Она подписала каждую страницу протокола. Возвратившийся Кислинский это оценил:

— Все-то вы помните, Светлана, как и что надо делать. Вспомните, пожалуйста, и о других ваших заслугах.

— За мной больше ничего нет, — четко сказала Мухина, жестом прервав пытавшегося что-то уточнить следователя. — Таксист меня с кем-то путает. Я часто в лесу гуляю, люблю, знаете, на природе бывать, — продолжала она уверенно. — Деньги, которые были у меня с собой, я взяла в долг у старого знакомого, отставного полковника Черновалова Петра Акимовича, три недели назад. Машину не удалось купить, я приготовила деньги к возврату, а Петр Акимович возьми и скоропостижно скончайся. Вот и в газете есть извещение о его смерти, — Мухина указала на газету, лежавшую на столе.

Кислинский внимательно прочитал траурное извещение, в котором не было обычной концовки — «выражают соболезнование родным и близким покойного».

— Здорово это вы, Светлана, придумали. Лихо! — он засмеялся. — А ну как я предъявлю вам фотографии трех полковников? Опознаете ли вы своего друга Черновалова?

— Опознаю, Иван Иванович, не сомневайтесь. Черновалов у нас в торге с воспоминаниями выступал.

— Да-а-а, раунд в вашу пользу, — Кислинский даже пальцами прищелкнул. — На ходу подметки рвете, Светлана, ловко! — и внезапно спросил безразличным тоном:

— А Петров Эн Эм — кто таков?

— Петров? Да еще Эн Эм? — медленно повторила Мухина, а про себя крепко выругалась: как могла она забыть про расписку?! — Не помню я Петрова, Иван Иванович. Фамилия уж очень распространенная — Иванов, Петров, Сидоров...

— Не помните? — лицо Кислинского приобрело обычное задумчивое выражение. — Найдем мы его. И таксист опознает. И почерковедческую экспертизу проведем.

— Вот тогда и будем разговаривать! — разозлилась Мухина. — А сейчас устала я. Отправляй, гражданин следователь, в камеру.

Для обыска на квартире Мухиной Кислинский специально выбрал такое время, чтобы дочерей ее дома не было. Пять лет назад, когда он впервые арестовывал Мухину, старшая дочь училась в десятом классе, младшая — в восьмом. Муж Мухиной, Георгий Григорьевич, был буквально раздавлен случившимся: оказывается, он понятия не имел о двойной жизни супруги. По ходу следствия не возникло оснований сомневаться в его искренности. Закончив дело, Кислинский вспоминал Георгия Григорьевича с сочувствием: остался мужик с двумя школьницами на руках. Жена отправилась в места отдаленные на три года, а ему дочерей поднимать. В общем, жизнь его сложилась так, что не позавидуешь. В школе, например, на родительском собрании каково сидеть было — ведь все знали, куда мать девочек подевалась.

После обыска Георгий Григорьевич сказал Кислинскому:

— Я на нее теперь уж вовсе махнул рукой, — в его голосе слышалось какое-то мертвое равнодушие, будто выгорело в нем что-то дотла. — Числимся мы мужем и женой только на бумаге, а так у каждого из нас — у Светланы, у меня, у дочерей — своя жизнь. Не квартира, не дом у нас — форменное общежитие. Когда вместе обедали — не помню уже. Почему не разводился? Да ведь девчонок без матери — какой ни на есть — оставлять не хотелось, а потом... — он скривился и замолчал.

Позже Кислинский беседовал с дочерьми Мухиной. Выяснилось, что о ее последних мошеннических делах и связях они, как и их отец, ничего не знали.

Обыск, на первый взгляд, мало что дал. Денег во всяком случае — «хоть бы рубль рваный» — именно так выразился инспектор, участвовавший в обыске вместе с Кислинским.

— А я денег и не жду, — улыбнулся Иван Иванович. — Мухина, дорогой коллега, никак не глупей нас с вами. А вот это уже кое-что, — он постучал пальцем по столу.

На столе лежало несколько конвертов с обратными адресами, разрозненные листки из перекидного календаря, а на них — фамилии и номера телефонов.

