— Давайте — без вступлений! Говорите, как понимаете. Мне всякое мнение интересно.

— Вы любите пейзаж, — продолжала Эльвира. — Это хорошо. Вы уже почти нашли свой любимый цвет… Но не кажется ли вам, что на одном этюде серый фон хорош, а когда серого видишь слишком много, то становится как-то скучно? Вот мы шли сейчас — какая благодать вокруг! Лес, небо, луга — все такое яркое, красочное. Вот нарисовать такое, сохранить надолго радость этого дня — это и есть, по-моему, искусство. А у вас все серое, одноцветное.

— Мы уже говорили об этом… — Игорь пожал плечами, как бы поясняя, что, мол, тому, кто не понимает живописи, объяснить это трудно. Но, подумав, все же добавил: — Это трудно объяснимо, Эльвира. Я редко пишу при ярком освещении. Солнце искажает цвет. Я люблю приглушенное освещение. Отсюда-то, видимо, и мое пристрастие к серому цвету.

Она поняла, что разговор этот неприятен ему, и поспешила перевести разговор на другое:

— И еще, Игорь: почему вы не любите лес?

— Как это «не люблю»? — он был несколько озадачен этим вопросом.

— Так. Вон сколько у вас этюдов! И я не вижу ни одного, где был бы лес. Ни березовых опушек, ни тенистых елей. Все серые стога да осенние ивы. А лес сейчас такой красивый!

Игорь никогда не задумывался, что больше любит писать. Да, он любит простор, дали, серую Оку — все, что больше отвечает его настроению.

— А я очень люблю лес, — продолжала Эльвира. — Так и бродила бы по нему весь день. Мне надо было бы поступить в лесную академию, а я вот бумажками занимаюсь: «сальдо — бульдо»…

— Вы бухгалтер? — настороженно спросил Игорь.

— Не совсем бухгалтер. Экономист. Но тут, в Заокском, должности экономиста нет. Пока работаю в райфинотделе. Сижу за столом, а сама смотрю на лес. У нас лес — под самыми окнами. Я за десять километров хожу и никого не боюсь: ни людей, ни лосей. Я наши леса знаю. А тут одна боюсь. К тому же — я болтушка. Мне попутчик нужен, чтоб было с кем поговорить. Пойдемте завтра вместе? Грибов наберем. А Лена нам их пожарит.

— Какие теперь грибы?! — ворчливо отозвался он.

— Ну, что вы! Знаете, сколько в этом году грибов?! Пойдемте, Игорь Николаевич! И мне сделаете приятное, и сами развеетесь. Отойдете от этих «серых далей», — съязвила она.

Как-то трудно было отказать в такой пустяковой просьбе. Но с другой стороны, всякое дело, которое требовало от Кудинова движения, принятия каких-то новых решений, вызывало в нем внутренний протест.

Эльвира видела, что он колеблется. Она уже знала, чем можно заманить его в лес.

— Можете взять с собой вот этот ящик, — она указала на этюдник. — Встанете где-нибудь в затишке, а я рядом, недалеко, поброжу, грибы пособираю.

«Только не завтра! — лихорадочно работала мысль в поисках отказа. — Надо сослаться на что-то важное, оттянуть время. А там все устроится».

— Завтра не могу, Эльвира, — сказал он, не глядя ей в глаза. — Я еще этот этюд не завершил. Денька два потребуется. А потом — посмотрим. Я не против прогулки в лес, тем более с такой очаровательной девушкой, как вы…

Игорь все это хотел обернуть в шутку; он привлек Эльвиру, чтобы поцеловать. Она улыбнулась и не то чтобы оттолкнула его, а скорее — ловко вывернулась из его объятий.

— Посмотрите лучше, какую я вам красоту устроила! — Эльвира кивнула на стол.

На столе, в вазочке, в которой он хранил кисти, стоял букет осенних листьев — оранжевых, желтых, красных, — таких ярких, что они забивали цвет его этюдов.

И среди этой осенней красоты, как бы напоминая о прошедшем лете, ярко-ярко голубел цикорий…

— Будьте добры, Игорь Николаевич, подержите! — Сомов бесцеремонно сунул в руки Кудинову лампу, пояснил: — На лицо падают блики, искажается цвет. Вы отойдите немного подальше. Так.

Фотограф включил свет, и стало ярко, как днем.

Тем днем, когда Игорь писал Эльвиру.

А день тот он вспоминал часто.

