И это мой сигнал к отбытию.
Пересекая лужайку перед домом, я убеждаюсь, что оставляю за собой грязные следы. Я почти растворяюсь в ночи, однако замираю на месте, когда полнолуние улавливает серебристый росчерк через улицу.
Не знаю почему я останавливаюсь, но такое чувство, будто ноги внезапно приросли к земле.
Чувствую ее глаза прежде, чем вижу их. Как у кошки в ночи, они словно светятся.
Девчонка стоит на обочине; возвышающийся белый дуб заслоняет ее от мира.
Интересно, ждет ли она кого? Она босиком и в белом костюме кролика с капюшоном, так что сомневаюсь, что та ждет машину. Что же она здесь делает в такой поздний час?
У меня нет времени ни на что и ни на кого — и точка, — но в девчонке, которой насрать на то, что она стоит в темноте, что-то есть; ее костюм кролика контрастирует с ночным небом, что интригует меня.
Прежде я ее не видел. А увидев, непременно бы запомнил.
Ее длинные светлые волосы стянуты в два болтающихся хвостика, которые выбиваются из-под надетого капюшона с кроличьими ушками. Серебро, что привлекло мое внимание, исходит от большого серебряного крестика у нее на шее. Здесь, под лунным светом, одетая как белый кролик, она, блин, дух захватывает.
Я пялюсь на нее.
Она пялится в ответ.
Жду, что она отведет взгляд, но этого не происходит.
Она просто стоит под дубом, так же внимательно наблюдая за мной, как и я за ней.
Ее уверенность, как и то, какого хера она здесь делает в такой одежде, пленяет меня, и, вопреки здравому смыслу, я перехожу дорогу.
Тем не менее, я останавливаюсь посреди улицы, не желая стеснять ее. Нужно сохранить пространство между нами.
Засунув руки в карманы своих рваных джинсов, жду, когда она заговорит. Многие девчонки вели бы себя жеманно и, возможно, прикусили бы губу.
Но не эта девчонка.
Вблизи она еще более чарующа, чем издали.
Ее глаза озаряют тонкие черты лица, хотя в них есть и острота. Она поджимает свои алые губы, изогнув брови, не впечатлённая тем, что я вторгся в ее личное пространство. Не совсем привычная реакция от противоположного пола.
Пойманный прохладным ветерком темно-зеленый лист падает с дерева. Он взлетает и приземляется между ее кроличьими ушками. Она оставляет его на голове.
— Его называют белым дубом, потому что свежесрубленная древесина светлого цвета, почти белая, — бесстрастно молвлю я.
Я надеюсь на улыбку или, может, подергивания губ, но ничего. Nada5. Сейчас самое время уйти, не теряя достоинства, однако не могу — вся эта штука с «жить, ни о чем не сожалея» и все такое.
Открываю рот, собираясь выпалить очередной факт, но она обхватывает свое стройное тело руками.
— Ты можешь использовать гугл. Мои поздравления.
— Гугл для ленивых болванов, — без раздумий возражаю я. — Предпочитаю по старинке — книги читать вообще-то. В библиотеке. Вдали от людей.
— Людей не переносишь? — спокойно спрашивает она, смахивая с головы листик. — Не могу понять, почему нет? Выплескивание всей этой забавной достоверной информации должно помочь тебе завоевать кучу друзей.
— Не знаю, почему ты думаешь, что меня это колышет. Друзья хороши только для долгих походов по снегу. Просто спроси Альфреда Пакера.
— Кто такой Альфред Пакер? — От ее заинтересованности я жалею, что не выложил другой факт, чтобы доказать свою точку зрения.
— Колорадский каннибал, — невозмутимо объясняю я, проводя рукой по своей длинной челке. — Золотодобытчик, проголодавшийся во время одного из своих поисков и сожравший свою команду зимой, 1874-го.
Я улыбаюсь.
Она — нет.
Жду, что она отвернется, испытывая отвращение, но она этого не делает, как бы сделали многие.
— Ему, по крайней мере, не нужно было беспокоиться о холодильнике.
Я открываю, но вскоре закрываю рот, поскольку впервые в жизни меня застали врасплох.
— Откуда ты знаешь всю эту фигню?
И тут возник вопрос, что преследовал меня всю жизнь.