— Я еще в прошлый раз заявил, что никаких дел с Мухиной не имел и расписок не писал. Я вообще ее, можно сказать, не знаю, — не очень стараясь скрыть раздражение, громко, отрывисто говорил Петров. — Не понимаю, зачем я вам опять понадобился?

— Не знаете Мухину в том смысле, что не знакомы с ней? — задумчиво произнес Кислинский.

— Нет, я знаком, но знакомство... — Петров в затруднении подвигал пальцами, как бы пытаясь что-то поймать.

— Знакомство поверхностное, — подсказал Кислинский.

— Вот именно! Совсем поверхностное.

Кислинский понимал, что творится в душе бывшего летчика, что заставляет его отрицать очевидные, в сущности, факты. Ведь если ты честный, порядочный человек, но вдруг смалодушничал, встал на одну доску с аферисткой и она к тому же облапошила тебя, как несмышленыша, — в этом стыдно признаться даже самому себе, не то что в прокуратуре. Тут же на все это вдобавок накладывался весьма сомнительный факт — угрожал ведь Мухиной бравый полковник, двух приятелей организовал в помощь. Правда, он кровные свои денежки выручал, но угрозы были. Вот он и заперся, молчит.

Понимая это, Кислинский решил набраться терпения:

— Вот вы, Николай Митрофанович, провели четырнадцать — подумать только! — четырнадцать воздушных боев. Четырнадцать раз минимум смерть заглядывала вам в самые зрачки. Не могу я понять: ну зачем вам мараться на склоне жизни? Вот вы отмалчиваетесь да отрицаете, а тем самым, как ни верти, лично вы, боевой офицер, покрываете преступницу. Ну куда это годится? — с неподдельным участием спросил Кислинский.

Петров упрямо смотрел в пол.

— Ну хорошо, — огорченно вздохнул следователь. — И в прошлый раз вы не признавали, и сегодня не признаете, что ту расписку написали собственноручно: «Я, Петров Н. М., настоящим подтверждаю, что сегодня, 16 сентября 1981 года, получил от Мухиной С. В. 9500 (девять тысяч пятьсот) рублей, которые давал ей в долг», — Кислинский помолчал, но, не дождавшись от Петрова ни звука, продолжал:

— Почерковедческая экспертиза установила идентичность вашего почерка и почерка, которым написана эта расписка.

Молчание.

— Вы же умный человек, Николай Митрофанович. Неужели вы думаете, что мы отбирали образцы вашего почерка, так сказать, понарошку — попугать?

Петров по-прежнему сидел не шевелясь. Его шея и щеки пылали.

— Неужели придется таксиста приглашать, опознанием заниматься? Несолидно это, не по-мужски...

— Все тут ясно до слез, — начал наконец Петров. — Машину купить трудно — вы это хорошо знаете. И вдруг прибегает жена, радостная, прямо светится, помолодела лет на двадцать. «В парикмахерской, — говорит, — познакомилась с очень приятной женщиной. Ты не думай, адрес она дала и телефон рабочий и домашний. В «Мебельхозторге» работает снабженцем. Ты же знаешь, у них, у снабженцев, — свя-я-язи!..» Я проверил — действительно есть такая, Светлана Васильевна Мухина, работает, все совпадает. Так вот, Мухина эта жене и говорит: «Деньги я у вас возьму только на машину. Если же кому придется добавить сверху, я вложу свои, а вы мне потом вернете — я верю вам». Ну, просто на «фу-фу» взяла. Жена-то ладно — уши развесила. Видишь, говорит, Светлана Васильевна верит нам, свои вложит, но я-то, я-то как поддался?!

Петров замолчал, по-прежнему глядя в пол. Кислинский не торопил его.

— Отдали мы деньги. Неделя проходит, еще неделя, месяц. Жена к Мухиной то на службу, то домой каждый день ездит, как нанятая. А та ей мозги пудрит. Накладки якобы непредвиденные: то заболел нужный человек, то ревизия, то командировка. Второй месяц кончился. Я наконец себе все уяснил и помочь попросил ребят из моей бывшей части. Встретили мы Мухину. Деньги она отдала почти сразу же и расписку потребовала. Вы уж простите, Иван Иванович, но своих ребят я не назову, хоть тут земля тресни. Если есть за что — отвечу сам.