Но она не стояла. Она была ненавязчива.

Утром, расставаясь у крыльца столовой, Игорь бросал небрежно: «Ну, пока!»

— Пока! — Эльвира на прощанье махала ему рукой. Она даже не спрашивала, куда он пойдет сегодня — на Оку или в деревню.

Ушел — и ушел.

Кудинов забегал к себе в коттедж, брал этюдник и уходил. Он нарочно уходил подальше — в луга или в деревеньку, раскинувшуюся по косогору. И там, затерявшись за деревенским забором, он расставлял этюдник и стоял возле него час-другой, наслаждаясь тишиной и покоем деревенской улицы. Было бабье лето, и все — от малого и до старого — копали в поле картошку.

Но вот время приближалось к обеду. Игорь уже поглядывал на часы: половина второго. Он спешил закончить этюд или начинал прикидывать, на чем ему остановиться, чтобы завершить работу завтра.

Как-то раз, едва он приготовился сложить этюдник, откуда ни возьмись — Эльвира.

— Игорь! — крикнула она ему с опушки леса и помахала рукой. В руках у нее был букет осенних цветов, обрамленных листьями клена, очень живописными в эту пору. — Обождите! Пойдемте вместе!

Кудинов оставил работу, поджидая Эльвиру. Она легко перепрыгивала через кочки и колеи старых дорог, которые когда-то вели в деревню. Эльвира подошла, шумная, запыхавшаяся, от нее так и веяло запахами леса, земли и еще бог знает чем веет от молодой, счастливой женщины.

Эльвира смотрела на этюд; Игорь не спускал с нее глаз. Он ждал, что она скажет. Но она ничего не сказала, даже обычное свое «Похоже!» Может, она уже знала, что для художника это — похвала небольшая. Но ему нужна была даже и эта, небольшая похвала, и он не спускал с нее глаз. «И кому интересны эти покосившиеся плетни и заросшие осокой пруды? — говорил ее взгляд. — Лучше бы поглядел на меня: какая я хорошая!» Его взгляд ответно говорил: «Да, хорошая. Но я тебя боюсь». И, произнеся в мыслях эти слова, Игорь тотчас же изменился в лице, изображая крайнюю занятость.

— Еще один мазок! — сказал он и начал торопливо и нервно работать кисточкой, будто в самом деле в этих последних мазках и заключены все тайны этюда. Потом Игорь долго, словно испытывая ее терпенье, протирал тряпицами кисти. Эльвира спокойно наблюдала за ним, словно бы говоря: пожалуйста, она хоть целый час простоит, поджидая его, если ему так хочется.

Наконец Игорь сложил этюдник и пристроил ремень на плечо.

— Все. Пошли, — бросил он.

Пыль на проселочной дороге мягкая, как пудра. Как-то раньше — в своих-то тяжелых кирзовых сапогах — Игорь не замечал этого. Теперь же, когда он шел рядом с Эльвирой, пылить не хотелось. Игорь свернул на обочину. Обочина густо поросла ромашкой и мышиным горошком. От ромашки, как всегда в середине сентября, остались лишь сухие стебли да пожухшие пуговки цветов, опутанные паутиной. Но мышиный горошек цвел своими голубоватыми глазками.

Игорю мышиный горошек нравился. Однако Эльвира, остановившись, безжалостно сорвала его цепкие нити с побегов цикория, и стало видно, что и цикорий еще цветет.

— Вам нравится этот цветок? — указала она на цикорий, — Нет? А мне очень нравится. — Эльвира сорвала куст цикория и дополнила им свой лесной букет.

За покосившимися плетнями женщины выбирали картошку. По дороге, обгоняя Игоря и Эльвиру, проплыл грузовик. Кузов был доверху наполнен картофельными клубнями, которые казались на солнце янтарными.

— Ох-хо-хо! — вздохнула Эльвира. — Как бежит время! Уже две недели, как я тут бездельничаю. А кажется, что это было вчера: Лена, наша диетсестра, подвела меня к столу. «Игорь Николаевич, можно за ваш стол посадить новенькую?»

Кудинов очень хорошо помнил, как появилась Эльвира, и он сказал:

— Да, две недели.

— А вы давно тут?

— Скоро будет месяц. Я не первый раз тут и живу по три-четыре срока.

— О, вот вы небось, картин-то понаписали! И вам не надоедает? А мне Лена вас хвалила. Говорит: «Я тебя сажаю за стол к очень хорошему человеку. Он — художник, все работает. Ты уж не надоедай ему своей болтовней. А то я знаю тебя: ты любого заговоришь! Надоешь Игорю Николаевичу, и он перестанет к нам ездить. А то он каждый год — весной или осенью, но обязательно у нас бывает».

