Он чуть склонился вперёд, не отрывая взгляда:

— А знаешь, что случается с теми, кто в бою полагается на красивую рекламу, а не на надежность? Они умирают. Быстро. Глупо. И чаще всего бесполезно.

— У тебя вообще бесполезный убогий огнестрел, — презрительно фыркнул охотник, не скрывая насмешки.

— И что? — Хотчкис снова не удостоил его взгляда. Мягким, почти ленивым движением он поддел указательным пальцем затвор, и полуразобранный карабин в его руках развернулся. Быстро, точно, словно сам собой — стволом прямо в грудь наглецу.

Полицейский отшатнулся инстинктивно, резко шагнув в сторону. Выждав ещё секунду, бывший военный неспешно, но без колебаний нажал на спусковой крючок. Раздался громкий, чёткий щелчок ударника — резкий и сухой, как пощёчина.

— Понял, что за звук? Вот именно. Звук смерти. И это при том, что половина деталей до сих пор рассыпана по полу, — спокойно сказал Хотчкис, возвращая оружие в прежнее положение. Он снова принялся за сборку, как будто ничего не произошло. — Это всё, что нужно знать о «бесполезных огнестрелах». Вот почему оружие — это не про внешний вид. Это про надёжность. Про совместимость. Про то, как долго оно работает, когда тебе уже нечем дышать, а вокруг всё в огне.

Рабочий аккуратно поднял собранный карабин, проверяя затвор с отточенной точностью автомата, и закончил:

— Всё остальное — игрушки, — невозмутимо бросил Хотчкис, откладывая карабин в сторону. — Или могильные таблички, если не повезёт.

Выдержал паузу, давая словам осесть в воздухе, прежде чем добавить:

— Сам задумайся, почему спустя сотни лет огнестрел всё ещё в строю. Почему не исчез, несмотря на весь этот парад новинок — фазеры, плазмаганы, импульсники.

Полицейский не ответил, лишь нервно сжал рукоять своего оружия. А рабочий продолжал, не повышая голоса.

— Потому что он прост, надёжен и понятен. А значит — эффективен. Им можно вести бой практически в любых условиях. Хоть в ливень, хоть в пылевой шторм. На болотах, в горах, под снегом — неважно. Плевать он хотел на сбои в питании, на радиацию, на радиопомехи. Даже на планетах, где местные аборигены продолжают подтирать задницы листьями папоротника пополнить боекомплект не проблема. За пару упаковок солдатского рациона тебе отсыпят столько же полных вёдер патронов. И, кстати, даже в некоторых весьма продвинутых и небедных мирах, старый добрый огнестрел куда популярнее ваших глянцевых игрушек. Знаешь почему? Потому что там воевать умеют.

— Болтать ты горазд, — хмыкнул охотник, смерив Хотчкиса тяжёлым взглядом. — Посмотрим, как ты и твоё железо покажете себя, когда на нас попрут Пожиратели. Вот тогда и вернёмся к этому разговору. Если, конечно, будет с кем.

Ещё вчера мы дрожали от страха, готовясь к последнему бою, но в глубине души всё же надеялись, что Пожиратели нас не найдут. А сегодня «Цера» уже покинула своё укрытие. Мы вышли на охоту. Наша цель — вражеский корабль подходящего размера. В идеале — буксир класса «Колибри». На таких машинах экипаж — не больше восьми человек. Но силовые установки у них прожорливы донельзя, и потому топливные баки по меркам судна — просто огромные. Даже если удастся выкачать только половину — «Цере» этого хватит с лихвой, чтобы уйти в гиперпрыжок.

Пока всё это — лишь мечты.

Пятые сутки на исходе, а подходящей цели так и не появилось. Всё это время мы шли на приглушённых двигателях, дрейфуя в рассеянном поле мелких обломков. Держались подальше от края пояса астероидов, укрываясь в его тенях и выступах. Радар работал в пассивном режиме — излучения могли выдать нас, а соваться в открытую было равносильно самоубийству.

Первый контакт произошёл на третьи сутки. Корабль появился неожиданно. Сигнатура мощная — крейсер, не меньше. Он вынырнул из плотного скопления осколков, медленно скользя вдоль внутренних рубежей пояса. Казалось, просто патрулирует территорию — не спеша, методично, словно ищет что-то или кого-то.

