— Ну что ты, Олег! — вступилась Марина. — Она же ребенок! Наташе вон соку налей.

— По такому случаю и ей можно!

— Нет-нет!

Налив девочке соку, Олег встал, чтобы произнести первый тост. Но в это время раздался голос диктора и тут же на экране телевизора замелькало не совсем еще четкое изображение. Олег поморщился. Марина опрометью бросилась к телевизору, погасила звук.

— Давайте выпьем за процветание этого дома! — заговорил Олег, держа перед собой рюмку. — В бытность мою на целине, когда я был молод и красив, — он повернулся и указал на свой портрет, — мне не раз приходилось пить кумыс с моим другом Каратаем. Старый аксакал любил повторять: женщина — это цветок, а мужчина — это стебель, который питает и поддерживает цветок. Без стебля сохнет цвет. В этом доме два замечательных цветка. За ваше здоровье, дорогие!

Они чокнулись и выпили. Олег опорожнил рюмку слишком поспешно. Выпив, он тут же налил себе еще и только после этого взялся за вилку, стал закусывать.

Тост понравился Марине. Конечно, лучше, если бы Олег сказал что-либо попроще, но поконкретнее, без красивых слов. Однако у Марины было хорошее настроение — все выходило так, как она задумала.

Неожиданно зазвонил телефон. Бросив вилку, Марина поспешила в переднюю. Предусмотрительно закрыла за собой дверь — думала, что это Анатолий. К счастью, звонила мать. Марина была очень обрадована звонком.

— Мамуля! — заговорила она. — Да, да! Все в порядке! Сидим за столом. В воскресенье мы ждем тебя в гости. Олег будет рад познакомиться с тобой. Наташенька? Ничего. Позвать ее к телефону? Ната!

Наташа побежала в переднюю. Выйдя из комнаты, как и мать, закрыла за собой дверь.

Оставшись один, Олег тотчас же выпил рюмку и налил ее снова.

Мать и дочь о чем-то пошептались в передней. Потом Олег услышал писклявый голосок Наташи, которая, подражая матери, деланно радостным тоном говорила с бабушкой.

— Хорошо, баб. Ладно! Приезжай, бабуля! Я буду ждать. Вяжешь мне шапочку?! Ой как хорошо! Целую.

Мать и дочь вернулись вместе.

— Я на воскресенье пригласила маму, — сказала Марина, обращаясь к Олегу. — Ты не возражаешь?

— Нет, нет! Пожалуйста. Конечно, мне надо прежде всего познакомиться с родителями. — От выпитого он разрумянился, подобрел, в речи его появились нотки игривости. — Родственники — великая сила. Без них человеку плохо. По себе знаю. Я завидую людям, у которых много родственников. У меня ж одна сестра. Родители погибли в блокаду… Да! Я предлагаю тост за родителей!

Олег снова наполнил Маринину рюмку. У него было налито, и он встал, готовясь сказать тост за родителей, и тут увидел, что Наташа протягивает к нему руку с пустым фужером.

— Папочка, — сказала она. — Налейте мне соку!

— Ах, извини, Наташенька!

Олег отставил рюмку, взял банку манго, потянулся к девочке. Желтый душистый напиток лился в фужер тонкой струйкой. Наливая, Олег смотрел на эту струйку и видел еще руку Наташи, державшую фужер. Вдруг фужер куда-то исчез и желтый сок полился на белую скатерть.

Олег вскинул глаза. Наташи за столом не было. Хлопнула дверь, и из соседней комнаты донеслись сдержанные рыдания.

— Что это за спектакль? — спросил Олег, обращаясь к Марине.

Та пожала плечами. Марина и в самом деле не знала, что стряслось с девочкой. Все произошло в какое-то мгновенье, и это мгновенье ускользнуло от внимания Марины. Пораженная случившимся, мать поспешила к дочери.

Наташа сидела на своей тахте и, закрыв лицо руками, плакала. Узкие плечи ее вздрагивали.

— Наташа, что случилось?

Дочь молчала.

— Я прошу объяснить! Слышишь? — Марина схватила Наташины руки, отняла их от лица.

Щеки девочки были мокры от слез.

— Мамочка, я не могу! — сказала Наташа, всхлипывая.

— Что не можешь?

— Называть дядю Олега папой.

Некоторое замешательство, вызванное упрямством девочки, не пожелавшей называть Колотова папой, продолжалось недолго. Олег был ненавязчив. Вопреки ожиданиям Марины он помалкивал о свадьбе. Олега одолевали совсем иные заботы.

