Я спустилась по телу Огги, закатывая глаза вверх, чтобы видеть этих двоих. Подошла к длинному, твердому закруглению его тела. Не прямому, а именно закруглению – изящная кривизна загибалась прямо к животу. Он настолько уже был тверд, что головка обнажилась над шелковой кожицей. Я накрыла ее ртом, втолкнула в рот, сколько вошло, быстро и резко, изо всех сил. Сама я от этого отдернулась, подавившись, но Огги оторвался от рта Жан-Клода и уставился на меня сверху вниз дикими глазами. Я снова наклонилась к нему, медленнее, наслаждаясь ощущением его у меня во рту, зрелого, толстого, чувствуя, как эта кривизна входит мне в горло. И смотрела, как они оба смотрят на меня. Глаза Огги вылезали из орбит от ощущений, а лицо Жан-Клода было полно наслаждения – да, но и гордости. Его вампирские метки были достаточно открыты, чтобы я знала: он сейчас вспоминает, как усердно и как долго трудился, чтобы достичь вот этого. Он тут же попытался закрыть метки, насколько это позволял ardeur, но я оторвалась от тела Огги и сказала:

– Нет, не надо, не закрывай. Сделаем это, сделаем все. Он это начал, не мы, но давай закончим, что начато.

– Ты знаешь, о чем просишь, ma petite?

Я кивнула, потом покачала головой, все еще охватывая рукой основание тела Огги.

– Не знаю, но не стану потом жаловаться.

– Прошу тебя, – с мольбой произнес Огги, – не останавливайся, Бога ради, не останавливайся.

Мы с Жан-Клодом переглянулись. Какой-то момент он смотрел на меня оценивающим взглядом, потом кивнул:

– Как скажешь, ma petite. Потому что ты права: он заступил за границы гостеприимства. – И строго посмотрел на Огги: – Огюстин плохой мальчик, он напустил ardeur на ma petite.

Огги кивнул, стискивая руку Жан-Клода.

– Так давно это было, Жан-Клод, так давно! И никогда мне к ней не вернуться.

– Мы должны питаться от тебя, Огюстин, и так, чтобы ни один другой приезжий мастер больше на такое не осмелился.

Он кивнул, хотя вряд ли понял, что имел в виду Жан-Клод. А Жан-Клод сдерживал ardeur, настолько, чтобы можно было думать – хоть немного. Когда он его отпустит, ardeur захватит нас полностью, и не будет шанса передумать.

– Он будет предостережением другим гостям, Жан-Клод, иначе мы не переживем этого съезда. Это твои друзья, и они чуть не подчинили нас своей воле.

Я посмотрела на него, и ощутила ту часть своей личности, что позволяла мне убивать, позволяла делать то, что необходимо. В каком-то причудливом смысле это решение диктовалось бизнесом. Политическое решение, в целях выживания. Я знала, что мы можем подчинить себе Огги – он был сильнее Жан-Клода, но я чувствовала, что можем. Ощущала, что мы можем питаться от него так, что неважно будет, кто там сильнее. Не убить его, но взять его, присвоить себе – в каком-то смысле, который я не могла даже выразить словами.

Жан-Клод сказал, будто прочел мои мысли – как оно, вероятно, и было:

– Я тоже это чувствую, ma petite, но…

– Никаких «но». Мы его можем взять, я это чувствую.

– Вероятно, Белль Морт все еще слишком сильно присутствует в твоем разуме.

Это был голос Ашера, сдавленный от усилия. Мы оба посмотрели на него – его руки дрожали в воздухе, будто удерживая огромный вес.

– Быстрее, Жан-Клод! Быстрее, мы долго этот круг не удержим.

– Он начал эту ссору, – сказал Реквием, – давайте мы ее закончим.

У него руки не тряслись, но напряжение в голосе тоже слышалось.

Жан-Клод опустил глаза на Огги.

– Вот что пойми, Огюстин: мы никогда так не питались. Я не знаю до конца, что случится. Устраивает тебя такой риск, ведь страдать придется тебе, если дело обернется плохо?

Я скользнула по нему ртом, языком играя по кожице. Он содрогнулся и ответил просто:

– Да.

– Перестань, ma petite, иначе он не может думать.

Я снова встала на колени и перестала его касаться – положила руки на колени, как хорошая девочка. Наверное, так было честнее.

– Огюстин, согласен ли ты на это?

Он кивнул, протягивая руки к Жан-Клоду.

– Да, да, видит Бог, чтобы вы оба, да, да, да!

