Василий — комсомолец, волевой командир, требовательный к себе и подчиненным».

Войну начал сапером. Батальон, в котором он служил, самоотверженно дрался о врагом на западных рубежах Родины и почти полностью погиб, сдерживая бронированные полчища иноземцев. Лаврухин с группой саперов пробирался по вражеским тылам на восток и в жестокой схватке под Минском был тяжело ранен. Нести его и перевязывать раны было некому— все товарищи погибли. Василия нашли в кустах деревенские ребятишки и помогли ему добраться до небольшого села Боровцы. Местные жители спрятали его и выходили.　

Согретый лаской и заботой, Лаврухин быстро поправился и связался с местными подпольщиками. Он собирал в лесах неразорвавшиеся мины и снаряды, выплавлял тол и проводил диверсии на дорогах, взрывая автомашины и мосты. Гитлеровцам удалось узнать о существовании подпольщиков, и Василий едва избежал ареста. Он покинул Боровцы, долго искал партизан; не найдя их, зашел в деревню Косино, да так там и прижился. Лаврухин ни на один день не оставлял мысли влиться в ряды народных мстителей. Он выспрашивал у надежных людей, не слышали ли они о партизанах, и наконец узнал, что в местных лесах начал действовать отряд «Смерть фашизму». Василий решил ближайшей ночью податься в лес.　

А тут, как назло, повстречался ему на улице немецкий комендант Вилли Куш, который с ухмылкой спросил:　

— Уж не собираешься ли ты, парень, перейти к партизанам?　

Василий возьми да и скажи в ответ:　

— Нет, господин комендант. Пешком мне идти несподручно. Вот если бы, с вашего разрешения, на вашем вороном жеребце прокатиться… Тогда бы я подумал.　

Комендант расхохотался:　

— Состарится конь, выйдет из-под седла, тогда дам, — смеялся он, довольный своей шуткой.　

Василий решил уйти к партизанам и во что бы то ни стало увести комендантского жеребца. Несколько ночей караулил возле конюшни, пока не выждал удобной минуты. Быстро оседлав коня, хлопец ускакал к партизанам в лес.　

Этот конь сначала принес ему немало огорчений. В лесу Василий наткнулся на партизанский дозор, который и доставил его в штаб отряда.　

— Смотрите, товарищ командир, — докладывал дозорный Василию Федоровичу Тарунову, — какой орел объявился. На холеном комендантском жеребце прискакал, немецкий автомат новейшей марки с трудом у него отняли, а балакает, что к нам ехал. Как пить дать, фашистского холуя сцапали…　

Трудно пришлось бы Василию, не повстречайся ему в отряде один из боровцовских подпольщиков. Тот внес ясность в это недоразумение.　

Лаврухин, как бывший сапер, стал подрывником, а через некоторое время возглавил подрывную группу. Партизаны чуть ли не каждый день устраивали диверсии на железной дороге и автомагистрали Минск — Москва. Василия полюбили за смелость и находчивость, о его делах не раз писала подпольная газета.　

Пытливая мысль Василия никогда не знала покоя. В канун нового 1944 года он задумался, как бы испортить праздник фашистам, насолить им побольше. Пришел к комиссару бригады Ивану Прохоровичу Дедюле на совет.　

— Хочу, товарищ комиссар, отправить «новогодние подарки» косинскому коменданту Кушу и логойскому Фюрстеру, — сказал Лаврухин и поделился своими соображениями.　

Дедюле понравилось предложение партизана, и он согласился.　

…Логойский комендант Фюрстер был труслив, как заяц, но сердце имел змеиное. Он боялся партизан, редко выезжал из районного центра; зато, когда к нему приводили местных жителей, захваченных по подозрению в связи с партизанами, изощрялся в пытках, сам участвовал в массовых казнях и расстрелах. Народные мстители давно уже решили убить его и принимали меры для того, чтобы выманить палача из городского поселка. Но Фюрстер был осторожен, и партизанские засады возвращались ни с чем.　

Конечно, трусость Фюрстера не могла долго оставаться незамеченной. Комендант очень боялся, как бы начальство, не дай бог, не заметило этого, — тогда не миновать фронта. А попасть на фронт для коменданта было равносильно самоубийству. И он пустился на уловку: приказал солдатам и полицаям собирать в лесах советское оружие, мины и снаряды и доставлять все это в Логойск. Со временем на складе порядочно накопилось всякой всячины. И стоило приехать из Минска начальнику, как Фюрстер в первую очередь вел его в свой, как он говорил, «музей».　

