Во мне не хватает криков, и, кажется, что они исходит от кого-то другого.

Я перестаю быть собою.

Не знаю, куда я делась, но мне кажется, что я стою позади Блейка, как привидение, наблюдающее за тем, как он уничтожает девчонку на ее первом выпускном.

Я ощущаю разрыв в своем теле.

Он вошел в меня сзади, и я рыдаю, когда он вторгается в мой задний проход. Пальцы, член, что-то другое — не знаю, что именно, но если ранее я думала, что мне больно, то я даже понятия не имела, насколько все может скверно обернуться.

— Вот эта девочка, — радостно хвалит он. — Воу, Нелли¹⁴, полегче.

И я чувствую, как он разрывает меня надвое.

Я хочу умереть. Но он не прикончит меня.

Блейк тянет меня взад и вперед за тот предмет, что вводит в меня, словно скача на лошади.

— Я подготавливаю тебя, моя голубка, — говорит он, сильно вдавливая и не отпуская это, ожидая, когда я ослаблю напряжение.

Я громко кричу напротив ремня во рту, и мне кажется я свихнулась.

— Отпусти, Дарси, — произносит он мне на ухо. — Просто отпусти, малышка. Ты справишься.

Слышу, как вдалеке ржут парни, словно они уже очень далеко, а я провалилась в темнейшее ущелье.

Блейк снова толкается, и мое тело раскачивается взад и вперед по трибуне, а голова ударяется о то, что кажется твердой бетонной стеной. Хочу, чтобы он колотил этим сильнее, чтобы я сумела навсегда разбить свое тело об нее.

После такого нет пути назад. Я уже никогда не буду прежней. Дневной свет лишь обожжет меня явью, с которой я никогда не смогу смириться.

И все же во мне есть блик огонька, легонько танцующий над тем подобием меня, которая в курсе: ничто и никогда не сумеет сломить меня. Они только что совершили самую большую ошибку в своей гнилостной жизни.

ДЕСЯТЬ

ЭМАНСИПАЦИЯ ВОРА

У меня есть марки и пистолет. Но этого недостаточно.

Не знаю, что именно в краже меня заводит. Именно во тьме и в разврате я благоденствую. Я был для этого рожден, и сколько бы у меня ни было, мне всегда хочется большего. И поэтому я решаю стащить старинный персидский кинжал, который красуется в кабинете Теодора-третьего.

С таким-то именем ему ещё повезло, что я не обчищаю его до ниточки.

Приглядываясь к часам на его столе, я вижу, что отсутствовал гораздо дольше, чем думал. Дарси будет капец как взбешена. Но я знаю, что она может о себе позаботиться.

Еще пять минуточек…

Как раз когда я переставляю стекло на футляре для кинжала, я слышу, как открывается входная дверь.

— Дорогая? Сегодня я рано. У Винни пищевое отравление. Я говорил ему не есть эту похлебку из моллюсков. Дорогая?

Вглядываясь в небо и тихо матерясь, я понимаю, что пора валить, так как муж Джастины должен был появиться дома только через час. Я не должен был жадничать. Следовало уйти раньше. Если бы я свалил, то не торчал бы в этом кабинете без возможности побега, и Дарси не ждала бы моего возвращения.

Блядь.

В этом-то и суть ретроспективы, — это бесполезная фигня.

Я думал только о Джун и о том, что чем больше я украду, тем скорее мы сможем удрать с этого города. Подальше от призраков, ежедневно преследующих нас обоих.

Подкрадываясь к окну, я вижу, что падение вниз, вероятно, будет болезненным, благодаря барбарисовым кустам. Однако это лишь добавится к многочисленным порезам и шрамам, которые у меня уже имеются.

Убеждаясь, что у меня есть все, ради чего я сюда притащился, я тихонько открываю окно, но быстро отступаю, увидев подъехавшую тачку. Свет фар позволяет мне разглядеть Теодора, стремящегося к тому, кто подъехал. Справедливо заметить, приглашены они не были.

Из тачки выходит женщина, явно взволнованная. Я не слышу, что она говорит, но чувствую жжение от пощечины, которую она только что отвесила Теодору.

Кем бы ни была эта женщина, она — божье ниспосланье; благодаря ей я могу смотать, не выковыривая колючки из задницы.

