Живописцев в столице много — тысячи. Есть художники, в которых выставкомы заинтересованы, им всегда предлагают выставляться. Кудинову никто и никогда не предлагал. Его мало знали. Знали два-три однокурсника, в их числе — и Славка Ипполитов. Игорь был уверен, что Славка — не талантливее его, просто он оборотист, умеет угодить секретарям, п о д с ю с ю к н у т ь, когда надо. Славка уже давно состоит членом живописной секции и принимает самое деятельное участие в работе всех комиссий и выставкомов. Однако, каким бы свистуном Славка ни был, у него, небось, хватит вкуса, чтобы оценить «Эльвиру» и оба эти этюда, рассуждал Игорь.

И ему не хотелось упустить момент, пока есть рабочее настроение, вдохновение. И он все эти дни, как только уехала Эльвира, лихорадочно писал.

Но, как назло, после «Острова» и «Стогов» он вдруг почувствовал такую пустоту, такую душевную расслабленность, что все у него валилось из рук. Он не сразу понял, что это — спад, апатия. Сначала ему показалось, что его немного просквозило, когда он стоял на лугу, писал «Стога». Игорь постарался перебороть себя. «Не раскисать!» — говорил он и, как всегда, после завтрака, уходил к Оке. Облюбовав место, с которого хорошо смотрелись река, и пустые луга, и темно-синий лес на горизонте, он ставил этюдник и начинал работать. Однако писать не хотелось: луга были серые, скучные; небо — тоже серое, одноцветное.

Игорь не хотел сдаваться. Как же так, думал он. И вчера, когда писал «Остров» и «Стога» тоже все было серым, но сколько виделось оттенков, голубые тени от стогов на отаве, летучие, призрачные облака, лиловатое небо. «Нет, главное — работать, писать!» — твердил себе Игорь и ожесточеннее чем всегда, вытирал кисть, тыкал ею в палитру.

Но когда он вечером приносил домой этюд и вешал его на стену рядом со «Стогами», все у него обрывалось внутри: не вышло! Ничего не вышло. Игорь поначалу все свои неудачи относил за счет осени, которая выравнивала все цвета. И он решил, что завтра пойдет не к реке, а наверх, в деревню. И станет писать деревенскую улицу — покосившийся плетень возле избы уборщицы из их корпуса; и новый кирпичный дом их диетсестры Лены под оцинкованным железом.

Он шел в деревню и писал — и забор, и кирпичный дом, и все выходило банально, плоско. Кирпичный дом диетсестры выглядел большим квадратом с тремя окнами (три квадрата поменьше), а покосившийся забор жил сам по себе.

Игорь, опустошенный, усталый, валился на диван и лежал час, другой, меланхолически разглядывал этюды, которыми увешены были все стены. Потом вдруг вскакивал, начинал грунтовать новый холст, готовясь к завтрашнему. Он решил, что завтра во что бы то ни стало отправится на Улай, посмотреть то место, где он писал Эльвиру. Он решил, что спешить не будет; будет работать весь день до ужина и вернется лишь в сумерках. Лодочный причал был уже закрыт — все ялики чернели на песчаной косе, за домом бакенщика. Поэтому Игорь нагрузился, как ишак. Кроме этюдника и связки картонок, он тащил еще доверху набитый всевозможными вещами рюкзак. Там были еда, термос с чаем, брезентовая куртка на случай дождя.

Тропинка, ведущая к Улаю, петляла берегом Оки. Летом рыбаки с трудом пробирались сквозь непролазные заросли, заплетенные ежевикой и хмелем. Теперь же тропка была просторна — лишь висели на голых ивовых побегах гирлянды хмеля, унизанные коричневыми шишками. Где-то высоко, над лесом, курлыкал косяк журавлей. Над Окой был извечный их путь, и, вслушиваясь теперь в тревожный говор птиц, Игорь думал о том, что вот-вот наступит зазимок — с первым снегом, с утренним морозцем, с закрайками на реке, — и тогда нужно будет топить комнату каждый день, а на террасе вообще нельзя будет работать, и волей-неволей придется ему уезжать.

Игорь с трудом отыскал ту самую поляну с редкими березами, где он писал Эльвиру. Он сбросил с плеч рюкзак, этюдник, огляделся. Боже, как все изменилось! Игорь в изнеможении присел на землю. Березы уже осыпали листву; голые вершины их чернели в сером небе. Трава вокруг пожухла, посерела; разноцветный ковер ее стал похож на войлок. Все вокруг так серо, одноцветно, уныло.

