— Я вижу у тебя накопились вопросы, — не поворачиваясь, глядя куда-то в темноту леса сказала Светлана Юрьевна. Она замерла возле кривой березы и гладила ее. — Задавай, пока идем до места. Сколько успеешь, отвечу на все.

— Степан правда темный? — спросил я первое, что пришло на ум.

Оказалось, что да. Когда-то давно, Степан работал не то вместе с Данилиным, не то, в параллельных структурах, не то в одной, но не совсем вместе. Как бы то ни было, они были знакомы. Вот только Степана поразила тьма. Несколько лет он боролся, но проиграл, и тьма поглотила его полностью. Данилину приказали его убить, но Степа словно растворился в воздухе. Почти год искал его Данилин, но так и не сумел найти даже следов. А год с небольшим спустя к нему в дверь постучал тот Степа, которого мы знаем. Он не помнил ничего, не мог разговаривать и даже самостоятельно есть. Но в руке его была записка, написанная им самим. Что в ней было, Данилин не говорил, но привез его сюда. Никто не знает, как у Степы получилось отринуть тьму, освободить свое тело и сердце от нее. Жаль лишь, что вместе с разумом.

Однако разум к нему медленно, но возвращался. И чуть меньше года спустя, он превратился в того, кого я и узнал. Тьма жила в нем, и любой мало-мальски знакомый с основами маг мог ее распознать, но магов здесь нет, кроме тех, кто о Степе и так все знал. Однако, не смотря на тьму внутри, Степе удавалось как-то не выпускать ее наружу. Как, не мог сказать никто.

— До этого вечера удавалось, — Светлана Юрьевна вздрогнула, опустила голову, шмыгнула носом.

Я хотел сказать, что это не он, но промолчал. Хотел спросить, что их связывает, но не стал. Если бы она хотела, она сама бы все рассказала. Но Светлана Юрьевна больше не сказала о Степе не слова. О погибшей же девочке ей нечего было сказать. Агнещка была просто девочкой, работала на кухне полтора года, помогала Лизе. Ни родителей, ни родни, ни даже фамилии. Имя тоже странное, но она так назвалась, и никто не стал спорить.

Проверяли ли ее на тьму внутри? А сам то я как думаю с параноиком Крестовским под крышей. Конечно проверяли и ничего не нашли. Потом еще проверяли, и еще, и еще. Проверяли и внезапно, и тайком, и явно. Агнешка жила вместе со всеми слугами, из дома не отлучалась, работала честно.

Проще говоря девочка, как девочка, ни хорошая, ни плохая. Жила себе жила, а вот теперь мертва.

Я на мгновение задумался. Что-то ни Светлана Юрьевна, ни Петр Андреевич не особо-то переживают ее смерть. Пробирающаяся через снег рядом со мной женщина и вовсе говорит о юной покойнице, словно сводку биржевую читает. Я тоже не переживаю, но я ее не знал. Более того, я вообще не знал, что существует такая девочка. Единственное, что меня пугало, это то, как ее убили.

Я вспомнил руки Степы, лежащие на моей голове. Большие, горячие, сильные. Я вспомнил ту энергию, что шла от него. Нет, он не мог убить Агнешку. Точно не так жестоко.

— А что с кошкой? — спросил я, когда мы преодолели свалившееся на колючие кусты дерево и впереди показался просвет. Светлана Юрьевна вопроса не услышала. — С кошкой что? — громче спросил я. — Вы с Крестовским позеленели, когда я про кошку сказал.

— Тихо, — Светлана Юрьевна не глядя выставила руку назад и закрыла мне рот. Случайность? Не верю, она темный маг. — С кошкой потом, — прошептала она. — Я расскажу, обязательно, позже не сейчас. Тихо, Глеб, — ее пальцы впились в мои губы, но она так и не повернулась. — Он там, — она чуть пригнулась. — Точнее то, что от него осталось.

Ее голос звучал мрачно, напугано и как-то обреченно. Я потянул пистоль.

Волчок вынырнул из темноты, приложил палец к губам, подмигнул мне и ловко обогнув Светлану Юрьевну, но так, чтобы она его заметила, нырнул в темноту. Она выдохнула, села на снег, закрыла лицо руками.

Я подошел ближе. Не убирая и даже не опуская пистоля встал подле нее, привалился к дереву. Она взглянула на меня, кивнула и вновь зарылась в ладони.

