— Доктор… — неуверенно начал я, чувствуя, как в горле пересыхает. — Вы… вы в порядке?

Старик оторвался от мадам Элоис и повернул ко мне свое морщинистое лицо. В его глазах, обычно лучистых и полных иронии, сейчас читалось лишь глубокое недоумение.

— Декстер, ваше лицо…

Ах, да, осенило меня.

Похоже, для старика последние двое суток, когда он совершенно точно был мёртв, выпали из временного потока, словно их и не было вовсе. С его точки зрения именно мы вели себя странно. Зачем-то поместили его в холодильник к трупам, а теперь, когда рядом человеку стало плохо, стоим безучастно и совсем никак не реагируем.

Поэтому я поспешил вкратце изложить ему всю ту цепь кошмарных событий, что обрушилась на нас с момента чудовищного выхода из гиперпространства. Я рассказал о парализующей апатии, о погибших и о его смерти тоже.

Старик, в свою очередь, подтвердил, что последним его воспоминанием было оповещение о принудительном отключении двигателей для выхода из гиперпространства. А потом был холодильник, трупы и мостик с потерявшей сознание соцработницей.

— Вам срочно нужно в медотсек, — внезапно произнесла Ниамея. Девушка резко вскочила из своего кресла, схватила доктора Блюма за руку и, не давая ему опомниться, потащила за собой в сторону выхода с мостика.

— Но как же… — попытался запротестовать старик, инстинктивно упираясь и пытаясь вырвать свою руку из цепкой хватки навигатора. Он явно чувствовал ответственность за лежащую без сознания мадам Элоис и не хотел оставлять ее без присмотра.

Его лицо выражало явное негодование. Доктор Блюм не привык, чтобы его волокли куда-то против воли, тем более когда рядом лежал нуждающийся в помощи человек.

— Это же обычный обморок, — безапелляционно заявила Ниамея, продолжая тянуть доктора за собой. — Декстер присмотрит, — бросила она через плечо, словно отрезая все возможные возражения. — А вам нужно в медотсек!

Доктор Блюм на мгновение даже смутился от такой неожиданной заботы. На его морщинистом лице промелькнула растерянная улыбка. Но это продлилось лишь несколько секунд. Внезапно его взгляд прояснился, и он, похоже, сообразил истинную причину такого напора со стороны Ниамеи.

Она не столько беспокоилась о нём самом, сколько отчаянно хотела, чтобы старик как можно скорее занялся тяжелораненым Гроном, чье состояние вызывало у нее серьезное беспокойство. Эта догадка отразилась пониманием в глазах Блюма, и он перестал сопротивляться.

Ниамея, не теряя ни секунды, почти бегом потащила опешившего доктора прочь, в сторону медотсека. А я стоял, все еще пытаясь осмыслить произошедшее. Доктор Блюм. Живой. Но как?

Хотчкис, стоявший чуть в стороне, привлек мое внимание характерным покашливанием. Он слегка наклонил голову, его взгляд изучал меня.

— Капитан, — голос Хотчкиса оставался ровным, как и всегда, но вопрос всё равно прозвучал с отчетливым, пугающим намёком. — У остальных… у них тоже не было пульса?

Твою мать!

Я почувствовал, как кровь, казалось, отхлынула от лица, оставив на коже лишь холодный пот. Неужели? Неужели и другие? В голове мелькнула дикая, нелепая надежда, а затем и осознание собственной оплошности. Сорвавшись с места, я бросился в коридор, желая как можно скорее добраться к грузовому отсеку и холодильным камерам.

Чтобы не оплошать опять, по пути выдернул из медотсека доктора. Пришлось немного поругаться с Ниамеей, не желавшей уступать нужного и ей специалиста. Но я настоял — Грону за десять минут хуже не станет, а мне нужно было на сей раз удостовериться наверняка. И кто, как не квалифицированный врач, сможет с абсолютной уверенностью констатировать факт смерти?

— И я вам гарантирую, Декстер, что эти бедняги уже не воскреснут! — с пафосом и какой-то излишней убежденностью заявил доктор Блюм, обводя рукой неподвижные тела внутри холодильной камеры.