Я тихонько открываю дверь и решаю выйти тем же путем, что и пришел — через заднюю дверь. Однако я понимаю, что Джастина все еще с кляпом во рту и привязана к кровати.

Я должен оставить ее, потому что оправдания женщины по причине того, почему она привязана к кровати, были бы весьма комичными. Но увидев, что ее муж увлекается другой женщиной, я чувствую себя виноватым за то, что осуждаю ее. Ее муженек тоже, очевидно, прелюбодейный мудила.

Подбегая к ее спальне, я вижу, как ее глаза лезут на лоб, когда она видит меня. Она приглушенно говорит через галстук во рту, давая мне визуальные подсказки, чтобы я развязал ее, что я и делаю. Прежде чем она успевает заговорить, я вынимаю кляп из ее рта и накрываю ее губы своими.

— Спасибо. Я хорошо провел время. Кстати, твой благоверный снаружи с какой-то бабой. Выглядит не очень… для него. — Я морщусь. — Или для тебя.

Ее глаза сужаются, она явно ранена моей отрешенностью, а также моим откровением, но что есть, то есть: я воспользовался ею так же, как и она мною.

Я не жду ответа и быстро пробираюсь через дом.

К счастью, Теодор все еще снаружи. Интересно, по другой щеке ему еще не надавали?

Схватив яблоко из чаши с фруктами, я откусываю большой кусок и держу его во рту, так как руки заняты краденными вещами. Так не пойдет, поэтому я роюсь в шкафах и нахожу пакет, в который можно все свалить.

Как раз в ту минуту, когда я собираюсь открыть дверь, я слышу голоса, приближающиеся к кухне, и звучат они не слишком радостно.

Возвращаясь тем же путем, я направляюсь наверх и решаю держаться подальше от спальни Джастины, придерживаясь первоначального плана — выпрыгнуть из окна. Как только я открываю его, в кармане вибрирует мой телефон. Обычно я бы на него не обратил внимания, — учитывая, что это первый раз, когда я нахожусь в нескольких секундах от того, чтобы быть пойманным, — однако я беспокоюсь, что на другом конце провода Дарси, которая звонит, дабы узнать, где я нахожусь.

Но когда я вижу, что звонит Джун, мое сердце мгновенно замирает, и все мысли о поимке меня с поличным, позабыты.

— Все в порядке? — спрашиваю я, затаив дыхание.

Она не отвечает, и я не думаю, что ее пауза сделана с целью драматизации.

— Мне очень жаль.

Теперь я тот, кто молчит.

— Я была ужасной матерью.

Да, она была таковой. Капец какой ужасной. Но я не держу зла. Я понимаю, что она сломлена и разбита. Я принимаю это. Я смирился с этим, поскольку делаю все это для того, чтобы восстановить те ее частички, которые сумею.

Вылезая из окна, я сажусь на карниз и некоторое время вглядываюсь в небо, слушая, как мама кается в своих грехах, задаваясь вопросом, почему именно сейчас.

— Я стану лучше. Обещаю. Больше не буду. Я обращусь за помощью. Пожалуйста, прости меня.

Многие, услышав эти слова, почувствовали бы облегчение. Но я уже их слышал. Я знаю ее модель поведения, потому что завтра я буду закидывать ее задницу в душ, чтобы вновь отрезвить ее.

Но тем не менее я тешу ее.

— Все в порядке.

— Нет, это не так, — упрямо возражает она. — Твой отец…

— Давай-ка не будем портить приятную беседу упоминанием о нем, — перебиваю я, понимая, что сейчас самое время валить.

Свесив ноги, я ни хрена не подготавливаюсь, и просто прыгаю, отлично понимая на что подписываюсь. Свобода падения незаметна. На мгновенье мне кажется, что я умею летать.

Я приземляюсь на ноги, но мои брюки цепляются за барбарисовые кусты.

— У тебя есть полное право его ненавидеть.

Выбираясь из сада, я оставляю без внимания колючки, торчащие из каждой части меня, и держусь в тени, прижимая телефон к уху.

— Я не ненавижу его, — твердо заявляю я. — Ненавидеть его означало бы, что меня колышет, а это не так. Сейчас не время для глубоких и содержательных…