— Видите, — хвастался комендант, — без дела не сидим. Все эти трофеи отняты у партизан в боях.　

Начальство довольно улыбалось, жаловало коменданта чинами и наградами.　

Страстью Фюрстера собирать «трофеи» и воспользовался находчивый Лаврухин. Он нашел в лесу неразорвавшуюся немецкую стокилограммовую авиационную бомбу, выдолбил из нее часть тола, вставил взрыватель с 36-часовым заводом, растопил кружку тола и залил им взрыватель, а потом положил бомбу в сани и отправился в путь. На речушке возле деревни Мачужичи Василий остановился, подкатил бомбу под мост и заминировал ее. Потом пошел в деревню и постучал в дверь крайнего дома, в окнах которого светился тусклый огонек.　

— Кто там? — послышался в сенях недовольный старушечий голос.　

— Открой, бабушка, на минутку. Дай воды попить доброму человеку.　

— Я партизан, хозяюшка, — сказал Василий, войдя в хату. — Сейчас бомбу под мост положил. Предупреди своих односельчан, чтобы через мост не ходили, иначе потрохов не соберут. Для немцев это приготовлено…　

Кто-то из жителей в то же утро донес полицейским соседнего гарнизона о партизанской бомбе. И она, освобожденная от толовой шашки, но таившая в себе хитро спрятанный взрыватель, утром 30 декабря стояла в «музее» среди других «трофеев» как обезвреженная. А Лаврухин тем временем уже возился над второй миной — 152-миллиметровым снарядом, который с помощью товарищей погрузил в широкие розвальни, запряженные жеребцом косинского коменданта. «Заряд» был спрятан на дно саней, под сеном, и отважный подрывник отправился в новый путь — на этот раз в сторону села Косино. Неподалеку от села он отпустил лошадь, а сам замаскировался в кустах и стал ждать, что произойдет. Василия не огорчало то, что новогоднюю ночь придется провести в поле; он переживал за свой «подарок». «Если фашисты, — размышлял партизан, — остановят лошадь и догадаются заглянуть в сани — все пропало, обезвредят мину. А если они схватятся за вожжи, то я, конечно, полюбуюсь взрывом».　

Лошадь затрусила в сторону Косино. Не прошло и полчаса, как над деревней взметнулся огненный столб, и взрыв потряс окрестность.　

— Порядок! — ликовал Василий.　

Партизаны поздравили его с Новым годом и преподнесли добрую чарку немецкого шнапса, изъятого накануне из полицейского продовольственного склада.　

Под утро вернулся на базу начальник особого отдела Евгений Чуянов. Он несколько часов пролежал в снегу с телефонным аппаратом, подслушивая разговоры на немецкой линии связи.　

— Лаврухин пришел? — спросил он.　

— Пришел. Спит, — ответили партизаны и поинтересовались: — А зачем он нужен?　

— Ох, какой герой наш Васька! — радостно и взволнованно говорил Чуянов. — Я разговор Куша с Фюрстером слышал и чуть не умер со смеху…　

Чуянов долго смеялся, не имея сил говорить. Наконец он успокоился и рассказал:　

— Лежу я, трубку к уху прижимаю, прислушиваюсь. Разное болтают оккупанты, с праздником друг друга поздравляют. Вдруг слышу голос, злой и повелительный: «Фюрстера дайте, Фюрстера скорее, сонные сволочи!» Через минуту другой голос: «Фюрстер у телефона». — «Куш говорит, — загремело в трубке. — Господин комендант, партизаны устроили диверсию. Отпустили моего коня, а в сани положили мину. Мои дураки-часовые увидели вороного и заорали: «Сам пришел, от партизан убежал!» Я выскочил на улицу, вижу — сани окружили солдаты. Бросился к коню. И тут взрыв… Пришел в себя минут через десять. Еле поднялся: голова трещит, мундир весь в лошадиных потрохах. Погибло десять солдат, а я хорошей лошади лишился. Не праздник у нас, господин комендант, а похороны…»　

— Вот так Лаврухин! — с гордостью говорил Чуянов. — Преподнес косинскому коменданту подарочек, долго помнить будет…