Красный.

Желтый.

Розовый.

Зеленый.

Предо мною калейдоскоп красок, но все, на чем я могу сконцентрироваться — это черный.

Как штрих черной линии может превратить нечто столь выразительное, столь красочное в нечто иное?

Как, в конечном счете, тьма… она всегда побеждает.

Оценивая пестроту, я задаюсь вопросом, о чем думает Мари, глядя на это: увидит ли она, что красота может быть затаена и во тьме?

Женщины, подобные Мари, — скучающие светские львицы, — не беспокоятся о таком дерьме. Уверен, что единственная причина, по которой этот Флойд Брассард — местный художник, который прославился и переехал в Германию, прежде чем отрезать себе член и использовать его в качестве излюбленной кисти, висит в особняке Мари, заключается в том, что она решила, будто картина впишется на ее декоративной стене.

Мы бродим, говорим, функционируем, словно мы живы, но правда в том, что все мы ожидаем… ожидаем чего-то большего.

И когда у человека есть все, он всегда гонится за большим, счастливым концом, не насытившись располагающим им богатством; вот поэтому я могу заниматься тем, что делаю… и ни хрена не чувствовать.

Опираясь локтями на мраморную стойку, я неторопливо жую сэндвич. Спешить некуда. Смело, знаю-знаю. Угоститься солониной Пьера Вандербильта после осквернения его супружеского ложе.

Глядя на краденые Ролексы на моем запястье, любезно предоставленные Пьером, я понимаю, что дома он будет в любую секунду. Мари сказала, что он занимается в спортзале, но я уверен: он не вспотел, делая кардиотренировку. Наиболее правдоподобный сценарий — он, обрабатывающий хорошенькую блондиночку в спортзале.

Большинство бы поторопились, но к ним я не отношусь.

Большим пальцем вытираю квашеную капусту в уголке рта, посасывая его с хлопком. Дверь холодильника приоткрыта, и свет внутри — нужный мне сигнальный огонь. Потертые черные конверсы скрипят по линолеуму, пока я иду к картине.

Я встаю перед ней, мое лицо пристально смотрело на меня из до блеска протертой стеклянной рамы.

— Ты мог бы стать моделью, — произнесла Мари, раскинувшись на своей кровати королевских размеров, уютно расположившаяся на персидском шелке. — С этими проколами, золотыми «иди-ка, отымей меня» глазами, темными взъерошенными волосами и дивной линией подбородка, ты, должно быть, обвел вокруг своего пальчика множество девиц. Само твое присутствие привлекает внимание, а ты даже не осознаешь этого.

Я и прежде такое слышал, но особо-то и не понимаю этого. Мне, несомненно, офигеть как нравится контролировать ситуацию, но я не очень-то смахиваю на Принца Очаровашку. Кажется, это не имеет значения.

— Зачем мне тратить время на молоденьких, когда я могу трахнуть настоящую женщину? — признался я, неспешно обматывая шелковый галстук — тот самый, на котором настояла Мари, — вокруг своего запястья, стоя у изножья кровать. — Мы неспроста встретились на фермерском рынке.

Она не знала, что настоящая причина заключалась в том, что на этом фермерском рынке я выискивал подобных ей: богатеньких и влиятельных женщин, которые являются моим счастливым билетом — ненамеренный каламбур³ — отсюда.

Встреча наша не была судьбоносной. Она была возможностью, и я воспользовался ею, как проделывал аналогичное в течение долгого времени.

Воровство помогло мне выжить. Оно даровало жизнь демонам в моей голове, но демоны, они задерживаются, и рано или поздно они насовсем поглотят меня; вот почему мне нужно вытащить отсюда себя и свою маму.

Нас всего двое. Без понятия кто мой отец. И я смирился с этим фактом.

Он наобещал ей золотых гор, однако после себя оставил громадную пустоту, которую она пыталась заполнить любым бухлом или наркотиками, которые могла откопать.

Она принаряжается, глядя в окно, веря: сегодня наступит тот день, когда он нагрянет, спасая нас от ада. Но никто не появится. Такого никогда не произойдет. Только мы сможем спасти самих себя.

