Я растянулся на полу, жадно хватая ртом ледяной воздух. Тьма грела меня, мне было хорошо в ее объятьях, но сейчас ее со мной нет, и холод полностью завладел мной. С другой стороны, я теперь сам могу управлять своим телом. Без помощи Тьмы! Радостная новость, жаль, что ненадолго.

Я поднял руку, взглянул на тыльную сторону ладони, почувствовал, как натягивается и рвется от любого движения кожа.

Лежать здесь бесполезно, лишь быстрее замерзну. Надо идти, или ползти. Я оглянулся. Нет, назад пути нет, я не пролезу меж промороженными камнями, не оставив на них всю свою кожу. Я снова взглянул на ладонь тонкая сеть красных полосок, покрыла ее, как паутина.

Паутина? Точно! Паучки!

Три паучка бросились в разные стороны. Два вперед, проверить путь, один назад, на всякий случай, чтобы сзади ничего не случилось, мало ли тут теней болтается. Сам я двинулся за теми, кто убежал вперед.

Я двигался медленно, стараясь не прикасаться к покрытым инеем стенам, внимательно следя за тем, что под ногами на полу, и высматривая то и дело прибегающих с докладами паучков.

О том, что я вижу хоть что-то в кромешной темноте, я подумал далеко не сразу, а лишь тогда, когда едва не раздавил собственного паучка. Я вижу. Я могу разглядеть мельчайшие сосудики на собственной коже. Могу в подробностях описать каждый покрытый инеем камень этого ледяного коридора. Я могу, да все могу, все вижу.

Но Тьма покинула меня! Или нет. Я попытался позвать ее, почувствовать ее, но тщетно, Тьма больше не была со мной. Тогда, как я вижу?

Меня мало интересовал вопрос зрения. Куда больше меня занимал вопрос тепла, но замерзший разум требовал каких-нибудь размышлений, и я постарался дать ему задачу. Хотя бы для того, чтобы меньше думать о холоде.

Силы уходили быстрее, чем я двигался вперед, разум получилось отвлечь лишь на несколько мгновений, решение нашлось слишком быстро. Иней. Чертов иней светился сам по себе и давал достаточно света, чтобы иметь возможность видеть все вокруг. И свет у него такой странный, не яркий, но видно все. Почему?

Эта задача была гораздо интересней, но думать о ней не хотелось. Сил не осталось вовсе.

Паучка, что прикрывал мне тыл, я развеял. Из двоих впереди остался лишь один, второго тоже пришлось развеять. Хотя и от оставшегося я проку особого не видел.

Даже когда он прибежал и сообщил, что впереди, всего в каких-то двадцати шагах, тепло и совсем светло, я лишь слабо порадовался. Двадцать шагов. Не пройду я двадцать шагов. Замерзну.

Я прошел. Наверное, зря. Наверное, лучше бы я замерз.

Я стоял на большой ровной площадке и отказывался поверить в то, что вижу.

— Твою мать! — против воли прошептал я.

В тело впились миллионы раскаленных иголок, я чувствовал боль, чувствовал, как вонзается в потрескавшуюся кожу, как протыкает замерзшие мышцы каждая из них, но меня это не волновало. Совсем не волновало.

Не обращая внимания на боль, я крутил головой, разглядывая происходящее вокруг.

— Твою мать, — лишь повторил я, и ладонь сама собой легла на рукоять незаряженного пистолета.

Попав в безвыходную ситуацию люди делятся на два типа: одни разводят кипучую деятельность, стремясь если и не победить, то проиграть достойно, или хотя бы пошуметь напоследок. Другие впадают в хандру и готовы наложить на себя руки, и лишь то, что самоубийство грех смертный, который и отмолить не выйдет, и отправит он прямиком в ад, останавливает их.

Я не принадлежал ни к тем, ни к другим. Возможно потому, что выход у меня был, прямо за спиной. Ну, или потому, что ад был прямо передо мной.

Однако ситуация, если ее можно было назвать таковой, была, мягко говоря, неприятной. Хотя бы потому, что выходом я воспользоваться не мог. Мне никто не мешал, и шагни я назад, никто бы меня не остановил, белее того, никто бы меня не осудил. И еще больше, никто об этом бы даже не узнал. Но я не мог. Я должен был понять, что я вижу.