Он так вцепился в Жан-Клода, что это должно было быть больно.

Жан-Клод погладил его по волосам, успокаивая.

– Тогда мы сделаем то, что ты просишь.

Он посмотрел на меня, и будто дверь у меня в голове открылась. Какой-то внутренний страж, которого, очевидно, Жан-Клод всегда держал на охране меток, исчез, и они открылись в полную силу. Меня это на миг ошеломило, пришлось опереться на бедра Огги, чтобы сохранить равновесие, и как только я его коснулась, ardeur заревел во всю мощь, но на этот раз я ощущала на другом конце тела Жан-Клода. Ardeur был не один, их было два, как два разных огня, и Огги был нашими дровами. Мы жгли его, и он хотел этого.

У меня в голове послышался шепот Жан-Клода:

– Я отпускаю поводок, ma petite. Ты готова?

Я кивнула. Он отпустил, и я с криком рухнула в бездну. Бездну кожи и ртов, рук и тел. Вся я превратилась в одну болезненную, пульсирующую жажду. И чем она будет сейчас утолена, мне было все равно.

Я оказалась на полу, под Огюстином, эта изогнутая твердость входила в меня и выходила, и я кричала для него, и в крике было наслаждение, жажда, радость и похоть. Он приподнялся на руках, я видела, как входит в меня его плоть, но к нам присоединился Жан-Клод, и угол пришлось изменить.

У нас никогда так не было, чтобы кто-то был между нами, и мы питали ardeur. Все это время с Ашером, Микой, Натэниелом, Ричардом и Джейсоном всегда в середине была я. Мы с Жан-Клодом питались друг от друга, он питался от меня, пока я питалась от прикасающихся ко мне мужчин или мужчины, но никогда не было, что Жан-Клод касался кого-то, кроме меня, когда мы были оба голые. С открытыми настежь между нами метками я знала, чего это ему стоило, каким невероятно осторожным приходилось ему быть в минуты, когда полагается отбрасывать всякую осторожность. Так осторожен, так боялся меня отпугнуть, отвратить, так боялся того, что могут сказать другие мужчины о попавшей не туда руке или случайной ласке. Так чертовски осторожен, и вдруг, сейчас, надобность в осторожности уходит. Я ощутила, как спадает в нем невероятное напряжение – будто выдох при долго-долго задержанном дыхании.

Сперва он исследовал Огги пальцами, а влагой моего тела смазал те места, где естественной смазки нет. При открытых метках я увидела вспышки воспоминаний о других мужчинах, других временах. Отрывочные образы – но и их он прогнал, все еще опасаясь того, что я могла бы подумать. Но тело Огги было уже во мне, и я ощущала, как он рвется навстречу каждому прикосновению. Все, что делал Жан-Клод, усиливало его страсть, и я уже об одном только думала – как Огюстин двинется в меня, когда в него войдет Жан-Клод.

Жан-Клод вошел медленно, и Огги замер надо мной, будто сосредоточился на этом ощущении. Долго у него ничего такого не было. Как он говорил уже, предпочитает он девушек, а это значило, что даже сейчас, когда оба мы рвемся в бой, Жан-Клоду надо быть осторожным, очень осторожным. Ничто так не портит секс, как непреднамеренная боль.

Но наконец вошло все, что должно было войти, и напряжение покинуло Огюстина, опустившегося на меня, входящего в тот ритм, который задал нам обоим сверху Жан-Клод. Они поймали этот ритм, Огюстин входил в меня и выходил, медленно, тараня в конце, и я постанывала на вершине каждой фрикции.

Они двое нашли такой ритм, что вершина одного движения была вершиной и другого, и мы с Огги вскрикивали разом, а Жан-Клод вел нас обоих. Я пыталась двигаться вместе с ними, но двойная тяжесть придавила меня к полу, и я только могла сжимать Огги, когда он входил и выходил. Ногами я охватила их обоих, и Жан-Клод задевал мне ступню. У меня между ногами стал нарастать тяжелый, сладкий вес, я знала, что надвигается оргазм, и мы не могли себе позволить, чтобы это было сюрпризом, но Жан-Клоду говорить не надо было – он знал.

Он смотрел на меня поверх плеча Огюстина, глаза его тонули в синем пламени, будто ночное небо могло гореть. Волосы разлетелись, пряди прилипли к вспотевшему лицу. Я знала, что у меня глаза горят темно-карим пламенем, будто я сама стала вампиром. Такое уже бывало. Мы смотрели друг на друга поверх плеча Огюстина, и тяжесть росла, росла, росла…