Я ее перебиваю.

— Хватит! Сейчас не время болтать об этом долботрясе.

— Но он не бездельник. Твой отец — очень влиятельный человек. Он…, — она замолкает. Ее нижняя губа дрожит, — … владеет этим городом.

У меня кровь стынет в жилах, а время замирает.

— Что ты сказала? Он живет здесь?

Она медленно кивает.

— И ты только сейчас решила упомянуть об этом? Твои байки постоянно разнились: то он был почтальоном, то случайным офицером флота, которого ты как-то вечером повстречала в баре!

— Я знаю, и мне очень жаль, но я не была готова.

Внезапно развязывание ее пут становится меньшим из зол.

Вскочив, я принимаюсь расхаживать по палате, как тигр в клетке.

— Ты не была готова? — я глумлюсь, пропуская руки через растрепанные волосы. — Ты оказалась в этом сраном месте из-за него! Ты должна была собраться с духом и заставить себя столкнуться с собственными демонами, а не топить их на дне бутылки с виски!

Мое тело содрогается от ярости и чего-то еще, чего я прежде никогда не испытывал. Это сочетание всех известных человечеству эмоций, умноженное на десять тысяч.

Как она могла так поступить? Как она могла быть такой эгоисткой?

Из-за нее я всю свою жизнь верил, что он ушел от нас, но знать, что он был здесь все это время… Я и не знаю, что чувствовать. Все, что я делал, я делал ради нее, чтобы улучшить нашу жизнь и забыть о том, что он сделал.

— Я не могла тебе рассказать, потому что боялась.

— Чего ты боялась? — рявкаю я, сцепляя руки за шею, и смотрю в потолок, желая сбежать.

— Боялась вот этого, — шепчет она, подтверждая, что я выгляжу так же безумно, как и чувствую себя. — Боялась того, что ты натворишь, когда узнаешь, кто он такой… и кто твой…

Но она замолкает, и ее молчание свидетельствует о том, что впереди еще столько всего интересного.

Когда я обретаю голос, я встречаюсь с ее глазами, полными слез.

— А Нонна знает, кто он?

Она медленно кивает.

Все люди, которым я доверял, лгали мне.

— Ёб твою мать, — чертыхаюсь я себе под нос, прежде чем ярость овладевает мной, и я прибегаю к насилию — это один-единственный известный мне метод.

С ревом я колочу кулаком стену — снова и снова, — не обращая внимания на то, что мое избитое тело ноет при каждом ударе. Боль приятна. Благодаря боли я чувствую себя живым.

— Рэв! — кричит Джун, умоляя остановиться.

Но я не могу. Я боюсь того, что произойдет, когда я это сделаю. Лишь во тьме и пороке голоса стихают, и я обретаю способность дышать.

Кровь от разбитых костяшек мазюкает полы, контрастируя с отполированным линолеумом и напоминая мне о картине за двадцать тысяч баксов, которую я стырил из дома мисс Питчер несколько месяцев назад. Она сколотила мне небольшое состояние, когда я продал ее мужику, который знавал одного парня.

Я творил все это ради Джун, чтобы вытащить нас отсюда к чертовой матери и улучшить нашу жизнь, но все было бесполезно. Все, что я хотел сделать, это защитить ее, хотя на деле моя мать — ёбанная лгунья. Если бы она только сказала мне, кто мой папаша, я мог бы встретиться с ним лицом к лицу и задать вопрос: «почему?»… почему он бросил маму?

Почему он бросил меня?

Если он жил здесь все это время, то он должен был знать, кто я такой. Он должен был наблюдать за тем, как я расту, но он предпочел смолчать. Он решил наблюдать за мной издалека, потому что не захотел быть моим отцом.

Он никогда не хотел им быть. Если бы он желал этого, то давно бы рассказал мне, кто он такой.

Эта мысль уничтожает меня так, как я и представить себе не мог, ведь проще было считать его ничтожеством, просто каким-то первым встречным, с которым у матери была интрижка на одну ночь. Но узнать, что он жил здесь все это время… до чертиков больно.

Он мог раскрыть свою личность в любое время, но не сделал этого, поскольку не хотел, чтобы я был в курсе.