Я всегда знал, что я — другой. Сколько себя помню, мне удавалось запоминать информацию и, не испытывая никаких затруднений, пересказывать ее. Кажется, что многие умеют так делать.
Но когда я объяснил маме, как поменять свечи зажигания в ее машине, она поняла: я — особенный. Мне было пять.
Я нечаянно услышал, как механик из местного гаража, мимо которого мы проходили за неделю до этого, рассказывал об этом миссис Мерфи, и это просто запомнилось мне, как и многое другое. Не знаю, откуда мне это известно. Просто знаю… но быть здесь, с этой странной девчонкой, это нечто, чего я не понимаю.
И мне это не по душе.
Я люблю устанавливать контроль над всеми аспектами своей жизни, а стоя здесь, посреди дороги, под полнолунием, себя я не контролирую.
Сунув руку в рюкзак, чтобы достать пачку сигарет, я непринужденно прикуриваю одну, не отрывая взгляда от крестика на шее девчонки. Я даже знать не знаю ее имени.
— Так что же делает такая паинька, как ты, здесь, в потемках?
Между нами клубится дым, и никотин — именно то, что мне нужно, чтобы успокоить эту трепещущую энергию.
Ее взгляд задерживается на моих губах, но вскоре я осознаю, что увлечена она не моими губами, а тлеющим кончиком сигареты, светящимся красным.
Вскоре ее взгляд концентрируется на нем, и я не двигаюсь, когда она подходит ближе и встает на цыпочки, чтобы выхватить сигарету из моих уст.
Она зажимает ее между своих зубов, глубоко затягиваясь.
Я жду, затаивая дыхание.
— С чего ты решил, что я паинька?
Я указываю на крестик у нее на шее.
На ее лице расплывается улыбка, но с таким же успехом сам дьявол мог бы оскалиться, и когда позади нее внезапно вспыхивает красное свечение, это только подтверждает факт.
— Внешность бывает обманчива, — заявляет она, преспокойно выпуская облако дыма.
Багряное свечение внезапно становится больше, ярче, и когда я смотрю поверх ее головы, то вижу, что причина в том, что горит дорогой куст красных роз двухэтажного дома, перед которым мы стоим.
— Твои розовые заросли горят, — вскользь говорю я, и она беспечно смеется. Этот звук, по веским причинам, пиздец как пугает меня.
— Бьюсь об заклад, ты такое всем девушкам говоришь. — Знает ли она, что я делал через дорогу?
Прежде чем я успеваю ответить, на крыльце загорается свет. Предполагаю, ее предки собираются потушить пожар, но когда она бросает сигарету на землю и хватает меня за руку, похоже, что я все неверно истолковал.
— Бежим! — кричит она. Ее волнение осязаемо, когда мы стремительно убегаем прочь от ее дома. Чем дальше мы бежим, тем яснее становится: это не ее дом.
Мы бежим через всю окрестность; наши гулкие шаги по бетону синхронны с тяжелым дыханием. Ее радостное хихиканье поражает меня, когда мы слышим страдальческие крики того, чей розовый куст она только что подожгла.
— Значит, просто очередной воскресный вечер для тебя? — язвлю я, когда она поворачивается ко мне, ухмыляясь.
Мы продолжаем убегать с места преступления, рука об руку, и я не могу отделаться от ощущения, что это — мы, против всего мира. Дурацкая мысль, ведь эта девчонка явно пироманка, а я — вор. Но давненько я так не развлекался.
Мы сворачиваем за угол, и она внезапно отпускает мою руку.
Мы стоим на месте, переводя дух, стоим друг против друга с горящим миром вокруг нас. Я не отвожу взгляда. Не могу. И она, кажется, тоже.
С босыми ногами и в костюме кролика она, блядь, сражает меня, ибо я хочу знать, кто она такая. Но не успеваю спросить, как она вдруг бежит по подъездной дороге, где перелезает через забор, не обращая внимания на немецкую овчарку, что кусает ее за кроличий хвост.
— Кто ты такая? — восторженно молвлю я себе, уставившись в ту сторону, куда она исчезла во тьме.
Я в судьбу не верю, но не могу избавиться от ощущения, что мир, каким я его знаю, скоро, во всех возможных смыслах, загорится.
ДВА
