледным, будто никогда не видело солнца, а глаза — узкими, как щели в старых ставнях.

— Ваше сиятельство… — он поклонился, и поклон этот был каким-то слишком аккуратным, выверенным, будто многократно отрепетированным перед зеркалом. — Князь Старицкий просит вас на переговоры.

Я перевёл взгляд на Омут. Там, в глубине, что-то шевельнулось — большое, тёмное, будто сама ночь решила обрести плоть. Всего лишь на миг, а потом это огромное и тёмное снова пропало.

— Где? — спросил я коротко.

Человек в форме улыбнулся. Улыбка у него была ровная, бесцветная, как трещина на унитазе.

— Вон там, — он махнул рукой в сторону старой часовни на краю поля. — Он ждёт. Один. Без оружия.

Ермак фыркнул:

— Как же без оружия, если у него за спиной целая армия да ещё… это.