Я питалась от прикосновения его рук, ощущения прильнувших губ, осязания голой кожи, скользящей по голой коже моего тела, от тяжести его на мне. Мы с Реквиемом никогда раньше не были вместе голые, и в этот первый раз мы были с Натэниелом и Дамианом. Они знали, что я делаю, ощущали это, потому что я открыла связывающие нас метки, чтобы каждый поцелуй, каждое касание, каждое движение питали их энергией. Сердце Натэниела начало биться уверенно и сильно, но искра Дамиана все еще трепетала, колеблясь меж жизнью и смертью. Натэниел уже мог заставить свое сердце биться сам, но Дамиан – нет. Ему нужно было больше, чем эти легкие прикосновения ardeur'а. Я дошла до пункта, где могла питать ardeur малыми дозами и небольшими прикосновениями, но для полного кормления нужен был оргазм. О’кей: для полного, истинного, настоящего кормления нужны были оргазмы всех участников, но для прорыва достаточно было бы одного. И прорыв был нам нужен.

Реквием лежал на мне, каждый дюйм своей наготы прижимая к моему телу, но лежал сверху, не внутри. Он прижимал меня к кровати, целуя так, будто хотел съесть, начиная от губ и дальше, и только чистой удачей наши губы не порезались о его клыки. Ощущение его, выросшего и твердого, заставило меня развести ноги, попытаться ими его обвить, но он отодвинулся, приподнялся надо мной, опираясь на руки и колени, будто боялся слишком сильно до меня дотрагиваться. Все так хорошо шло, и вдруг он опять пришел в себя, восстановил самоконтроль. А Реквием с самоконтролем снова стал джентльменом. В такой ситуации я бы не стала его винить, если бы он ею полностью воспользовался, но он болезненно осознавал, что он не первый мой выбор и даже не седьмой. Он пытался накормить ardeur, не переходя последнего барьера, потому что знал – или думал, что знает, – будто я его не хочу.

– Реквием, прошу тебя, прошу, делай уже, наконец!

– Наконец, – повторил он, и в голосе было слышно, как он держит себя в руках. – Твои слова предают тебя, Анита. Ты меня используешь только потому что должна, не потому что хочешь.

Меня окатило изнутри злостью.

– Мое тело хочет тебя, Реквием!

– Но сердце – нет.

Я завопила, наполовину от гнева, наполовину от голода в теле, который он во мне возбудил и не собирался удовлетворить. Пришла мысль, что я могу усилить ardeur, подавить им Реквиема. Наверное, старая мысль из воспоминаний Белль. Но Реквием по-своему ясно дал понять, что не хочет быть ни пищей, ни приятелем по койке. Когда дошло до дела всерьез, он захотел большего. Это я понимала, но не в моих силах было ему это дать. Вот этого одного. Я не могла его полюбить.

– Мне нужна пища, Реквием. Если ты не пища – слезай.

Видно было, как борются чувства на его лице. Он боролся с голодом своего тела, но наконец его утонченное самосознание победило, и он соскользнул в сторону, зарывшись лицом в собственные скрещенные руки. С кровати он не слез, но ко мне не прикасался.

Ardeur никуда не делся, но ослабел от злости и досады на этот ребус, который носил имя Реквием. Я протянулась наружу, к Дамиану, и он все еще колебался на грани. Энергия, которую я ощущала в нем, так и не проснулась, ее мало было, чтобы оживить его на ночь. Если бы он сейчас попытался очнуться, и не смог – умер бы он? Вспыхнула бы эта робкая искра последний раз и погасла, чтобы никогда уже не зажечь в нем жизнь?

– Жан-Клод! – крикнула я.

Он подошел, встал с другой стороны от меня, не там, где сжался в комок плачущий Реквием. Я протянула к нему руку, но он отступил.

– Это я пробуждаю в сумраке всех вампиров этого города. Мы не можем рисковать многими жизнями ради одной.

Я заорала без слов, протягивая руку к небу, к кому-нибудь. В этот миг я заставила ardeur искать пищу – не сознательно, потому что никогда не использовала его для привлечения к себе жертвы. Жан-Клод говорил, что ardeur зовет пищу по своему выбору, и сейчас я поняла, что он прав, я почувствовала это. Ощутила, как распространяется ardeur – не бессистемно, как шрапнель из снаряда, а как самонаводящаяся тепловая ракета. Я ощутила, как ardeur задел Ашера, я знала его вкус, но энергетическая метка на нем была слабая. Он еще не ел сегодня. Ardeur зацепил десяток огоньков поменьше, и наконец нашел, кто ему понравился.

