Мне не было страшно ни, когда он шел, ни, когда остановился, и в руке его блеснуло, что-то железное, ни, когда из темноты выплыла его физиономия.

— Ти хто такий? — спросил он, нависая надо мной.

Он выше, намного, он старше, года на три или четыре, хотя вряд ли ему уже исполнилось восемнадцать, но на три точно. Он возможно сильнее. Трудно сказать. Его грудная клетка вмята внутрь, изгибаясь уродливым выступом ребер. Его позвоночник искривлен, отчего правая нога его почти не работает, и служит скорее столбом, простой опорой, чем инструментом для движения. Теперь я вижу его лицо. Оно изъедено оспой и это видно даже в темноте, глаза слишком большие, губы расплющены, зубов нет, передних и снизу, и сверху. Вообще парень производил впечатление, но совсем не такое, на какое он рассчитывал. Мне было скорее противно, чем страшно. В голове пульсировала мысль: он меня проверять пришел, будет провоцировать, возможно, ударит. А как его смогу ударить я?

— Хто такий, спрашиваю? — парень взвизгнул, чем вывел меня из ступора.

— Постоялец, — прорычал я, понимая, что незнание тюремных порядков, не освобождает от обязанности их соблюдать. Ну, а раз я их не знаю, и, следовательно, соблюдать не буду, то меня совершенно точно будут бить. Тем более, что трое остававшихся на месте клопов зашевелились. Двое приблизились, один пересел так, чтобы видеть все.

— Постоялец? — хрюкая разорванным носом, проговорил стоящий передо мной. — Постоишь, да уйдешь? — он развернулся к своим, осклабился, но смешок вызвал так себе. Он точно не лидер.

Из книг и того немного, что рассказывали нам учителя о жизни все семьи и школы, я знал, что прежде всего разбираться надо с лидером. А он подходить не спешил. Самому же мне до него не добраться, и далеко и еще два клопа между нами.

— Хотел, — кивнул я, вновь поднимая сумку. — Но, пожалуй, я останусь. Мне тут нравится. Такой шикарный клоповник. И, пожалуй, займу вот эту койку, — я закинул сумку на второй ярус, стоящей за спиной клопа койки.

Мои руки опускались после броска и, как следует, среагировать на удар я не успел. Да и стоит признать, что среагировал я не на движение стоящего рядом клопа, а на двоих его друзей, что синхронно рванули в мою сторону. Но на шаг я отступил, и удар задел мое плечо лишь по касательной. Клоп провалился, не удержался на ногах и полетел головой в стену.

Это была очень, ну очень, привлекательная цель. Нога сама собой врезалась в падающее тело, попав куда-то в район грудины. Он охнул, слух мой усладил хруст ребер, разум расплылся в счастливой мысли, что я сломал ему пару костей. И в следующее мгновение собрался, опасаясь, что остальные клопы, сломают что-то мне. Я успел поднять руки, успел встать в стойку.

Классический бокс, хорош для спорта, бескровной дуэли, или же дружеского спаринга. Но совершенное дерьмо в уличной драке. Первый добежавший до меня клоп, не стал вставать в стойку, поклона, или рукопожатия, я от него изначально не ждал, но то, что он сделал, выходило за все границы любых возможных дуэльных кодексов.

Он не добежал нескольких шагов, подпрыгнул, уперся рукой в тумбочку, оттолкнулся от нее, и ногами вперед полетел мне в грудь.

Я же просто стоял в боксерской стойке и смотрел, как вышарканные, изношенные подошвы кожаных тапок летят в меня. Я успел подумать, что это расплата, за то, что я пнул поверженного противника, прежде, чем ноги клопа врезались в меня, пройдя точно между поднятых рук.

Было больно. Грудь взорвалась огнем, спина ответила ей тем же, когда врезалась в шершавую стену. Я упал, успел сгруппироваться, подтянуть руки к голове, привычно прикрыть живот коленями. В голове вспыхнула и погасла мысль, что меня, серебряного призера гимназии по боксу, вот так легко размазали по стенке в прямом смысле слова. И кто? Уличные пацаны, что и читать-то, наверное, не умеют.

Все, чему нас учили, все дуэльные кодексы, все правила поединков, все законы боя, все ерунда! Бокс сущее дерьмо, а фехтование просто танцы с колючими палками. А вся жизнь на самом деле на улице.