Он сидел на поляне, и ему так живо вспомнилась Эльвира — настолько живо, что почудилось даже, будто он слышит ее голос, Игорь вздрогнул. Ему показалось, что Эльвира раздвигает ветви молодых елей и сейчас выйдет на поляну — сияющая, желанная, какой он увидел ее тогда, в тот счастливый миг. Он понял вдруг, что тоскует по ней, что она ему нужна.

Игорь вернулся домой во втором часу пополудни — опустошенный и усталый, будто он не прогулку совершал, а день-деньской таскал глыбы в каменоломне.

Отдыхающие заканчивали обед. Шахтеры выходили из столовой на террасу, присаживались к столу  з а б и в а т ь  козла.

Игорь поставил у окна этюдник; прошел в контору, где стоял телефон, вызвал Заокское. Почему-то долго не соединяли, и он ходил из угла в угол крошечной комнатки-почты, вслушиваясь в скрип половиц.

К счастью, Эльвира оказалась дома.

Игорь был так обрадован, услыхав ее голос, что не сказал ей даже обычного «Здравствуй!»

— Эльвира! Мне скучно. Приезжай! — кричал он в трубку.

— Хорошо! — отвечала она. — Я приеду в субботу. Вечерним автобусом.

Она приехала, и все было очень хорошо. Главное, Игорь был доволен собой: он не говорил глупостей — ни обещаний, ни пустых клятв. Эльвира все время была с ним — ласковая, чуть-чуть грустная. Она привезла с собой много вкусной домашней еды: пирожков, соленых грибов, моченых яблок — всего, по чему он соскучился, живя на казенных харчах.

Она попросила не оставлять ее, не ходить в столовую, на ужин. Он с радостью согласился; она накрыла стол, и было очень уютно, совсем по-домашнему. И не только вечером, когда она приехала, — они и утром решили не ходить в столовую.

Проснулся Игорь поздно. В десятом часу, в пору, когда надо было идти в столовую, Эльвира еще спала, а Игорь только-только пристраивался к столу бриться. Он отодвинул в сторонку трогательные Эльвирины вещички: красивое кольцо с малахитом, шпильки, серебряную цепочку, которую она носила на шее, — отодвинул все это, поставил на стол зеркало в коричневых крапинах, которое снял со стены; достал безопаску, помазок и принялся не спеша взбивать пену в пластмассовом стаканчике.

Игорь любил эту минуту, когда пена растет на глазах, взбивается, а он все стучит и стучит по дну стаканчика помазком.

Глядя в зеркало, Игорь изучал свое лицо. Он замечал и не замечал перемены в нем. Ему показалось вдруг, что возле рта у него залегли мужественные складки, похудели и сами щеки…

Намылив лицо, Игорь придвинул зеркало поближе к себе.

В зеркале виднелась кровать. Разметавшись, на кровати спала Эльвира. Слышно было ее размеренное дыхание. И это дыхание привносило уют, спокойствие. Игорь подумал, что так, наверное, бывает в хороших семьях, где царит согласие и довольство. Эльвира поздно приехала, устала в дороге и теперь разоспалась.

В комнате было тепло — Игорь еще с вечера хорошо протопил печку, стоявшую в углу, в жестяном кожухе, покрашенном «под серебро».

Было тихо, уютно и очень спокойно на душе.

Игорь уже заканчивал бритье, когда она проснулась.

— Доброе утро! — сказала Эльвира, приподняв голову. — О, проспала!

— И хорошо, что проспала. Раз в неделю можно и проспать. — Игорь полотенцем вытер остатки мыльной пены с лица, как всегда после бритья, еще раз внимательно оглядывая себя в зеркале. И остановился на полуслове: увидел в зеркале Эльвиру, скинувшую с себя одеяло.

Игорь был поражен красотой Эльвиры. И это понятно, если учесть, что, кроме натурщицы в институтском классе, он не видел нагих женщин. Обомлев, он тайно, через зеркало, любовался Эльвирой. Она же, видимо, думала, что он занят и не видит ее.

Эльвира потянулась, заложила обе руки за голову и от блаженства на какой-то миг смежила веки. Игорь не сводил глаз с Эльвиры — правда, у нее слишком крепкая шея, не так изящна талия, как у какой-нибудь Саскии. Но Саския, надо думать, в юности не работала на лесоповале. И тут же пришло решение: «А что — если написать ее!» Мысль эта разом овладела им. В ней, в этой мысли, была любовь и воспоминание о любви: «Писать! Писать!» Как он любил ее в этот миг! Как часто он мечтал о том, что у него будет прекрасная жена, которую он писал бы всю жизнь, запечатлел бы каждый ее шаг: на даче, на кухне, в кругу детей.