– Ашер, сядь, пожалуйста.

Он поколебался, но все-таки сел.

– Я тебе предложил единственную меру безопасности, которая в моей власти. Я даю тебе слово, что больше к тебе не притронусь.

Я едва сумела сохранить ровный голос:

– Я не хочу такого.

Наконец-то он посмотрел мне в глаза:

– Что?

– Я не хочу, чтобы ты меня больше никогда не трогал.

– Анита, ты меня выбросила из своей постели за гораздо меньшее. А теперь я чуть тебя не убил. Ты не можешь меня простить. Ты ничего не прощаешь.

Это он, увы, точно подметил.

– Я стараюсь исправиться в этом смысле.

Он шевельнул губами – как будто старался подавить улыбку.

– Ты знаешь, почему я не протянула руку, не взяла тебя за руку?

– Ты боишься меня трогать.

Его голос плеснул у меня по коже отчаянием, как смех Жан-Клода мог бы плеснуть наслаждением.

– Да, но не в том смысле, что ты думаешь.

Он покачал головой, сгорбившись над собственными сцепленными руками.

– Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Анита, ни в каком смысле. Но не могу тебя за это винить.

– Я боюсь тебя трогать, потому что боюсь, что сразу же попрошу поцелуя.

Он кивнул:

– И боишься того, к чему этот поцелуй может привести.

– Ашер, – сказала я уже тверже, больше в своей обычной манере, хотя голос явно просил воды. – Ашер, посмотри на меня.

Он только качал головой.

– Посмотри на меня, черт побери!

Трудно было разглядеть под волосами в полутемной комнате, но он, похоже, действительно на меня посмотрел.

– Что ты хочешь от меня, Анита? Я уже отказался от всего, чего хотел когда-то. Что еще хочешь ты от меня?

– Господи, какой же ты мрачный тип.

Тут он слегка выпрямился, вернулась его надменность.

– Прошу прощения, что мои манеры тебя столь сильно огорчают.

Он говорил слегка рассерженно – отлично. Это куда лучше отчаяния.

– Ты прав, я сейчас должна была бы быть вне себя от гнева. И ты прав, что я выбрасывала мужчин из своей постели за куда меньшее.

Гнев его вытек, и снова охватила его гнетущая депрессия. Как будто свет в нем медленно гас.

– Ты меня попросила здесь посидеть, чтобы как следует повернуть нож в ране?

– Если я захочу повернуть нож, ты об этом узнаешь. Я просто пытаюсь говорить. – Мне пришлось прокашляться, прочищая горло. – Вода здесь есть?

Ашер огляделся. Кувшин и чашку заметил Римус, налил в чашку воды, подумал секунду и протянул ее Ашеру. Это был момент, когда почти ощущалась битва воль, потом Ашер взял чашку и подошел к кровати. И ни разу на меня не посмотрел, протягивая мне чашку с изогнутой соломинкой.

Вода на вкус была застоявшаяся, но прохладная, и ощущение во рту и в глотке было чудесное. Я подняла неперевязанную руку, взяла чашку. Пальцы зацепили руку Ашера, он вздрогнул, как от боли, но я знала, что больно не было.

– Я на тебя пролил воду?

– Нет, только на простыни немного.

– Ты единственная женщина, кроме Белль, при которой я чувствую себя неуклюжим.

Иксион уже подошел с платком, Ашер взял платок у него из рук и промокнул несколько пятен на простынях.

– Это комплимент или оскорбление? – спросила я, и мой голос уже звучал получше, не так хрипло. Интересно, сколько я провалялась без сознания? Спрашивать я не стала, потому что тогда Ашеру стало бы еще хуже, а я бы напугалась сильнее.

Он оставил попытки собрать воду, отдал платок, будто ожидал, что Иксион будет готов его принять. Так и оказалось, но небрежная отработанность жеста заставила меня снова задуматься, сколько же я была в отключке.

– Ни то, ни другое, просто чистая правда. С самого нашего знакомства я чувствую себя с тобой неуклюже.

– Обычное мое действие на дамских угодников.

Он на меня посмотрел, и я не поняла выражения его лица.

– А я – дамский угодник?

– Белль Морт очень постаралась, чтобы все вы как следует умели обращаться с женщинами.