— Ты собираешься трахнуть меня сейчас? — промурлыкала Мари мне на ухо, пока я привязывал ее запястья к изголовью кровати.

— Ага, Мари, собираюсь, — с уверенностью заявил я.

Вне зависимости от того, что я использовал ее, а она — меня, я зацениваю красоту, где бы я ее ни увидел, и я не скоро забуду образ Мари Вандербильт, привязанной к кровати с балдахином, пока я трахал ее до бесчувствия.

С осторожностью снимая со стены стеклянную раму и отцепляя подложку, я тихо опускаю раму на деревянный кухонный стол. Когда я кладу руки на пергамент, я резко выдыхаю.

Вот что меня заводит.

Бережно вынимая картину, я аккуратно сворачиваю ее и достаю из рюкзака полароидный снимок своего члена. Облизываю снимок с обратной стороны и прижимаю его так, чтобы он расположился прямо в центре рамки с миленьким пустым пространством вокруг него.

Как только он оказывается на стене, я отступаю назад, наклоняя голову в сторону с кривой ухмылкой.

Поцелуй шеф-повара.

Хотя, не уверен, что Мари заценит этот сувенирчик. Но я бы убил за возможность увидеть, как она будет объясняться, выпутываться из этой ситуации. Зато у меня не возникнет никаких трений с объяснением, почему на кухонной стене висит член.

Все дело в нестандартном мышлении — вполне себе намеренный каламбур⁴.

Я хорош в своем деле, поскольку внимателен. Многие слушают, ожидая, когда наступит их очередь говорить, но не я. Я прислушиваюсь и учусь, как и положено умному грабителю. Единственный способ, который я знаю для того, чтобы выжить.

Женщины, которых я трахаю и которых обкрадываю, используют меня так же, как и я их. Я — их грязный секретик, прокручивающийся в их умах, когда сзади их трахает мелкий член мистера Виагры. Им по душе предаваться воспоминаниям о грязном сексе со старшеклассником.

Я отнюдь не ребенок.

Я быстро повзрослел, так как был для мамы больше родителем, чем она для меня.

Я уже сбился со счета, сколько раз я загонял ее пьяную задницу в душ, чтобы она протрезвела. Или засовывал пальцы ей в глотку, чтобы выдавить из нее пойло из отпускаемых по рецепту таблеток.

Но я не сетую.

Происходящее рано научило меня: чтобы выжить в этом мире, нужно перестать добираться на перекладных и схватить жизнь за яйца. Если имеется перспектива, — воспользоваться ею. Мешканье приведет лишь к сожалению, а я не хочу прожить ни одного дня, размышляя: «а что, если?»

Вот почему я с улыбкой занимаюсь тем, что делаю, и ни о чем не сожалею.

Парни моего возраста будут говорить о кисках и пьянках, но у меня нет на это времени. Я хочу добиться большего в жизни. Я отказываюсь становиться статистической единицей. Я покину этот сраный город и сделаю это за счет богатства людей, которых обокрал.

Воистину кара.

Рулонные гаражные ворота со скрежетом открываются, оповещая меня, что пора валить.

Закидывая рюкзак на плечо, иду к холодильнику и открываю упакованный завтрашний обед Пьера, и быстро провожу по нему языком… так же, как я проделывал это с киской Мари.

Казалось честным, если Пьер тоже примет участие в этом действе.

Мои шаги гулко отдаются в пустом коридоре, пока я невозмутимо направляюсь к входной двери. Прогуливаюсь. Не бегу. Как только я выхожу через переднюю дверь, Пьер входит через заднюю. Все так просто.

Накинув капюшон, я прохожу через ухоженные сады и заглядываю в кухонное окно.

Пьер бросает ключи от машины на стойку и качает головой при виде приоткрытой двери холодильника. Он закрывает ее, и я знаю, что его внимание привлек сэндвич. Уебок выглядит так, будто не употреблял углеводов с восемьдесят четвертого.

Его поджидает соблазн. Что же он сделает?

Пьер запихивает сэндвич в рот, но замирает, не дожевав, когда его взгляд устремляется на стену перед ним.