— А я вам, Ваша Светлость, сейчас расскажу, — улыбнулась моя новая учительница, но улыбка ее мне не понравилась. Она была горькой.

Светлана Юрьевна говорила медленно, подолгу задумываясь, словно подбирая слова. По-мужски широко расставив ноги, уперев локти в бедра, сцепив ладони в замок, наклонившись ко мне, и неотрывно глядя мне в глаза. Голос ее мягок, нежен, ласков, он мог бы звучать колыбелью, мог бы убаюкать, унести далеко в страну полного счастья. Но каждое произнесенное ею слово тяжелым молотом вколачивало гвозди в крышку моего гроба.

Это не нравилось ни мне, ни ей. Я видел, как дергалась ее рука, стремясь сжать мою, чтобы хоть как-то поддержать, показать, что я не один. Но Светлана Юрьевна не деревенская девка, она воспитанная женщина, владеющая домом и штатом слуг, она не могла позволить себе такого поведения. К тому же она старше меня, да и вообще она мой воспитатель, и какое-то понятие о субординации должно сохраняться. И каждый раз, дернувшись было ко мне, она отдергивала руку, отстранялась, и наклонившись чуть ниже, приняв еще более мужскую позу, продолжала говорить.

И с каждым словом ее я все больше понимал, что ошибся. Ошибся, в том, что у меня появятся возможности, ошибся в том, что герцогский титул сам по себе что-то может. Не может, да и не мог никогда.

Герцоги Волошины вели свой род от не то немцев, не то австрияков с непроизносимой и совершенно не запоминаемой и не воспринимаемой на слух фамилией. Двести лет назад их предок не то сбежал с родины, не то перебрался к нам в поисках лучшей жизни. Светлана Юрьевна не знала, но собиралась узнать, чем таким он приглянулся царю, но тот пожаловал предку Волошиных титул и не абы какой, а герцогский.

Но герцогом с немецкой фамилией он оставался не долго, женился и по личному дозволению государя взял фамилию жены. После смерти же царя-покровителя и вовсе перебрался в имение жены где-то под Астраханью.

Потомки его особой славы не снискали. Запомнился разве что Вольдемар Волошин, что попытался вернуться и осесть в Петербурге, но не преуспел, прославившись, как самый неудачливый картежник Российской Империи. Проигравшись в прах, набрав долгов, он вернулся в родное поместье через шесть лет и больше его не покидал, занявшись обустройством и раздачей долгов.

Услышав его имя, я не смог сдержать улыбки, представляя жирного серого и очень наглого кота, который так любил портить Наташкину обувь. Даже интересно, пережил ли он путешествие до Зайцево? Или Анастасия Павловна поручила его заботам Ильяса.

Воображение разыгралось настолько сильно, что я не мог перестать представлять себе кота за карточным столом и продолжал улыбаться, даже слушая не самую приятную историю о предке того, кем мне предстояло стать.

Вольдемар сумел не только остановиться в карточных играх, правда в этом ему помогло то, что он едва не заложил родительский дом. Он достиг не малых успехов в родном поместье, сделав его богатым, по местным меркам. К тому же он вступил в несколько деловых обществ и сумел заработать неплохое состояние, даже по меркам столичным.

Однако его сын не только не приумножил усилия родителя, но промотал все, что было. Он унаследовал не только имение, но и тягу родителя к азартным играм. Добавил к этому любовь к алкоголю, женщинам и полное отсутствие инстинкта самосохрания. Его застрелили на дуэли из-за чужой жены. Вот он то и заложил дом. В первый раз.

Теперь дом был перезаложен не только в банках и частных конторах, но и частным лицам. Многим частным лицам.

Этот дом и титул все, что осталось у Волошиных. И если дом они могли потерять, то титул не могли даже продать.

Светлана Юрьевна не стала утруждать себя перечислением всех долгов, и людей, которым Волошины должны. Она лишь назвала сумму.

— За такие деньги могут и убить, — присвистнул я.

— Так их и убили, — невесело усмехнулся Петр Андреевич.

Я почувствовал, что бледнею. Может это и не так, но лицо стало холодным, словно чужое, спина и ладони покрылись капельками пота. Расстегнутый ворот рубахи сдавил горло. Дыхание перехватило. Я, как выброшенная на берег рыба, пытался вдохнуть и не мог.

