Звёздная система Адлаг. Пояс астероидов.

«Цера» — средний транспортный корабль класса «пегас».

Фло в последние дни держался ближе к Скаю и подальше от мостика. Наш трусливый воришка, похоже, надеялся пересидеть бурю рядом с дроидом, не привлекая к себе внимания. Потому и старался не попадаться остальным на глаза.

Я нисколько не удивился, когда по пути к рубке управления парень пробурчал что-то невнятное про неотложную уборку и юркнул в боковое ответвление коридора, словно таракан, заметивший опасность.

На мостик я влетел, не оглядываясь по сторонам. Я не обратил на присутствующих никакого внимания. Было совершенно всё равно, кто находится в помещении — всё внимание оказалось приковано к тактическому столу, над которым парила объёмная проекция с корабельных радаров и сенсоров. Не поворачивая головы только небрежно кивнул, приветствуя всех сразу.

Именно поэтому я и прозевал удар.

Неожиданно на самой периферии зрения лишь мелькнула какая-то неясная тень. Кто-то шагнул мне на встречу, и в следующее мгновение моя голова взорвалась острой, пронзительной болью, словно её пробили раскалённым шилом. Наступило краткое мгновение беспросветной, всепоглощающей тьмы. В ушах противно и настойчиво зазвенело, словно там поселился целый рой разъярённых космических шершней. И лишь спустя несколько мучительных секунд я с трудом осознал себя лежащим на холодном металлическом полу мостика.

Затуманенный взор с неимоверным трудом пытался сфокусироваться на расплывчатых окружающих предметах. Звуки доносились словно сквозь толщу мутной воды, искажённые и приглушённые.

Слышны лишь приглушённые голоса. И ещё чей-то неприятный смех.

Я предпринял отчаянную попытку подняться, но тут же едва не рухнул обратно на пол. Стоило оторвать дрожащую руку от холодной поверхности, служившей мне хоть какой-то дополнительной опорой, как моё тело, потеряв точку равновесия, полностью утратило ориентацию в пространстве, беспомощно заваливаясь набок.

Пульсирующая головная боль с каждой секундой становилась всё сильнее, словно кто-то методично забивал гвозди прямо мне в череп. На этом мучительном фоне сквозь шум в ушах начали пробиваться обрывки чьих-то голосов.

Смех прекратился.

Теперь вместо него крики.

Мне показалось, что это Ниамея кричит на кого-то, её обычно сдержанный голос был полон ярости. Но я не был уверен. Зрение всё ещё отказывалось нормально функционировать, расплываясь мутными пятнами перед глазами. А мозг наотрез отказывался складывать бессвязные звуки речи в понятные мне слова.

Я не уверен, сколько мучительно долго продолжалось это состояние оглушения и дезориентации. Внезапно меня накрыло странное чувство дежавю — рядом со мной появилась чья-то расплывчатая, нечёткая фигура, и в тот же миг мои ноздри обожгло резким, знакомым запахом. Из глаз непроизвольно брызнули слёзы, прочищая затуманенное зрение.

— Я помогу вам подняться. Пожалуйста, старайтесь не делать резких движений, — вместо старика Блюма раздался тихий, напуганный до дрожи женский голос. Мадам Элоис: прострелила воспоминанием память спустя долю секунды, наградив очередной вспышкой боли.

Такое чувство, что я только что снова пережил головокружительный полёт с немыслимыми перегрузками.

Хорошо же меня приложили.

Да, сомнений не было — на меня точно напали.

От осознания этой мысли я попытался вскочить на ноги. Не рухнул обратно только благодаря помощи соцработницы. Хрупкая женщина подставила своё плечо и помогла мне устоять.

Мадам Элоис снова приблизилась. Лицо её выглядело бледным, как пепел, вытянутое и осунувшееся. Казалось она постарела разом лет на десять. Её пальцы дрожали, как у марионетки, у которой вот-вот порвутся нити и та лишится поддержки своего кукловода. В глазах — бездна, сухая, иссушающая, как воронка чёрной дыры. Заглянув в них мне невольно стало не по себе и я поспешил отвернуться.

