– Если ты почему-то злишься, скажи, почему. Если нет – так прекрати этот спектакль.

Дамиан сильнее сжал мне руку. Может быть, просто к нему вернулась сила, а может, он напоминал мне, чтобы я не злилась. Одна из его обязанностей как моего слуги-вампира – помогать мне подавлять импульсы гнева. Его собственный самоконтроль был выкован той-кто-его-создала. Всякая сильная эмоция наказывалась, наказывалась ужасно. Я достаточно разделяла воспоминаний Дамиана, чтобы знать: по сравнению с его создательницей Белль Морт казалась средоточием доброты и сочувствия. Дамиан приучился контролировать свои эмоции и побуждения, потому что иначе – беда.

Он сжал мне руку – не так туго, как обычно. Он еще не оправился, но я ощутила, как течет от него ко мне спокойствие. Не спокойствие тихой медитации или современного идеального душевного мира, но более старого идеала, когда самообладание выковывалось из боли и кары, наносилось тебе шрамами на кожу.

– Дамиан тебе что-то успокаивающее шепчет в уме, Анита? – спросил Ашер все еще дразнящим легкомысленным тоном, под которым чувствовалось стальное острие.

– Ты знаешь, что требование тотальной честности бывает просто другим способом быть занозой в заднице, – ответила я.

Ашер посмотрел на меня глазами цвета зимнего неба.

– Знаю.

– То, что ты сейчас делаешь – это твой способ злиться, не показывая злости, поддразнивать с виду невинно, а по сути – укусить.

Он обвил стойку руками, распустив волосы, чтобы они прикрыли изуродованную половину лица. Старый фокус, который он редко применял, когда были только я и Жан-Клод. Он представил всей комнате безупречный профиль в обрамлении сияющих золотых волос.

– Я разве злюсь? – спросил он приятным голосом.

– Да, – ответила я уверенно. – Вопрос только в том, на что ты злишься.

– Я не согласился, что я злюсь.

Но он продолжал показывать миру только этот совершенный профиль, выставляя себя в самом выгодном свете. Он был красив так, что дух захватывало, но я начала ценить его лицо полностью, со всеми недостатками, куда больше, чем эту миловидность злости. Такое представление означало, что он не в своей тарелке – или пытается нас к чему-то склонить. Ашер редко строил глазки без дополнительной причины. Иногда это была прелюдия к сексу, порой он просто добивался улыбки, но в других случаях… в общем, не доверяла я такому его настроению.

– Ашер хочет, чтобы я знал, на ком ты кормилась, а ты не хочешь. – Ричард решил покончить с обиняками.

Я опустила голову. Дамиан приложился губами к костяшкам моих пальцев – это был не совсем поцелуй. Мне только надо было открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Он смотрел на меня, и в глазах его было не сочувствие, а сила, самообладание. «Ты это можешь, – казалось, говорили его глаза, – можешь, потому что должна». И он был прав.

Я посмотрела на Ричарда, подумала, не поднять ли простыню и прикрыть груди, но все, кто остался в комнате, их уже видели. Скромность не избавит меня от реакции Ричарда на мое новое завоевание.

– Кто это был? – спросил он.

Я повернулась к Ашеру:

– Ты мне сегодня говорил, будто сожалеешь, что поставил свои задетые чувства выше моей беды. Ты извинился, попытался как-то загладить. Это и есть цена твоих извинений, Ашер? Час угрызений совести – и снова ты ведешь себя по-сволочному?

Глаза его полыхнули гневом, его сила потекла по мне холодным ветром. Но он подавил ее, проглотил, и силу, и гнев, и повернулся ко мне приветливым, пусть и непроницаемым лицом.

– Я только могу еще раз извиниться, ma petite, ты абсолютно права. Это был срыв.

Он отступил от кровати, размашисто поклонился, зацепив пол концами волос. Потом выпрямился демонстративно, будто оправляя рукой плащ.

– И отчего ты срываешься? – спросила я.

– Честно?

Я кивнула, не очень понимая, хочется ли мне полной честности.

– Потому что моим любовником он не будет никогда. Твоим, но никогда нашим общим.