С утра над Окой туманилось, и когда они садились в лодку, на причале, за дебаркадером, то все сиденья были покрыты каплями утренней росы. Садиться на мокрое не хотелось. Игорь достал из этюдника лоскут, которым он вытирал кисточки, протер сначала корму, где он думал усадить Эльвиру, а затем и скамейку посреди лодки, на которую сел сам, готовясь грести.

Они решили не идти за грибами, а поплыть на лодке. Идти надо было в Ланский лес; идти не так уж далеко, километра три, не более, но дорога до самого леса открытая, пыльная — поля да буераки. Тащиться по этакой дороге с этюдником да с корзиной — малое удовольствие. Они решили взять лодку и спуститься на ней вниз по Оке, к Улаю. Игорь знал, что там, высоко над рекой, в глубине леса, посреди редких раскидистых берез, есть хвойные посадки. В эту пору под березами должны быть чернушки, а в сосенках, где по утрам прячутся сырость и туман, можно насобирать груздей и рыжиков, если подвалит счастье. Пусть маслята — на худой-то конец!

У реки было сыро и прохладно. Эльвира — веселая, оживленная — не скрывая своей радости, что все удалось так, как она задумала, суетилась, все норовила подтянуть лодку кормой к берегу и поставить корзину. Игорь, чтобы покончить с этим, взял из рук Эльвиры корзину с запасом кое-каких харчишек, которыми их снабдила диетсестра, и поставил плетенку на нос лодки. Бросил туда же связку картонок, этюдник, снял с себя пиджак, готовясь грести, сказал Эльвире:

— Садитесь, поехали!

Эльвира села на корму, Игорь — на весла, и они поплыли. Они поплыли все тем же правым берегом, на котором стоял и дом отдыха. На реке в этот час было тихо и спокойно: катера осенью ходили редко, лодок с отдыхающими — тоже не видать. Не хотелось нарушать этого покоя: ни разговаривать, ни шумно всплескивать веслами. Игорь греб молча, не спеша. Лодка шла легко: помогало течение. Вода под веслами чуть слышно плескалась, шелестела.

Через четверть часа исчезла из виду излучина реки с песчаными плесами по левому берегу — велегожский пляж. Не стало видно и их дома отдыха, лишь белый корпус столовой с черными окнами высматривал округу поверх вершин сосновой рощи.

Эльвира сидела на корме, лицом к Игорю, работавшему веслами. Пригревало солнце, и тепло его здесь, в лодке, было особенно приятно. Эльвира  р а с п у с т и л а  «молнию», распахнула полы куртки — видна была шерстяная кофточка с большим вырезом на груди. Игорь стеснялся смотреть на Эльвиру, бывшую очень близко, рядом. Он все смотрел в сторону — на берег, на пожелтевшие кусты ракитника, свисавшие к самой воде.

— Пристанем у красного бакена или спустимся к роднику? — спросил он.

Эльвира пожала плечами: как хотите! Но, помолчав какое-то время, уточнила:

— Тут, говорят, пещера есть. Я много слыхала про нее, но не видела. Поглядим? А то когда теперь снова побываешь тут…

— Ну что ж, значит, спустимся к роднику. — Игорь не спеша продолжал работать веслами.

Улай, косматый исполин, возвышался над Окой серыми скалами, рыжими березами, почерневшей за лето хвоей корявых сосен.

Лодка уткнулась в каменистый берег. Игорь бросил весла и, выпрыгнув, попридержал ее. Эльвира тоже встала. Он подал ей руку, чтобы она не поскользнулась в вертлявой посудине.

Эльвира вышла, и они вместе, натруженно дыша, вытянули лодку на берег. Лодка была не очень тяжелая, килевая; они дружно подхватили ее, засунули под ракитовый куст. Тень от кустов уже поредела и не скрывала от посторонних глаз их посудину.

«А, ничего: сейчас привяжем!» — решил Кудинов.

Он вспомнил, что так поступают все отдыхающие. Проплыви летом — от Велегова до Тарусы под каждым кустом спрятана лодка. Отдыхающие, все больше молодые парочки, гуляют по лесу, осматривают пещеру, целуются в кустах, а лодки их стоят до поры до времени. Кудинову не раз приходилось спугивать парочки. Пробираясь вдоль берега с этюдником, он вдруг замечал их, и они стыдливо скрывались в кустах — только ветви шевелились, как шевелится трава, когда уползает ящерица…