— Нет, ВашБродь, уж две недели, как не курю. Вредно это, да и делу мешает. Запах от них уж очень силен, перебивает все. И от меня за версту несет. Потому и бросил.

— Но папироски достаешь?

— Достаю, — вздохнул мальчишка, обиженно пожав плечами. — Мундштуки мусолятся быстро, приходится менять. Знаете, как тяжко в гальюн их потрошить? Табак то не дешев нынче. Я чуть не плачу, Ваше Благородие, но держусь, не курю. У меня даже спичек нет.

— Кто папиросы провозит, не скажешь?

— Готов отправиться в карцер, Ваше благородие! — мальчишка вытянулся и щелкнул босыми пятками.

— Я так и думал, — усмехнулся мужчина. — Берите пример с Волчка, детки.

— Тоже курить начать? — спросили из темноты.

— Жаров! Трое суток чулана, — покачал головой мужчина. Затем взглянул на меня. — Отведешь новичка в лазарет, а затем трое суток в чулане.

— Угу, — обиженно всхлипнуло в темноте.

— Не понял? — нахмурился мужчина.

— Так точно, Ваше Благородие! — бодро выкрикнула темнота.

— Другое дело, — удовлетворенно кивнул мужчина и повернулся ко мне. — Кадет, жду тебя у себя в кабинете сразу после врача. Жаров, проводишь. Потом чулан.

— Слушаюсь, Ваше Благородие! А как же уборка?

— Хорошо. Спасибо, что напомнил. Приберетесь, дерьмо со стен отмоете и потом в чулан. На трое суток!

— Так точно, Ваше Благородие! — Жаров разочарованно вздохнул.

— Молодец, — кивнул он темноте и вновь повернулся к щуплому низкорослому мальчишке, что встретил меня двумя ногами в грудь. — Волчок, карцер отменяю, привычку разрешаю. После занятий подойдешь к Седому, скажешь, я приказал, он сделает тебе мундштуки, которые так быстро не мусолятся.

— Деревянные не то, — грустно вздохнул мальчишка.

— Седой из бумаги сделает, — усмехнулся мужчина. — Из лучшей папиросной. Я распоряжусь. Зайди к нему!

— Так точно, Ваше Благородие! — мальчишка вытянулся в струну, щелкнул пятками, и выпятил живот. — Спасибо, Ваше Благородие!

— Поймаю с папиросой, на гальюне сгною!

— Но ведь вы же сами курите, — не сдержался тот, кого называли Волчком.

— Курю. И жалею об этом. Но мне тридцать, а тебе двенадцать.

— Тринадцать.

— Через две недели. И даже тогда ты будешь слишком мал, чтобы курить. Про гальюн понял?

— Так точно, Ваше Благородие!

— Хорошо.

Мужчина повернулся ко мне, оправил жилетку и протянул руку. Я, было, потянулся, но замер, вместо среднего пальца у него культя, спрятанная под кожаный чехол, перехваченный кожаными же ремешками на запястье.

— Смелей, кадет, — усмехнулся он, проследив мой взгляд. — Смелей, мой палец давно уже не кусается.

— А кусался? — насмешливо спросил Жаров.

— У меня еще девять есть, — не поворачиваясь, ответил мужчина. — Хочешь испытать? — он покосился в темноту и недобро усмехнулся.

Темнота не ответила. Видимо, Жаров решил, что на сегодня с него наказаний достаточно.

— Давай, кадет, цепляйся! — мужчина дернул рукой, приглашая взяться за нее.

Я сжал его руку, он рывком поставил меня на ноги. Я охнул и поплыл. В глазах потемнело. Чье-то плечо, уперлось в мое тело, чьи-то руки подхватили меня.

— В лазарет! — жестко приказал мужчина.

— Доставлю в лучшем виде, — пообещал голос Жарова из темноты, над самым ухом.

Жаров бережно опустил меня на койку. Расстегнул ворот рубахи, протянул кружку с водой.

— Пей, — сказал он, наклоняя кружку. — Пей, это вода, легче станет.

Вода оказалась сладкой, с привкусом железа, но она была прекрасна. Я осушил кружку, взглянул на держащего мою голову Жарова, но лица его разглядеть не смог. Перед глазами все плыло.

— Сейчас оденемся и до доктора пойдем. Ты уж извини, мы немного перестарались. Думали так надо, приказ неправильно поняли. Извини.

Мне от этого легче не стало.