— Ну, вы же воскресли, доктор, — не удержался я от колкого контраргумента.

Старик на мгновение задумался, почесывая висок.

— Действительно, воскрес… и я успел поразмыслить об этом, — кивнул он. — Полагаю, дело в моем автономном биоимпланте, заменившем мне старое, изношенное сердце, — пояснил Блюм Валентайн, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном.

— Автономном? — переспросил я, пытаясь уловить смысл.

— Именно, — уклончиво кивнул доктор, явно не желая вдаваться в технические подробности. — Последнее слово биоинженерии, понимаете ли.

Больше я не стал его расспрашивать, но в голове уже сложилась определенная картина. Автономный биоимплант… Это вполне могло объяснить его чудесное возвращение к жизни.

Люди ведь погибли без какой-либо видимой на то причины. Их органы остались абсолютно целыми и неповреждёнными. Просто их организм внезапно словно выключили. Но чудо-сердце доктора через время перезапустилось в автономном режиме и вернуло к жизни старика.

Он ведь действительно гражданин Метрополии, уроженец тех самых легендарных Золотых миров, где сосредоточены самые передовые технологии и научные разработки. Если у кого и могла быть подобная штука, так это у них. Эта мысль, пусть и не снимала всех вопросов, по крайней мере, давала хоть какое-то рациональное объяснение произошедшему чуду.

— Не корите себя, Декстер, — прочитал мои мысли старик. — Вы ничем не могли помочь этим бедолагам.

…

Третья неделя нашего полета к незнакомой звезде тянулась мучительно медленно, каждая минута казалась часом, наполненным гнетущим ожиданием и растущей тревогой. На обзорном экране по-прежнему доминировала одинокая, тускло мерцающая точка, постепенно увеличивающаяся в размерах, но все еще не дававшая никаких определенных ответов. Эта звезда стала нашей последней надеждой, тонкой нитью, связывающей нас с жизнью. Мы отчаянно верили, что ее система окажется обитаемой, что там найдется цивилизация, способная оказать нам помощь, предоставить ресурсы и, возможно, указать путь домой. В противном случае… в противном случае нас ждала лишь медленная и неизбежная гибель в этой холодной и безжизненной части космоса.

С каждым прошедшим днем напряжение на мостике нарастало. Мы старались поддерживать друг друга, но усталость и постоянное чувство неопределенности брали свое. Разговоры становились тише и короче, взгляды — более задумчивыми и тревожными.

Усталость не только отражалась в синяках под глазами и вялых движениях, но и проникала в душу. Искры прежнего оптимизма угасали, уступая место горькой резигнации. Мы превращались в тени самих себя, просто выполняющие необходимые функции, чтобы продлить агонию.

Все понимали насколько критическим стало наше положение. Топливные баки «Церы» практически опустели. В нашем распоряжении оставался лишь маневровый резерв — тот самый минимум, который позволял осуществлять незначительные коррекции курса и, в лучшем случае, выполнить мягкую посадку на поверхность какой-нибудь планеты или крупного астероида.

Это означало, что если система окажется безжизненной, если нас встретят лишь пустые непригодные для жизни планеты и их холодные спутники, мы станем её первыми и последними обитателями. У нас не будет возможности покинуть систему.

Без достаточного запаса топлива для разгона «Цера» попросту не сможет преодолеть гравитационное притяжение звезды, превратившись в ее искусственный, безжизненный спутник, обреченный на вечное вращение вокруг далекого светила.

Да и какой в этом был бы смысл, даже если бы мы и смогли вырваться из гравитационного колодца? Лететь всё равно было некуда. Наши запасы провизии катастрофически уменьшались, и они гарантированно закончатся задолго до того, как мы сможем достичь другой звездной системы, даже если бы такая и существовала в пределах досягаемости нашего корабля.

Еще несколько долгих, безрадостных недель протекли, словно тягучая патока, наполненная лишь растущим отчаянием и безнадежностью. Время на борту «Церы» словно остановилось, каждый день был неотличим от предыдущего.