Мое тело слабеет, и я падаю на колени, обхватив голову окровавленными руками. При таких обстоятельствах нормальной реакцией большинства людей были бы слезы. Но я не могу заплакать. Я физически не могу проронить ни слезники, потому что мое тело отказывается проливать хоть каплю печали по человеку, которому никогда не было до меня дела.

И я, блядь, не дитя малое.

Я думаю о Дарси и о том, что ничего этого не случилось бы, не оставь я ее одну в ночь выпускного. Я принял то решение, думая о Джун. Я предпочел ее безопасность, а не Дарси, чего я никогда себе не прощу.

Урок усвоен — я никогда больше не совершу подобной ошибки.

Моя жизнь вдруг кажется такой бессмысленной. Я пошел на все это ради лгуньи, ради того, кто мог бы улучшить нашу жизнь. Но она выбрала путь трусихи, и вместо того, чтобы посмотреть страху в лицо, она, сука, сбежала.

На этом холодном полу я возрождаюсь, и когда я приподнимаю подбородок, чтобы взглянуть на Джун, она тоже это осознает. Она понимает, что на этот раз все кончено. Я покончил с ее спасением. По правде говоря, она никогда не хотела, чтобы ее спасали.

Я поднимаю свое разбитое тело — как изнутри, так и снаружи, — использую свою муку, как стимул не оглядываться назад в прошлое.

Я бросаю последний взгляд на мать и запоминаю черты ее лица, потому что не знаю, когда увижу их снова.

Я сам выясню, кто мой отец и какие тайны он хранит. Вот кем я был всю свою жизнь, пока не повстречал Дарси. Мы — две сломанные частички, которые неким образом соединились, и я до конца своих дней буду стараться помочь восстановить ее снова.

Я не заморачиваюсь с прощанием.

Повернувшись спиной, я разрываю связи со старым Рэвом и прокладываю дорогу для «нового» себя.

— Мне так жаль. Умоляю, прости меня! — произносит мама дрожащим голосом. — Я люблю тебя… Августин.

И на этой ноте я оставляю позади себя женщину, которая для меня всего лишь чужой человек.

По пути назад я не утруждаю себя поисками Майкла. Приглушенные крики пациентов следуют за мной во тьму. Когда я оказываюсь на улице, я возвожу глаза к небу. Вокруг меня льет дождь.

Дождь льет как из ведра, — львиная доля людей искали бы утешения в помещении; мое же утешение заключается в дожде, под которым я хочу смыть грехи, что тяготят меня с каждым вздохом. Я стою в тени, пока дождь обрушивается в такт ритмичному биению моего сердца.

Теперь все меняется. У меня были ориентиры. Моя жизнь была распланирована из-за Джун, но теперь, теперь все изменилось.

Важна лишь Дарси и налаживание ее жизни. И есть только один способ, как это сделать.

Сорвавшись с места, я понимаю, что ничего не существует, кроме мира, который мы создали, и нахожу ее там, где оставил, — она единственный человек, который меня не подводит.

Ее глаза округляются, когда она видит, что я бегу к ней, и прежде чем она успевает заговорить, я накрываю ее губы своими, вдыхая в нас обоих новую жизнь. Она могла бы подождать в машине, но не стала. Она ждала под дождем, так же отчаянно желая увидеть меня, как и я ее.

Мы одержимы, поглощены друг другом, и ничто еще не дарило ощущения цельности.

Приподняв ее, я прижимаю ее задницу к капоту, наши губы не теряют ни секунды. Я владею ее ртом так, как она владеет моим сердцем и душой. Она запускает пальцы в мои мокрые волосы, сильно потянув за кончики, и вскоре мы оба уже вовсю лапаем друг друга, отчаянно желая поглотить друг друга целиком.

Я все еще не уверен в том, что ее устраивает, поэтому позволяю ей действовать самой. Ее ловкие пальцы расстегивают мои джинсы. Она просовывает в них руку и когда чувствует, что мой член твердый, ее вздох наполняет мои легкие. Она начинает поглаживать меня, и когда она другой рукой стягивает с меня джинсы, я понимаю, чего она желает.

Чего мы оба желаем.

Ее тело, прижатое к моему, заполняет все пустоты — физические и эмоциональные. Я все глубже и глубже погружаюсь в кроличью нору и понимаю, что уже прошел точку невозврата.

Дождь продолжает хлестать вокруг нас, но мы не можем сдвинуться с места. Под дождем мы оба возрождаемся.