— Что? — прохрипел я, не своим голосом. — Как убили? Кто? Кого?

— Всех, — пожал плечами Крестовский. — Подробностей не знаю, — он поднялся, низко опустив голову направился к камину, на ходу вытаскивая что-то из кармана жилетки. — За подробностями, — он отодвинул кресло присел на корточки у камина, поковырялся в нем, достал тлеющую головешку и повернувшись к нам прикурил. — За подробностями к Данилину, — он вновь затянулся. — Но сомневаюсь, что там полуобнаженные нимфы танцевали.

— Петр Андреевич! — возмущенно приподнялась Светлана Юрьевна.

— Ему пятнадцать! — выпуская дым в камин ответил Крестовский. — У него все мысли лишь о девушках. И в мыслях этих пожар.

— Вот и не разжигайте! — тоном учителя, тем самым, которым они не оставляют выбора сказала женщина. — Достаточно того, что я разрешаю вам портить воздух в моем доме своими папиросками.

— Прошу прощения, — Крестовский поклонился ей. — Воспоминания-с! — и глубоко затянувшись повернулся ко мне. — Куришь? — сурово спросил он, я отрицательно мотнул головой. — Пробовал? — еще одна глубокая затяжка, еще один суровый взгляд, и я еще раз мотаю головой. — И не пробуй! Дрянь страшная, горькая, вонючая, пальцы и зубы с нее желтые, а усы отпустишь, так и они пожелтеют. А потом и ты весь. Даже не пробуй!

Я и не собирался, но кивнул обещая.

— Что с Волошиными? — пробормотал я. — Кто их убил? За долги? — говорить пересохшим горлом тяжело и поняв это, Светлана Юрьевна протянула мне стакан воды.

— Темные, — произнесла она едва я сделал глоток. — Перехватили на дороге. Вырезали всех, включая сопровождающих семью слуг и лошадей.

— Убили даже чижа в клетке, — Крестовский глубоко затянулся и со злостью швырнул недокуренную папиросу в камин. – Голову ему свернули.

Стакан выпал у меня из рук, вода разлилась по штанам, расплескалась по полу, по носкам туфель Светланы Юрьевны, но она не обратила на это никакого внимания. Она во все глаза смотрела на меня. Мне же стало дурно. Голова закружилась, перед глазами потемнело, и я не стал сопротивляться, предпочтя ужасной реальности, краткое забытье. Пусть даже пробуждение пройдет с ужасной тряпкой Петра Андреевича.

Крестовский тряпку использовать не стал. Ни он, ни Светлана Юрьевна и не подумали приводить меня в чувства. В себя я пришел сам, без из помощи.

— ...такое? — прорвался сквозь туман беспамятства восторженно-обеспокоенный голос Крестовского.

— Да-а, — задумчиво протянула Светлана Юрьевна. — Интересный эффект. Согласна с тобой полностью.

— Ты когда-нибудь видела такое?

— Ни разу!

— Но ты видела? Ты ощутила?

— Конечно! Я же не деревенская девочка.

Они замолчали. Я почувствовал, как затекает спина, отчаянно захотелось повернуться, но я лежал не шевелясь. Очень уж интересно было, о чем они говорили.

Вариантов у меня было несколько, от слабости моего характера, до страха за мою жизнь.

— Данилину повезло, — наконец сказала она.

— Думаешь? — недоверчиво пробасил Крестовский и я ощутил сильный табачный запах. — Будь проклят тот, кто придумал папиросы! — проворчал он. — Ты правда думаешь, что Данилину повезло? Ты серьезно полагаешь, что все это объясняется простым везением? Такие своевременные аресты. Гибель Волошиных, заметь, тоже своевременная. Ну и, конечно то, что у Волошиных был сынок его возраста.

— Не делай из Данилина чудовища. Он не лучший человек и способен на многое, но это слишком даже для него.

— Ты влюблена, — усмехнулся Крестовский.

— И не стесняюсь этого! — вскинулась она.

— Но знаю об этом только я. Не он, заметь, я. Только я. Но ты права, это было бы слишком даже для него, — он помолчал, затем добавил: — Если это совпадение, а все же очень на то похоже, то твой Данилин чертовски везучий сукин сын.