И тогда Варгас поднялся. Его силуэт казался исполинским на фоне пылающего неба.

— Суть испытания проста, — произнёс он, его голос был подобен удару молота. — Когда ты потянешь за рычаг в своей камере — стены начнут движение. Медленно и неумолимо.

Он сделал шаг вперёд, будто ещё раз подтверждая свои слова.

— Если ты отпустишь рычаг — движение твоих стен остановится, но в этот же момент начнут двигаться стены камеры Таргуса. И так до тех пор, пока одна из камер не сомкнётся полностью. В стенах есть выемки. Шипы войдут друг в друга. Полностью. Без остатка. Ни для чего живого места не останется.

Он на мгновение умолк. Лишь ветер завыл в тишине. Джек почувствовал, как что-то холодное скользнуло по его позвоночнику.

— Если один из вас покинет камеру до завершения — испытание будет провалено. Позор навеки. Если ты, Джек, позволишь умереть Таргусу, то сможешь покинуть Кранош со своими спутниками. Мы позволим тебе уйти. Но знайте — ни ты, ни твои друзья никогда не ступите на нашу землю вновь. Нарушите — вас ждёт смерть.

Голос Варгаса стал мрачнее, тяжелее.

— Но если ты пожертвуешь собой… если позволишь стенам сомкнуться вокруг тебя, я приму вызов Таргуса за право быть вождем клана Моргар и планеты Кранош. Твоя кровь не будет напрасна.

Он вытянул руку в сторону Джековой камеры.

— Испытание закончится, когда одна из камер станет могилой. Не раньше.

Его последний взгляд был острым, как лезвие клинка.

— Джек Рэндэлл. Ты сказал, что готов умереть за Таргуса. Так докажи это.

Мир замер. Даже планета Кранош, с её двойной гравитацией, ревущими ураганами и жестокой природой, будто задержала дыхание. Всё стихло, словно вся вселенная склонилась над ареной, наблюдая за выбором одного человека.

Джек стоял, не двигаясь, рука на рычаге. Пот застыл на его лбу. Сердце билось глухо и тяжело, будто в замедленной съемке. Он чувствовал на себе десятки тысяч взглядов, чувствовал вес камеры, как будто стены уже начинали давить не только физически, но и морально.

Он закрыл глаза на мгновение. Вдох. Выдох. И потянул за рычаг.

С громким, скрежечущим звуком, словно пробуждаясь от тысячелетнего сна, стены камеры начали двигаться. Механизмы гудели, металл скрипел, черные шипы скользили по полу, приближаясь к нему. Шипы выглядели не просто как оружие — они были как символы безжалостной силы этой расы, как зубы зверя, готового сожрать жертву.

Джек сразу заметил: да, в стенах действительно были выемки под шипы. Это значило лишь одно — никакого люфта, никакой пощады. Стены сойдутся полностью, вплоть до миллиметра. Шансов у застрявшего внутри не будет.

Он прикинул на глаз скорость движения стен. Медленно, но неумолимо. Примерно десять минут — и всё закончится.

Джек резко отпустил рычаг. Шипы остановились. Тишина.

Но почти сразу же с другой стороны арены раздался глухой звук: стены камеры Таргуса пришли в движение. Джек повернул голову — Таргус не двинулся с места. Он стоял, как каменное изваяние, взгляд его был направлен прямо на Джека. Ни укора, ни страха. Только непоколебимая сила.

Амфитеатр снова ожил. Гул голосов, вздохи, крики, топот ног. Кто-то выкрикивал слова на гортанном языке гронтаров. Кто-то смеялся. Кто-то, возможно, уже ставил ставки, выживет ли человек. Вверху, на экранах, снова появилось лицо Джека, перекошенное напряжением, в каплях пота.

Он снова потянул за рычаг.

Скрежет. Шипы снова двинулись. Сердце грохотало в груди, как барабан битвы. Руки дрожали. Он смотрел на приближающиеся зубья, пытаясь представить, каково будет, когда они упрётся в его тело. Не было смысла врать себе — будет больно. Ужасно. Он, возможно, даже не успеет закричать.

И вдруг — голос Варгаса, спокойный, как всегда, но со странной интонацией… почти... сочувственной:

— В какой-то момент… — сказал он, голос его разнёсся эхом. — Когда шипы пронзят твои руки, и ты больше не сможешь отпустить рычаг — испытание всё ещё можно будет остановить. Тебе нужно будет лишь сказать. И оно закончится.

Пауза.

— Но будет провалено.