Но видеть это я не хотел. Еще меньше хотел бороться с осознанием безысходности и бесполезности всего, всей жизни. И не только моей. А оно накатывало сильнее с каждой секундой, порождая жалость к себе, постепенно переходящую во что-то большее.

Нет, стреляться я не собирался. Хотя бы потому, что пистолет в моих руках заряжен не был. Но спрыгнуть с площадки подумывал, особенно после того, как глянул вниз и во тьме под ногами не увидел ни лучика света. Я не смог разглядеть дна, а монетки, чтобы понять, как здесь глубоко не было. А пистолет было жалко. Он хоть и не заряжен, но с ним спокойней.

Хотя о каком спокойствие, черт побери, я говорю.

Прямо передо мной танцевали тени. Нет, не тени, скорее призраки. А может какие-то древние темные духи. Не знаю. Да и танцем их движение назвать сложно, но это пусть и отдаленно, но похоже. Пусть будет танец. И танцевали они не вальс. Танго? Возможно, по крайней мере агрессии в их движениях хватало. Впрочем, я могу ошибаться, может это и не агрессия вовсе, может, это просто быстрая музыка, может, здесь так принято, может быть, они так вальсируют. Я даже приглашен на этот праздник не был. Но попал.

Еще как попал.

Прямо передо мной танцевали тени. Они носились кругами, размазываясь по невидимой прозрачной преграде, выгибая длинные, похожие на капли, тела, и ныряли обратно в серый кружащийся сумрак. Я видел их лица, перекошенные, желтые, гниющие, страшные. Словно кто-то поднял грешников из могил, одел их в одинаковые балахоны, вдохнул жизнь, и отправил наверх, к свету.

К чертовски далекому свету. Высоко надо мной, так, что видна лишь светящаяся точка, был свет. Яркий, белый, он манил тени, как манит мотыльков свеча. И они поднимались медленно крутясь, словно их засасывало в свет.

Тени были разные. Одни поднимались тихо, с некоей обреченностью, медленно проплывая, другие носились словно угорелые, словно им черти до сих пор пятки жарят. Третьи пытались сопротивляться.

Тень бросилась ко мне. Распласталась по невидимой преграде, выставив перед собой лишенные кожи и мяса кости рук, ткнувшись кривыми желтыми зубами в барьер. Она смотрела на меня пустыми глазницами обтянутого кожей черепа, и словно умоляла помочь.

Помочь я не мог, да и не хотел. Я бы мог, наверное, ее пристрелить, но было жалко последнюю пулю, самому может пригодится, да и где гарантия, что пуля возьмет призрака.

Ей помогли. Без меня. Из темноты выплыла огромная похожая на кошачью, но со слоновьими бивнями, и рогом носорога голова. Пасть ее широко открылась, и сомкнулась, одним движением откусив верхнюю часть призрака. Нижняя плавно, словно опавший с дерева лист, заскользила вниз, но тут же была разорвана мелкими выскочившими из темноты тварями. Я и увидеть не успел, кто там был.

Голова уставилась на меня красными глазищами. Она не жевала, не двигала челюстями, Она застыла, глядя на меня с интересом, словно я был для нее, чем-то вроде десерта. И десерт ей нравился.

Бивни покинули рот, проползли по щекам, поднялись на макушку, развернулись, стали чуть меньше, покрылись рубцами и трещинами. Кошачья морда, сузилась, вытянулась, носорожий рог втянулся внутрь, чтобы тут же вырасти на подбородке и обрасти волосками. Черные губы расползлись в улыбке.

Вся трансформация заняла мгновение, и вот из темного вихря на меня смотрят красные хитрые глаза черта. Точно такого какого рисуют на картинках в детских страшилках. Точно такой как у Гоголя в «вечерах».

Гоголя? Ты что, тварь в голову ко мне залезла? Я взглянул в глаза черту.

Улыбка исчезла с чертового лица, медленно, словно боясь, что не вернется на него никогда. Насмешка растворилась в глазах, ее место мгновенно занял страх. Тень смотрела на меня все еще притворяясь чертом, но я чувствовал, ее страх, чувствовал, что ей бы хотелось быть как можно дальше отсюда.

Но она не могла. Я не позволял ей. Точнее мой взгляд. Я чувствовал, как он просит отпустить его, но продолжал смотреть ему в глаза.