Сперва я не сообразила, кто это «он», о котором идет речь. Недоумение, очевидно, отразилось у меня на лице, потому что он сказал:

– Видишь, ma cherie, это оно и есть, exactement. Мои слова могут относиться к стольким из твоих мужчин, что ты даже не можешь сказать, о ком я.

Снова Дамиан сжал мне руку – не знаю, чтобы мне было легче или ему. Дамиан несколько гомофобен, а носителей этой фобии соседство Ашера не слишком успокаивает.

– Ты хочешь сказать, что злишься за мой подбор мужчин, за то что я все время выбираю не бисексуальных?

Ашер на миг задумался, потом кивнул:

– Да, наверное. Вряд ли я бы сообразил, если бы ты не спросила прямо, но наверное, поэтому я и злюсь. – Он посмотрел на Жан-Клода: – Как он не приходит ко мне из страха, что ты его покинешь, так и я не иду к другим из страха, что для него это будет повод еще сильнее меня отдалить.

– Мы согласились отложить эту дискуссию на потом, – сказал Жан-Клод таким ровным и пустым голосом, какого я от него еще не слышала.

Ашер кивнул:

– Я думал, что могу подождать, но меня душат несказанные слова, Жан-Клод. – Он показал на Ричарда. – Но при нем мы тоже должны быть осторожны. Отпугнуть его – это не годится. Ведь нельзя же нам ему говорить, что он нам кажется красивым?

– Ашер, – начала я, но Мика меня опередил:

– Когда приехавшие мастера покинут наш город, и мы будем знать, что делать с ребенком, тогда все сядем и обсудим твои… трудности.

– Не сядем и не обсудим, – сказал Ашер горько, – потому что будет очередной кризис и очередная причина отложить разговор.

– Даю тебе слово, что Натэниел, Анита и я сядем с тобой и обсудим. За остальных обещать не могу.

Ашер обратил ко мне морозно-голубые глаза.

– Он говорит от твоего имени?

– Говорит, – кивнула я.

Ашер обернулся к Жан-Клоду:

– А ты, мастер?

В последнем слове прозвучал явный сарказм.

– Я не стану во всем связывать себя словом Мики, но в этом я согласен. Мы все обсудим детально, если только ты согласишься какое-то время не поднимать эту тему.

– Твое слово, – сказал Ашер.

– Мое слово.

Ашера как-то отпустило, будто энергия высвободилась. В комнате стало светлее, и дышать легче.

– Я буду вести себя прилично. И спасибо тебе, Мика.

– Не благодари, Ашер. Ты входишь в жизнь Аниты. Если мы хотим, чтобы у нас получалось, надо друг с другом говорить.

– Всегда идеален, да? – спросил Ричард, и уже его злость подняла жар в комнате.

– Нет! – вмешалась я. – Хватит ссор. И пока я сегодня не съезжу к доктору, здесь каждый будет вести себя, черт побери, как взрослый. Это ясно?

У Ричарда хватило такта смутиться. Он кивнул.

– Постараюсь. Унаследовать твой характер – это чертовски затрудняет не беситься каждый раз. – Он слегка засмеялся. – Если это лишь тень того, как все время злишься ты, я восхищен, что ты не стала убивать всех подряд. Такая ярость – это что-то. – Он посмотрел на меня, и сотни эмоций были у него в глазах. – Ты мне когда-то сказала, что твой гнев – это как мой зверь, и я тебе не поверил. Сказал, что твой гнев с моим зверем и в сравнение не идет, что ты не знаешь, о чем говоришь. Я ошибся. О Господи, Анита, сколько же в тебе ярости!

– У каждого свое хобби, – ответила я.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Ты должна научиться сдерживать гнев, Анита. Если тебе действительно предстоит перекинуться, то сперва надо научиться им управлять.

Лицо его стало серьезным, и он подошел так близко, что мог коснуться моего лица. Когда он это сделал, наша энергия прыгнула к нему, и давая силу, и прося ее. Мы с Ричардом отдернулись одновременно, потому что это было почти больно – как электрический удар.

– Ну и ну, Анита!

Ричард потер руку. Я свободной рукой тронула свое лицо. Кожу покалывало там, где он дотронулся.

– Я полностью открыла щиты между нами тремя.

– Ты можешь совместить энергию двух триумвиратов Аниты? – спросил Мика.

– Совместить? – переспросил Жан-Клод.