Об энергии, которую он к себе призвал, я знала только, что это вампир, что никогда я его не касалась и что он силен.

Чья-то рука схватила мою, и от этого прикосновения меня пронзило резким, тугим разрядом энергии, стянувшим тело спазмом и врывавшим крик изо рта. Боже мой, какой голод!

Это был Лондон, залезший через спинку кровати. Лондон, прикосновение чьей руки дало мне сразу больше энергии, чем все касания Реквиема. Почему – не знаю, да и не интересовало меня это, поздно было интересоваться.

Он прижался ко мне, полностью одетый, устроился между моими ногами, я ощутила через одежду его тугое тело, и у меня глаза зажмурились сами собой. Я ощутила над собой его лицо и открыла глаза ему навстречу, так близко, так неожиданно близко.

С нескольких дюймов расстояния смотрела я в эти глаза, и поняла, что совсем они не карие, они черные. Такие черные, что зрачки терялись в них, островки тьмы в белках глаз.

Лицо опустилось ниже, дыхание звучало как всхлипывания, рот прижался к моим губам. Этот звук напомнил мне что-то важное про Лондона и про ardeur. Что-то такое, что надо было помнить, но тут он меня поцеловал, и все мысли исчезли, сменившись ощущением его губ.

Дело было не только в силе его поцелуя, но в том, что я от этого поцелуя питалась. Будто его энергия стала какой-то сладкой жидкостью, и она лилась мне в рот, в горло. Питаться от него не требовало усилий. Он отдавал себя ardeur'у самозабвенно, как мне и было нужно. Эту энергию я стала вливать в Дамиана, и искра его стала разгораться маленьким, трепещущим языком пламени.

Я обхватила Лондона руками и ногами, прижалась самыми интимными местами к твердости, все еще скрытой одеждой. Он снова всхлипнул, и дыхание его было горячо у меня во рту. Я думала, он прервет поцелуй, но он целовал меня все сильнее, нажимая, проникая, и я отвечала на поцелуй, посылая язык меж остриями клыков, и места там было больше, будто рот у него был шире, чем у Жан-Клода. Это была почти ясная мысль, и я, быть может, вспомнила бы, что забыла, но Лондон впился мне в губы, целуя меня яростно, губами, языком и зубами, и от ярости поцелуя яростнее стал питаться ardeur. Сладкая соленость крови наполнила мне рот, я поняла, что кто-то из нас порезался об его клыки. Дал бы он мне время подумать, я бы, может, даже поняла, кто, но времени он мне не дал. Сжав мне грудь ладонью, он оторвался от моих губ, прижал рот к груди, присосался резко и сильно, языком теребя сосок. Я вскрикнула, замолотила руками и ногами по кровати, разводя их, чтобы он сдвинулся на ту долю дюйма, что позволит ему сосать меня сильнее и быстрее, прижимаясь клыками в обещании или в угрозе.

Он вскрикнул, почти взвыл от желания и укусил меня, погрузив клыки в грудь. Я с криком рухнула в оргазм, и только вес его тела не дал мне слететь с кровати.

Он приподнялся, губы его окрасились моей кровью. Глаза тонули в черном огне, полные его собственной силой. Он снова прижался губами к моим губам, но тело с меня приподнял. Вкус собственной крови сладким металлом отдался у меня во рту, я пыталась притянуть Лондона к себе обратно, но только рот его касался меня. Когда он снова на меня лег, штаны на нем были расстегнуты, и вся эта твердая длина прижалась к моему голому телу, и от ощущения я оторвалась от поцелуя и вскрикнула снова.

Он приподнялся на руках, изогнулся, чтобы войти. Я только увидела, как он мелькнул, а потом вбился в меня, и тогда мой взгляд оторвался от тела, упал на нависшее надо мной лицо. Глаза расширились, утопая в вампирском пламени, и что-то было в них отчаянное. Он вошел в меня до упора, пока не осталось места, и застыл надо мной. Застыл, вбившись в меня до конца, смотрел на меня в упор. Лицо его исказилось от голода, похоти, но под всем этим глубоко был страх. Вот этот взгляд я помнила. Он наркоман, пристрастившийся к ardeur'у! Вот черт.