Я же смотрел на нее и думал, что может связывать ее, красивую, получившую образование девушку и вечно грязного, лохматого Степана. Они слишком разные, его поглотила тьма, она не только сопротивляется ей, но и подчинила ее себе. Или я что-то не так понял. Но Светлана Юрьевна сидела на снегу и заливалась слезами.

Она плакала беззвучно, как плачут от обиды или бессилия девочки. Они понимают, что даже истерика в голос не даст ничего, но эмоции сильнее понимания. Сколько раз я заставал Наташку в таких молчаливых слезах. Я помнится злорадствовал тогда, эх зря я так, она же в целом хорошая девчонка. Более того, она моя сестра и единственный ее недостаток в том, что она девчонка.

Я улыбнулся. Воспоминания о сестрах согрели и сердце, и тело, даже пальцы, сжимающие рукоять пистоля и те немного отогрелись.

— Светлана Юрьевна, — тихо, стараясь говорить так, чтобы слышала меня только она. — Можно вопрос?

Она подняла на меня взгляд, как-то по детски, утерла нос тыльной стороной ладони и кивнула.

— Почему пистоли? — спросил я, поднимая оружие. — Почему не револьверы, не пистолеты? Тут же порох в бумаге. Он легко сыреет и пока зарядишь...

— Именно, — не дослушала она. — Именно поэтому. Вы, точнее мы, здесь не одни, у нас есть и другие ученики и они к Данилину не имеют никакого отношения. Ты видел их в столовой и на прогулках. Они не темные, они не мы, они просто люди. Кто-то из них даже не знатный. Но оружие притягивает всех. А с этим большая часть из них обращаться не умеет. Так проще и для нас, и для них. Вообще пистолет есть, у Петра Андреевича в комнате, в сейфе. Хотя Петру Андреевичу он и не слишком нужен. Крестовский способен и пистолем пару голов проломить. Я видела, как, — на губах ее мелькнула улыбка. — Да что он так долго? — она посмотрела в сторону леса, туда где скрылся в ночи Волчок.

Тот словно этого и ждал. Он вывалился из-за дерева, опасливо косясь на пистоль в моих руках. Тулуп расстегнут, ворот рубахи тоже, желваки вздулись, глаза опущены. Он остановился, всхлипнул, выдохнул, поднял взгляд на Светлану Юрьевну и отрывисто, словно гавкал произнес:

— Я нашел Степу, — он опустил глаза.

Светлана Юрьевна кивнула, поднялась, отряхнулась от снега, и гордо подняв голову, пошла по следам Волчка.

За Светланой Юрьевной я не спешил. Знал, что там увижу, хотя и до последнего надеялся, что ошибаюсь. Однако то, как она застыла на месте, как опустились ее плечи, и как всхлипывал идущий рядом Волчок, говорило о том, что я прав. И, как бы мне не хотелось ошибиться, и Степан оказался жив, этого не случится.

Степа был мертв. Я был в этом уверен с того момента, как увидел мертвую девочку. Но пока не увидел Волчка, я надеялся, что ошибаюсь и Степа сейчас преследует супостата, так поступившего с девочкой, но в душе знал, что он мертв. Я не сомневался, что Степа не только сам ее не убивал, но и убил бы любого, кто попытался бы причинить ей вред. И раз она мертва...

Я гнал прочь эти мысли. Мы не были близко с ним знакомы, нас и представили на расстоянии, и виделись мы всего несколько раз, а говорили и того меньше. Однако он был мне странным образом симпатичен. Нет, скорее даже интересен. И дело даже не в том, что он вытащил меня из объятий холода, это что-то внутреннее, что-то необъяснимое. Он пугал меня до дрожи в коленках, но мне всегда хотелось с ним побеседовать. Я чувствовал в нем некую родственную душу.

Глупо конечно, чувствовать родство души в незнакомом человеке. Я и не вспоминал о нем, пока он не попадался мне на глаза. А когда видел его робел, пугался и не решался подойти.

Теперь он мертв и тот наш разговор у меня в комнате, останется единственным. А противоречие между страхом и симпатией так и не разрешится. Я уже никогда не смогу понять, чего в Степе больше, захватившей его Тьмы или же врожденной доброты.

Я дернулся к телу, Волчок перехватил меня:

— Глеб, поверь, тебе не надо это видеть.

— Там тоже, что с Агнешкой? — спросил я, глядя в серое лицо Волчка.