— Я не могу спать на чужих тряпках, — признался он как-то Марине. — Я люблю во всем шик.

Марина поначалу не очень-то придала значения всем этим разговорам. Но однажды, придя с работы, она вдруг не узнала своей квартиры. Большая комната, служившая столовой, переоборудована в спальню. Посреди ее на месте стола красовалась широченная тахта, занимавшая чуть ли не полкомнаты. Рядом немецкий торшер с тумбочкой.

На тахте лежал Олег. На нем был новый атласный халат с широким поясом и отворотами на груди; домашние туфли из лосевой кожи он посчитал излишним снимать и валялся в них. На тумбочке торшера стояла бутылка коньяку, рюмка, блюдце с дольками лимона. В то же блюдце он стряхивал и пепел с сигареты, которую курил.

Увидев Марину, Олег встал, приложился к щеке.

— Ну как, мать?

— Ничего. Я вижу, ты произвел тут полную революцию!

— Ты еще не все видишь. Прошу!

Марина бросила на вешалку шапочку и, как была в уличных туфлях и плаще, прошла в комнату. Ни стола, ни дивана, на котором Марина любила сиживать вечерами, занятая штопаньем или вязаньем, только телевизор и Олегов портрет на стене.

— И ты… ты все это один? — недоумевая, спросила Марина.

— Нет.

— Тебе кто-то помог?

— Да! Деньги.

— А где же старая тахта и диван?

— Во дворе на свалке.

— Ну, Олежек! — Марина пожала плечами. — Ведь хорошие были вещи. Мы могли бы их подарить дедушке для дачи.

— Это мещанство, — сказал Олег. — Только мещанин — с а л а г а — цепляется за старое барахло. Дом каждого советского гражданина должен постоянно очищаться от рухляди. Весь цивилизованный мир меняет мебель, и только мы, русские, любим жить среди дедовских комодов и спать на скрипучих диванах.

Эти его блатные словечки, вроде «молотки» и «салага», коробили ее, но она сдерживала себя. Такая досада! Все у нее было на привычном месте — и стол, и шкаф, и диван. На узенькой тахтичке за дверью она любила спать; ей хотелось отдохнуть, садилась на диван. Приходили гости — раздвигался круглый стол, расставлялись стулья и можно было сидеть и пировать хоть до утра.

— А стол тоже выбросил? — упавшим голосом спросила Марина.

— Выдворен на кухню. А тот, самоделка, вон! — Олег махнул рукой, указывая на дверь.

«Слава богу, хоть стол-то уцелел!» — подумала она и с облегчением вздохнула.

— Ничего, мне твой вкус нравится! — Марина поцеловала Олега в щеку, от него изрядно попахивало коньяком. — А где Наташа?

— Убежала. Она меня игнорирует.

— Привыкнет. Не все сразу.

Марина повесила на вешалку плащ и, скинув туфли, сунула ноги в шлепанцы и снова вернулась в гостиную (теперь уже спальню!), чтобы взять из платяного шкафа пеньюар. Олег стоял возле тумбочки спиной к Марине, наливал из бутылки коньяк. Он, видимо, не слышал ее шагов и поэтому, когда она скрипнула дверкой шифоньера, Олег вздрогнул и лицо его, сосредоточенно-жесткое перед этим, осветилось улыбкой.

— Мариночка, за твое здоровье! — Он выпил рюмку, поставил ее обратно на тумбочку и, взяв ломтик лимона, пососал его. — Не гляди на меня так, дорогуша! — продолжал он, заметив недовольство в глазах Марины. — Я не пьяница. Это чудесный напиток! Всю зиму просидеть в холодной кабине за баранкой — в пимах, в шапке, на сухарях и чае. Черт побери, неужто после этого я не могу себе позволить месяц пожить так, как хочу?!

— Конечно, конечно! — сказала Марина. — Я с любовью на тебя посмотрела.

— Я так и понял. А пояснил затем, чтобы ты меня еще больше любила.

В их словах ни капли не было правды, была одна игра. Игра эта началась значительно раньше этих слов — с присылки гостинцев и писем. И начал ее он, а Марина поддержала, и теперь уж отступиться, повернуть назад нельзя было ни в большом, ни в малом. Многое уже начинало раздражать Марину, но она старалась гасить в себе это чувство. Свою нервозность она относила за счет привычки, все-таки пять лет жила одна! Ей добавилось обязанностей, а вот добавилось ли еще что-либо, она не знала, и это начинало ее раздражать.