Улица не пишет толстенных книг, диктуя тебе, как можно делать, а как нельзя. Улице не надо, чтобы все было красиво. Для Улицы важно, чтобы ты либо выжил, либо сдох. И ей плевать, ее устроит любой итог. Но она приветствует желание выжить, а потому не осудит, если сделать так!

Я вскочил. Тут же пропустил удар в лицо. Тяжело охнув, стек по стене, чем разжег в клопах азарт. Я не видел их глаз, но физически почувствовал, как у них закипела кровь. Азарт охотника, почувствовавшего беспомощность добычи в полной мере, выплеснулся на меня.

Проклиная себя за безрассудство, я жалел, что не оказался достаточно научен избиениями в тюрьме. Не стоило сопротивляться, не стоило показывать, что ты что-то можешь или умеешь. А еще не стоило недооценивать клопов. Там, в тюрьме меня мутузили матерые уголовники, что были старше меня и жили дракой. Здесь же видя своих сверстников, я решил, что сумею справиться. Глупец!

Били двое. Били профессионально. Били жестко, сильно, но не жестоко. У них не было цели убить меня или покалечить. Они лишь хотели продемонстрировать, кто здесь главный. Указать мне на мою ничтожность. Указали.

Но и я не мог себе позволить просто так поддаться панике. Там, в тюрьме я все понимал. Я знал, что меня не убьют. И здесь я тоже это понимал. Но там я знал, что бьют меня только для того, чтобы я подписал так нужные Ласточкину бумаги. Здесь же решалось мое будущее.

Кем стану я здесь, среди воспитанников клоповника. Буду ли я носить за ними вещи и отдавать скудную пайку, или встану на одну ступень хотя бы с тем, кто сейчас корчится на полу от боли. Быть мальчиком на побегушках я не хотел.

Я отмахивался, пинался. Кажется, кому-то куда-то попал, я слышал хруст и сдавленное «ой». Но это все что я смог. Их было двое, и они умели драться. Не по правилам, не на ринге, не для победы, а на улице и насмерть.

Минуты не прошло, как я, пропустив крепкий удар в живот, свернулся на полу, прикрывая голову руками и закрывая ребра коленями. А клопы радостно работали ножками. Над ухом треснула кожа. Во рту вкус крови. Еще не до конца зажившие губы разбиты снова. Как и десны. Я чувствую, как кровь наполняет рот. Нос свернут на бок, дышать им невозможно. Кровь стекала в глотку, мешала дышать, я захлебывался кашлем, и клопов это остановило.

Они прекратили избиение, словно по команде. Расступились, позволили мне вытянуться, встали рядом, довольно скаля зубы. Я бы дорого отдал, чтобы божественная воля, возмездие, кара, или что там еще, обрушились на их головы. И оно не заставило себя ждать. Залитые кровью уши уловили щелчок дверного замка затем скрип, и мрачный бас спросил:

— Так, и что здесь происходит?

Я растянулся на полу, глубоко вдохнул. Поднял руку, вытер выступившие от боли слезы, размазав по лицу кровь из разбитой брови. Было больно, но терпимо, лучше, чем в тюрьме. Те парни, что били в там, избивали с любовью, яростно и страстно. Они били так, чтобы не убить, но выбить все, что им было нужно. Эти парни нежно погладили, лишь указав мое место в местной иерархии, и показав, что жизнь здесь простой не будет.

Но ничего, справимся. Боль - это ерунда, боль пройдет. Унижение забыть сложнее, но ведь и не унизили меня. Я просто проиграл в драке.

Я — дворянин, проиграл в драке уличным мальчишкам, господи боже, позор-то какой!

— Жаров! — в густом басе мужчины проявилась угроза и требование.

— Так точно, ваше благородие! — откуда-то сбоку донесся, твердый и уверенный в себе мальчишеский голос, что-то хлопнуло, что-то стукнуло, словно мальчишка вскочил и уронил стул.

— Жаров, я, что сказал сделать?

— Встретить, как родного! — отрапортовал тот же молодой голос, и добавил: — Ваше благородие!

— А вы что устроили? — с разочарованием в голосе спросил мужчина, глядя в темноту под окном.

— Встретили, — удивленно отозвался невидимый мальчишка. — Как родного, встретили.