– И с мужчинами. Не забывай, Анита, она обучила нас и мужчинам доставлять удовольствие.

Я кивнула, но остановилась – повязка кололась.

– Спасибо, я в курсе этих сведений.

– Но тебе они не слишком нравятся.

– Озадачивают, скорее.

Он разгладил простыню там, где промокал. Кажется, он искал, что бы такое сделать. Никогда не видела, чтобы ему было так неуютно.

Я сделала то, что хотела сделать, как только его увидела – накрыла его руку своей. Он тут же стал совершенно неподвижен, той страшной, неестественной неподвижностью, создающей впечатление, что касаешься чего-то неживого. Он попытался отклониться от моего прикосновения, но я не убирала руку. Если он думал, что вампирской жутью меня можно отпугнуть, то ошибся.

– Анита, – попытался он сказать голосом столь же мертвым, как тело, но не получилось.

– Я боюсь не потому, что ты меня чуть не убил. А потому, что при этом мне все равно хочется тебя трогать.

Он убрал руку из-под моей, сел, но теперь хотя бы уже глядел на меня.

– Я подчинил твой разум, полностью, окончательно. Сделал то, чего ты боялась.

– И разве тебе не хочется меня трогать?

– Хочется, – шепнул он.

– Тебе первому пришлось понять, что просто от укуса я могу получить контроль над вампиром. И не думаю, что это просто ты меня подчинил.

– Ты хочешь сказать, что получила контроль надо мной?

– Сама не очень понимаю, что хочу сказать. Я только знаю, что не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы никогда больше меня не трогал. Хочу, чтобы мы были вместе. А больше ничего не знаю.

– Вместе – каким образом, Анита?

– Нам только нужна страховка.

– Страховка? Что ты хочешь сказать?

– Ну, как в гимнастическом зале. Секс с тобой так хорош, что нужно, чтобы кто-нибудь подстраховывал.

– Так опасен, хочешь ты сказать, – ответил он, глядя на собственные руки, бессильно лежащие на коленях.

– Я бы хотела еще раз это проделать, Ашер.

Тут он поднял взгляд – не слишком счастливый.

– Ты всерьез?

– Да.

– Это же должно пугать тебя – и меня тоже.

– А меня это пугает. Но тебя ведь нет, на самом-то деле?

– Мне страшно за тебя, но…

– Ты всегда был хорошим мальчиком, правда? – спросила я.

– О чем ты?

У меня вдруг случился момент, когда так глубоко можно заглянуть в душу собеседника, что весь остальной мир будто плывет. Это не вампирская сила была, не некромантия, это был просто момент прозрения такого яркого и резкого, что я не могла отвернуться.

– Смотри мне в глаза, Ашер, и скажи: ты делал раньше такое, как со мной? Эта женщина не выжила?

Он отвернулся, пряча светлые глаза.

– Ашер! – позвала я.

Он посмотрел мне в глаза своим непроницаемым взглядом из-под путаницы волос.

– Я делал то, в чем ты меня обвиняешь.

– Это не обвинение, скорее констатация факта.

– И ты за это не считаешь меня монстром?

Я задумалась. Считаю ли я его монстром?

– Ты это сделал намеренно?

– Стал ли бы я заниматься любовью, планируя смерть партнера? – спросил он.

– Ага, так это то, что я думаю?

– Нет, кроме одного раза.

– Одного?

– Был один дворянин, от которого Белль хотела получить землю и деньги. У него определили рак. Он был сильным и гордым, и не хотел умирать в страданиях и немощи. Он попросил, чтобы я убил его, хотел умереть не от боли, а от наслаждения. И еще он чувствовал, что если его жизнь возьму я, это не будет самоубийство, и душа его спасется.

Он рассказывал безжизненным голосом, будто все это ничего для него не значило. Таким образом рассказывают люди о душевной травме или трагедии, с которой еще не свыклись.

– Ты его любил, – сказала я.

– Он был достойным человеком.

– Я не считаю тебя монстром.

– Я убил человека, чтобы доставить себе удовольствие. И после этого я не монстр?

– Если так ставить вопрос, то да, но ты сделал не это. Есть обратная связь в наслаждении, Ашер, наслаждении твоем, ее, моем. Я могла сказать «нет». В момент, когда я решила, что уже слишком, что надо остановиться.