Джек замер. Его взгляд метался между шипами и Таргусом. Он знал, что тот не скажет ни слова. Знал, что Таргус не сделает шагу назад. Значит, решать ему.

Шипы были уже в полуметре. Холодный металл, угрожающе блестящий, казался ближе, чем был. Джек тяжело дышал. Его рука дрожала. Сердце будто остановилось.

Он снова отпустил рычаг. Скрежет прекратился. Металл замер.

С другой стороны арены снова — гром движения. Таргус всё ещё стоял. Глядел. Ждал. Джек смотрел на него, а в голове отчаянно крутилось: Неужели это конец? Неужели другого пути нет?

Он сжал зубы. В груди пылал страх, отчаяние — но под ними просыпалось нечто другое.

Решимость. Готов ли он, Джек Рэндэлл, авантюрист, наёмник, человек с озорной улыбкой, действительно умереть за чужака?

Он снова сжал ладонь на рычаге, словно хватался за последнюю нить, связывающую его с миром, и потянул. Механизмы взревели, металл загрохотал, и стены начали вновь неотвратимо приближаться. Шипы, чёрные, как застывшая смола, уже почти касались его груди.

Один из них был так близко что разрезал плотную ткань с пугающей лёгкостью. Затем другой — вспорол край наплечника, оставив длинную борозду в металле. Звук был невыносимым — скрежет, будто сам воздух рвался от напряжения. Стены дышали смертью, с каждым миллиметром нависая всё тяжелее, всё ближе.

Джек резко развернул тело, встал боком, прижимая локти к рёбрам, стараясь втиснуться в крошечный промежуток между смертоносными стенами. Его сердце билось так, что он почти слышал его стук в ушах. Он чувствовал, как холодные острия уже касаются кожи, как они скользят по шее, плечам, рёбрам, медленно, жутко, будто наслаждаясь страданиями.

Ещё секунда — и шипы вонзились.

Они прорвали броню на боку, хищно вцепились в тело. Боль ударила волной — обжигающей, леденящей, всепоглощающей. Джек застонал, но не отпустил рычаг. Кисти его рук побелели от напряжения, ногти вонзились в металл. Каждый нерв кричал.

И вдруг… всё изменилось.

Лёгкое, едва ощутимое прикосновение к затылку — тёплое, нежное, как солнечный луч сквозь ледяной туман. Боль не исчезла, но будто отступила, как морская волна, оставив после себя лишь глухой отзвук.

В груди разлилось тепло. Оно расходилось кольцами, затопляя сознание, выжигая страх, затмевая панику. Мир стал другим — чётким, ярким, безмолвным.

— Джек… — голос, знакомый до дрожи.

Тихий, но звенящий в голове и в сердце.

Женский. Тёплый. Лучик.

— Ничего не бойся. Я с тобой.

Он не знал, откуда звучал её голос — из его головы, из воздуха, из самой сути Вселенной. Но он чувствовал её. Она была рядом. Её присутствие было как щит, как свет во тьме. В этот момент он знал: он не один.

Руки, уже дрожавшие от боли, вновь обрели силу. Он выпрямился, несмотря на пронзающий шип в боку, несмотря на кровь, стекавшую по телу. Он смотрел прямо перед собой — и его глаза горели.

Решимость, такая, какой он никогда прежде не знал, заполнила его всего. Не злость, не отчаяние — а нечто большее. Осознание. Спокойствие. Готовность.

Шипы продолжали вгрызаться в плоть. Кровь стекала по бокам, по рукам, капала на металл пола. Амфитеатр кричал, ревел, трясся от гронтарского гнева и восторга. А Джек — стоял. Стоял и держал рычаг.

Он выбрал. Он не отступит. Не сегодня. Не здесь.

Шипы рвались вглубь, с жутким скрежетом разрывая плоть, дробя кости, проходя сквозь тело, как клинки сквозь шелк. Один из них пронзил бедро, другой вонзился между рёбрами, третий вошёл в плечо, разрывая мышцы и сухожилия. Каждый вдох давался с боем, с хрипом, сквозь медленно заполнявшиеся кровью лёгкие. Стены сходились неумолимо, и с каждым сантиметром вес мира, вес всей судьбы, словно ложился на плечи человека, вставшего между гибелью и спасением.

Гигантский амфитеатр застыл. Десятки тысяч гронтаров, закалённых воинов, не издавали ни звука. Их жёлтые глаза следили, не моргая, за человеком, который не упал. Не вскрикнул. Не сдался.