В её руке дрожала склянка — та самая, знакомая до отвращения. С мутной, отвратительно пахнущей жидкостью от доктора Блюма. Я узнал этот запах сразу — резкий, кислый, с примесью чего-то горького. Даже без сотрясения от него выворачивало, а сейчас — тем более. Желудок сжался в тугой ком, и я машинально попытался отпрянуть, но мадам мягко, при этом весьма настойчиво, всё же поднесла склянку ближе.

— Сильное сотрясение, капитан, — прошептала она, и в её голосе, несмотря на тишину, прозвучала железная настойчивость. — В таком состоянии вы совершенно не сможете…

Фразу она не закончила. Проглотила её остаток, сжав тонкие губы. То ли действительно побаивалась, что кто-то из захватчиков подслушает, даже сквозь шёпот, то ли просто посчитала, что я и сам способен додумать, что именно она не решается озвучить.

Сознание, как старый дизельный двигатель, запускалось рывками. Мир по-прежнему оставался расплывчатым, будто я смотрел на него сквозь треснувший, закопчённый визор скафандра.

Соцработница бесконечно косилась в сторону капитанского кресла. Там, в полутени, под мерцающими огнями аварийного освещения, расположилась вооружённая троица. «Церу» захватили охотники за головами. Правда, вместо лысого ублюдка, с которым мне пришлось драться в колонии на Соунми, третьим оказался преступник, ранее отказавшийся принимать участие в отражении абордажного десанта Пожирателей. И по непонятной причине именно он занял капитанское кресло. В его расслабленной позе чувствовалась чрезмерная уверенность. Подонок вальяжно развалился, закинув ноги на подлокотники, словно считал себя здесь полноправным хозяином.

Это настораживало.

«Цера» снова в чужих руках. И на этот раз это была не очередная дурость моей непутёвой команды.

Воздух на мостике казался вязким, как сироп, из-за запаха свежей крови, палёной плоти и озоном от разрядов бластера. Всё это вперемешку с кисловатым потом, создавало запах смерти. Не метафорически, а физически ощутимую реальность.

Единственное, что радовало — судя по всему, убивать меня не планировали. Но сразу пришло озарение — меня оставят в живых лишь до поры, пока не выпытают капитанские коды допуска.

Чтобы осмотреться, я повернул корпус, избегая малейших движений головой. Двигался осторожно, медленно, как дроид с заржавевшими сервоприводами. Череп пульсировал болью — каждое движение отзывалось вспышкой, как удар электрическим током.

Грон лежал у навигационного пульта, распластавшись на спине. Его мощные руки были раскинуты в стороны, а из-под спины расползлась густая тёмная лужа. Половина его торса оказалась попросту уничтожена — не просто ранение, а обугленная воронка, с краями, где ткань и плоть сплавились воедино. Энергетический выстрел произвели фактически в упор.

На Гроне всё ещё висели лохмотья его идиотской красной рубашки с пальмами — той самой, которую он всё время предпочитал скафандру. Теперь от неё остались только обгорелые обрывки коротких рукавов.

И всё же он оставался жив. Жив вопреки всему. Я видел, как в груди, среди обугленных, оголившихся рёбер, стучало сердце. Медленно, мучительно, с перебоями — но стучало.

А ещё он находился в сознании. Лицо его перекосилось в маске боли и ярости, челюсти сжаты, глаза полны первобытной ярости.

Доктор Валентайн тоже был рядом. Его обычно размеренные и неторопливые движения теперь стали невероятно быстрыми. Он ловко вставлял ампулы в старый инъектор, делал уколы, отслеживал пульс и давление, не произнеся ни слова. Старик работал так, будто на кону была его собственная жизнь. Он изо всех сил боролся за Грона.

Ниамея нависла над десантником, прижимая его к полу всем телом. Её руки дрожали, но она не отпускала. Голос срывался и дрожал. Она уговаривала его оставаться на месте и не пытаться подняться.

Повторяла снова и снова:

— Лежи, Грон. Пожалуйста, не вставай. Тебе сейчас нельзя…

Она умоляла его в надежде, что он, наконец, прислушается. Но он не слышал. Или не хотел. В его взгляде читалось одно — всепоглощающая ненависть. Безумная, неутолимая жажда немедленно вступить в схватку со своим обидчиком. Жуткий болевой шок, должен был если не прикончить, то, как минимум, вырубить Грона, вместо этого вверг космодесантника в неистовое состояние берсерка.