Легче стало от уколов и микстуры, что влил в меня доктор, милый, лысенький старичок лет эдак семидесяти. Он сочувственно вздыхал, и растеряно охал, оглядывая мои синяки, но колол и вливал жестко. Уколы были болючие, но боль от ударов отступила минут через десять. Микстура горькая, словно полынь, но сил от нее прибавилось, и я готов был к любым делам.

Так я и сказал доктору в ответ на его вопрос. Он усмехнулся и пообещал, что ближайшие пару дней из занятий и дел мне грозят лишь походы в туалет.

Он ошибался. Не в том, что я смогу что-то делать, а в том, что меня не заставят делать это. Но выспаться мне дали. Однако стоило лишь открыть глаза, как в лазарет явился мужчина в жилетке с деревянной болванкой вместо пальца. Он приставил стул к кровати, посмотрел на меня. Поморщился.

— Краше только в гроб кладут, — покачал он головой. — И что прикажите мне с вами делать, Глеб Сергеевич? У нас очень мало времени и очень много дел, а вы в таком состоянии.

— Какие дела? — мне сделалось дурно, тошнота подступила к горлу.

— Важные, — уверенно кивнул мужчина. — Мне необходимо за три недели привести вас в норму. Откормить, научить многому, сделать так, чтобы подобные вчерашней встрече эпизоды заканчивались иным исходом и на больничной койке оказывались другие.

— За три недели? — я засмеялся, и тут же скривился от резкой боли в ребрах.

— Большего времени у нас с вами нет. Светлана Юрьевна торопит больно. В этой связи вопрос: вы в состоянии одеться и пойти к ней? Или же ее лучше пригласить сюда?

— Не знаю, — я пожал плечами и застонал. — Я попробую.

Я дернулся встать, но он остановил меня, положив руку на плечо.

— Лежи пока, — он закрыл глаза, вжал их пальцами в глазницы, яростно потер. — Как я уже сказал, — он посмотрел на меня другим взглядом, веселым озорным, как смотрит мальчишка на открытую коробку шоколада, думая, что его никто не видит. — У нас очень мало времени. И мне нужно вас подготовить. Потому, прежде, чем мы отправимся к Светлане, я задам тебе несколько вопросов, кадет. Прости, пока не кадет, но уже вечером им станешь. Итак: пистолетом владеешь?

— У вас есть тир? — оживился я.

— Вопрос был задан про пистолет, кадет. Отвечать всегда по форме, и по существу. Форму готов простить, в связи с твоим здоровьем, существо никогда. Владеешь пистолетом, кадет?

— Владею, — пожал я плечами, сожалея, что добрый и озорной мужчина куда-то испарился. — У нас в доме был тир, пистолеты, винтовки. Владею всем. Умею ухаживать за оружием. Выбивал пятьдесят шесть из пистолета, сорок два из винтовки.

— Впечатляет, — он недоверчиво усмехнулся. — Сейчас поверим, чуть позже проверим. Значит, стрелять ты любишь. Колющее оружие?

— Рапиры, шпаги. Сабли хуже.

— Проверим. Кулачный бой?

— Второе место на курсе, — не без гордости ответил я.

— В гимназии? — с нескрываемым сарказмом в голосе, уточнил он.

Я насупился. В гимназии, на ринге, с судьей и правилами. То, как мне наваляли клопы, несколько взбодрило и понизило достижение. Улица. Все решает улица и умение жить на ней.

— Посмотрим, — примирительно сказал он. — Приступаем завтра. Вернусь за тобой через час, приведи себя в порядок, как сможешь, и пойдем к Светлане Юрьевне. Она расскажет тебе, что к чему.

Он поднялся, кивнул и ушел. Я же вздохнул. Ну и порядки здесь царят! Ну и люди меня окружают! Возница с красными глазами, странный дед-привратник, тезка моего деда, мальчишки, которые прежде, чем говорить избили, добродушный доктор, с замашками садиста, женщина, что заправляет всем здесь. С ней сложно, и даже проведя с ней несколько часов в одной карете, я не смог сформировать к ней отношение. И, наконец, мужик с протезом, вместо среднего пальца на правой руке. Вроде как дворянин, и говорит правильно, и держится слегка надменно, но замашки у него, как у тех мальчишек, которыми он командует. Странный тип, непонятный. Как и все здесь.

А вообще, они с человеком в шинели, похоже, в одном месте манерам учились. Ни тот, ни этот так и не представились. Ну, ничего, может быть женщина, чье имя я знаю, поможет мне узнать и их имена.

Вздох мой еще звучал, дверь за ушедшим мужчиной еще не успела закрыться, как в палату проскользнул доктор. Он осмотрел меня с ног до головы, заставил встать, раздеться, и пока не потрогал каждый мой синяк, одеться не позволил.