— А вы откуда знаете диетсестру?

— Лену-то?! Да мы с ней в школе за одной партой сидели! Она наша — заокская. Только я после десятилетки в институт пошла, а Ленка сразу же вышла замуж. Хороший такой парень попался — морячок здешний, страховский. Войну всю прошел. Вернулся в деревню, а тут — самое разоренье. Повертелся он год-другой, — устроился в Заокске на тарный завод. Тут и повстречал Ленку. Женились они, — а жить где? Тогда они сюда, в дом отдыха, устроились: Лена официанткой, а Костя истопником. Комнату им дали; ребята пошли…

Шагая проселком, Игорь со смятенным чувством слушал этот рассказ. За ним стояла подкупающая простота жизни, людских отношений, взглядов, понятий. Но самое удивительное — у Эльвиры не было ни тени зависти к подруге, которая уже прочно устроена, имеет семью — детей, мужа, огород, хозяйство. Эльвира рассказывала с юмором, и Кудинову это нравилось.

— Спасибо. А я не знал ничего о Лене, — признался он.

— Да вы ничего не видите! — сказала Эльвира. — «Приятного аппетита!» — и побежал. Вам даже на меня взглянуть некогда.

Замечание это задело Игоря.

— Вы не совсем правы, Эльвира, — сказал он. — Конечно, мне трудно оправдываться.

— Я сужу по поступкам. Соседка ваша по столу погибает от скуки. Хоть раз вы пригласили ее на танцы? Предложили ей прокатиться на лодке? Нет, не пригласили, не предложили.

Кудинов смотрел на Эльвиру и не мог понять — шутит она или говорит всерьез?

Подойдя к коттеджу, в котором жил Игорь, они остановились. Ему надо было забежать к себе — переодеться, а ей подыматься в столовую. Однако, посмотрев на Эльвиру, Игорь нашелся, чем ответить на укор за равнодушие.

— Эльвира! — сказал он. — Зайдите. Посмотрите мои работы. Правда, у меня холостяцкий беспорядок…

— Спасибо. Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз. Теперь обедать пора.

— И в другой раз вы найдете отговорку.

— В таком случае — что ж… Но только на одну минутку, Игорь, я устала.

— Прошу! — Игорь открыл дверь на террасу и пропустил Эльвиру вперед.

В погожий осенний день, какой стоял сегодня, тут, на террасе, было тепло. Дощатый пол был испятнан солнечными бликами. На диване, на подоконниках, в простенках — всюду висели, стояли, подсыхая, картонки и холсты.

Эльвира вошла на террасу, огляделась.

— Игорь, вы совсем-совсем забудьте про меня, — попросила она. — Ну, хотя бы на время! Вы собирайтесь. Не обращайте на меня внимания. А я посмотрю. Ладно?

— Хорошо, хорошо, — повторял он, однако оставить ее не спешил.

На террасе остро пахло разбавителем — от сырых еще картонок. Игорь открыл окно; пахнуло свежим ветерком. И только после этого он прошел к себе в комнату. Надо было переобуться, помыть руки, сменить рубашку.

И когда Игорь через четверть часа — посвежевший, в хорошем настроении — вновь появился на террасе, то, к своему немалому удивлению, заметил, что Эльвира вовсе и не ждала его. Она была увлечена, рассматривая его этюды. А их было много. Вся глухая стена бревенчатого сруба была увешана его работами. Тут висели: «Ракиты», «Мокрые стога», «Осенние дали» и еще два или три полотна, над которыми он хотел поработать.

Эльвира внимательно разглядывала его полотна. Она была настолько увлечена, что даже вздрогнула, услыхав его шаги. Вздрогнула — и обернулась, и он уловил на ее лице радостное выражение.

— Извините меня, Игорь Николаевич… — заговорила Эльвира.

— Зовите меня просто, как обычно, Игорем, — поправил он.

— Да? Ну, просто — Игорь, — повторила она. — Извините меня: я мало смыслю в живописи. Правда, когда училась в институте, у меня была подружка Нина… сейчас в Кокчетаве работает. Она — непоседа и страсть как любопытна. И любила живопись. Бывало, на каждую выставку меня таскала. Но потом очутилась я в Кирше, и вот уже года два не была ни на одной выставке. Так что боюсь, что мои суждения покажутся вам наивными.