Я гладила руками его голую грудь, и не ради секса – так было уютнее. Таковы все ликантропы: прикосновение – это благо, иногда оно даже необходимо, чтобы остаться в своем уме. Это как нормальный человеческий тактильный голод, только больше, больше на несколько порядков.

Рука Ричарда шла вдоль моего тела, пальцы играли моими волосами, которые уже начали высыхать тугими мелкими кудряшками. Жан-Клод водил ладонью по мускулистой руке Ричарда, вверх-вниз.

Слов не было – было только успокаивающее прикосновение. Другая рука Жан-Клода гладила меня по плечу, по руке, почти зеркально повторяя то, что делал он с Ричардом. Думаю, всех нас удивило, что Ричард позволил Жан-Клоду его коснуться хотя бы кончиками пальцев – после того, какой бурей он влетел в комнату. Я видела, как ликантропы гладят друг друга независимо от сексуальной ориентации: для них объятие – это всего лишь объятие, но насчет Жан-Клода у Ричарда был пунктик, которого не было по отношению к другим.

Сейчас Ричард перевел взгляд, и я знала, что он глядит на мужчину за моим плечом.

– У тебя волосы почти такие же кудрявые, как у Аниты.

Это замечание заставило меня обернуться и посмотреть на него. Ричард был прав, у Жан-Клода волосы стали массой черных кудрей. Не крупных локонов, как у него обычно бывало, а мелких, действительно похожих на мои. Но его волосы при естественном высыхании были такими, как у меня бывают от средств ухода за волосами, а не той черной пеной, в которую они у меня превратились сейчас.

– Я никогда не видела, как у тебя естественно лежат волосы? – спросила я, разглядывая эти колечки.

Он улыбнулся, и будь это кто другой, я бы сказала, что смутился, но к Жан-Клоду это слово как-то слабо подходило.

– Наверное, нет.

Ричард переложил руку с моих волос на волосы Жан-Клода, потер кудри в пальцах, потом взялся за мои, сравнивая.

– У тебя волосы все равно мягче, чем у Аниты, или у меня, кстати. – Он встал на колени, взял по горсти наших волос в обе руки, будто взвешивая на ладони. – Обычно они у тебя и выглядят шелковистее, но сейчас только на ощупь можно различить, где твои волосы, а где Аниты.

Жан-Клод рядом со мной застыл неподвижно. Кажется, он даже перестал дышать, и сердце, которое билось до сих пор, как у любого человека, замедлило ритм. Я знала, отчего он застыл: Ричард трогал его добровольно, и Жан-Клод не хотел спугнуть его. Но, наверное, он еще и просто не знал, что делать. Мужчина, который был великим любовником в течение четырехсот лет, не знал, что делать, когда кто-то играет его волосами.

Он не хотел быть слишком дерзким и снова вызвать гнев Ричарда, или пробудить в нем что-то вроде гомофобии. Если бы Ричард был женщиной, Жан-Клод бы принял это за предварительную игру. Не будь Ричард оборотнем, он бы тоже счел это некоторым приглашением. Но оборотни помешаны на тактильных ощущениях, и прикосновения для них не означают секс – как для собаки, которая слизывает у тебя пот с кожи. У тебя приятный вкус, и собаке ты нравишься – ничего сексуального, но это личное. Если бы ты собаке не нравился, она бы не стала к тебе прикасаться.

Он сидел вплотную ко мне, и сама его неподвижность мне сказала, как много значат для него прикосновения Ричарда. И еще сказала мне, что он понятия не имеет, что с этим делать. Что может значить, если вампир, бывший великим любовником и соблазнителем несколько веков, выбирает себе в метафизические возлюбленные именно тех двух людей на своей территории, которые могут его озадачить?

В дверь постучали. Те из нас, у кого билось сердце, вздрогнули. Руки Ричарда упали прочь от нас обоих, и он обернулся к двери, все еще на коленях.

К телу Жан-Клода возвратилось движение – как если бы человек сделал вдох.

– Да, – сказал он, и в голосе его слышалась нотка нетерпения.

Голос Клодии доложил:

– Это мастер города Кейп-Код и его старший сын.

Мы с Жан-Клодом переглянулись, а Ричард только нахмурился:

– Зачем он вернулся? – спросил он.