Очень возможно, что именно нас.

Мы затаились, отключили все вспомогательные системы и, затаив дыхание, наблюдали. Силовые контуры Пожирателей иногда мерцали, как капли чернил в воде. Они словно улавливали нечто, чего мы не понимали. Визуально он был похож на сплющенный обелиск, с нечеловеческими геометриями и поверхностью, будто частично состоящей из органики. Эти ребята явно прибыли сюда очень издалека.

— Корабль словно живой, — произнёс доктор Блюм, не сводя взгляда с тактического стола, над которым медленно вращалась тусклая, искажённая голограмма.

В воздухе дрожал неустойчивый, мерцающий силуэт. Его очертания постоянно менялись, будто сам свет не мог определиться, за что зацепиться. Линии корпуса то вытягивались, то скручивались, создавая ощущение, будто корабль не был построен, а вырос. Как организм. Как нечто, рождённое в глубинах, где инженерия уступает место биомеханике, и логика формы заменена инстинктом выживания.

— Даже несмотря на ужасное качество сигнала… — продолжил он, не отрывая взгляда от проекции, — кое-что всё же можно разглядеть. Вон там, видите? — он указал пальцем на один из боковых контуров, где время от времени вспыхивала будто бы сейсмическая пульсация. — Эти наросты… они не похожи на антенны или оружейные башни. Они будто дышат.

— Почему картинка такая нечёткая? — недовольно пробормотал кто-то.

— Радар работает в пассивном режиме, — напомнила Ниамея, — и даже он, похоже, «не хочет» смотреть на этот объект. Сканеры не способны удержать фокус. Визуальные системы наблюдения тоже, будто линзы на долю секунды мутнеют.

Блюм Валентайн провёл ладонью над панелью управления, и голограмма изменила угол. Теперь корабль напоминал гигантский наконечник стрелы с вытянутыми отростками по периметру, каждый из которых будто пульсировал собственным ритмом. Из глубины корпуса, судя по тепловой сигнатуре, исходило свечение, но не постоянное, а прерывистое — будто сердцебиение.

— В жизни не видел ничего подобного, — тихо признался доктор, и в его голосе не было ни страха, ни восхищения — только неподдельное, холодное изумление.

— Это уровень первого контакта, — проговорила Ниамея, обхватив голову обеими руками и медленно массируя виски, словно пытаясь унять нарастающую головную боль. — За такое знание нас всех уничтожат. Сотрут даже упоминание о том, что мы когда-то жили. Что родились. Что вообще существовали.

Скай оказался полностью прав в своих выводах.

Внутри меня что-то со звоном треснуло — будто стеклянный шар, в котором я до последнего хранил остатки надежды. Осознание того, насколько внезапно и необратимо вырос уровень противостоящих врагов, било по нервам сильнее, чем все предыдущие бои вместе взятые. До этого момента можно было надеяться: отступить, спрятаться, переждать. Теперь — нет.

И я больше не знал, кого боюсь сильнее. Мы застряли между двумя силами, и ни одна из них не имела ни малейшего интереса в том, чтобы мы выжили.

Чёртовы пришельцы, откуда бы они не явились, и Содружество, которое, теперь уже без всяких сомнений, уничтожит любого лишь бы сохранить эту тайну.

Через несколько минут, которые тянулись, как вечность, таинственный звездолёт ушёл. Растворился в космической мгле, будто и не было его.

Второй контакт был куда более привычным, но при этом и более тревожным.

Снова крейсер, теперь уже «местный», но на этот раз он летел на высокой скорости и явно преследовал кого-то. Наши сенсоры уловили слабый след другого судна, отчаянно маневрирующего среди каменных глыб, словно загнанная мышь, пытающаяся скрыться от хищной птицы. Но у Пожирателей были свои, отточенные методы охоты. Их пилот вел корабль с поразительной уверенностью, словно чувствовал свою жертву нутром. Мы не стали свидетелями финала той трагедии, но сигнал преследуемого судна оборвался внезапно и безвозвратно.

Крейсер еще пару тягостных минут маячил на краю нашего радара, совершая непонятные круги, словно добивая невидимого раненого зверя. Затем и он исчез, растворившись в безграничной черноте космоса.