– Мы можем сами спросить, – ответил Жан-Клод, и голос его был почти так же шелково-безразличен, как обычно. Такой голос он использовал, когда что-то скрывал, но пытался этого не показать. Сэмюэл узнает этот почти пустой голос. Скрытность – или страх, слабость. Так что Жан-Клод этим голосом подрывал свою позицию, скрывая что-то от Ричарда и, быть может, от меня, и не собираясь скрывать от Сэмюэла. Очень было непохоже, что уикенд пройдет без очередного несчастья – слишком жесткой стала комбинация метафизики и политики.

– Сейчас выйдем! – крикнула я в дверь.

Мы все встали с пола, Ричард потянулся за футболкой и натянул ее через голову. Мы с Жан-Клодом надели халаты, висевшие на двери. Халат Жан-Клода я раньше видела, и он мне нравился: тяжелая черная парча с черным мехом на воротнике и лацканах, обрамлявшим треугольник бледной груди. На широких манжетах тоже меховая оторочка, и я когда-то уже ощущала ласку этого меха своей кожей. От одного его вида в этом халате по мне пробежала дрожь.

Он улыбнулся мне, давая понять, что заметил. Ричард либо не понял, либо не обратил внимания.

У меня халат был черный, шелковый, без вышивки, без оторочки, просто черный.

По дороге к двери нам надо было пройти мимо зеркала, и Ричард остановился, положив руки нам на плечи, повернул нас к нашим отражениям и встал между нами. Черная одежда на белой коже, резкий контраст. А посередине стоял он, в ярко-красной футболке, синих джинсах, с каштаново-золотистыми волосами. И темный загар, контраст к нашей бледности.

– Найдите на этой картинке лишний предмет, – сказал он тихо, и снова в его глазах мелькнула тень.

Я обняла его за талию, прижала к себе, но даже в моих глазах это было, как будто что-то, вырезанное из кости и тьмы, льнет к свету и жизни.

– Жан-Клод, Анита, вы идете? – спросила Клодия слегка неуверенным голосом, какой от нее не часто услышишь.

– Идем! – откликнулась я.

– Если бы я мог освободить тебя, mon ami, я бы это сделал.

Ричард прижал меня к себе почти до боли, потом чуть отпустил и посмотрел на Жан-Клода:

– Если бы была у тебя такая волшебная палочка, я бы позволил тебе ей воспользоваться. Но у тебя ее нет. – Он повернулся, обнимая меня одной рукой за плечи, а второй коснулся плеча Жан-Клода и пожал это плечо – по-мужски, как делает настоящий мачо вместо того, чтобы обнять друга. – Иногда я ненавижу тебя, Жан-Клод, но если бы я был сегодня с Анитой, касался бы ее, Огюстин не смог бы ее подчинить. Если бы я был там, где должен был быть, ничего из того, что так мне было отвратительно, не случилось бы в эту ночь. И я это знаю. Я ощущал это, когда оно происходило. Я был за мили отсюда, и ощущал ваш конфликт, но не потянулся на помощь. Это была вампирская политика, а потому не моя проблема. – Он так встряхнул головой, что волосы разлетелись вокруг лица. – Больше я себе лгать не буду. Я – зверь твоего зова, и я ненавижу это, и иногда ненавижу тебя, иногда Аниту, а больше всего и почти всегда – себя самого. Больше я не буду лгать, не буду сам нас калечить.

Лицо Жан-Клода было таким внимательным, каким я редко его видела.

– И что значат все эти мудрые сентенции, mon ami?

– То, что во время встречи с Сэмюэлом я буду рядом с тобой, где и должен был быть раньше. – Он крепче обнял меня рукой, и еще раз стиснул плечо Жан-Клода. – Я даже не предложил энергию, чтобы помочь Аните. С нею были Мика и Натэниел – я думал, ей другой подвластный зверь не нужен. Но ей нужен был, и тебе тоже. Если бы вы с Анитой не вытащили метафизическое чудо из воздуха, Мастер Чикаго победил бы вас. Может быть, он не мог бы захватить твою территорию, но если один Мастер победит другого – это будет как кровь в воде: тут же налетят акулы. Если мы проявим слабость, то пусть не сегодня, но вскоре явится кто-нибудь нас убивать.

– Готова согласиться с каждым твоим словом, – сказала я медленно, – но это все на тебя не похоже.

– Да, действительно. – Он посмотрел на Жан-Клода, и я ощутила первую пробивающуюся струйку его энергии. – Ты снова делаешь из меня марионетку?