Здесь, в вечном блаженстве и сумрачном бдении лежит ОН. Бог, сверх существо, исток всего человеческого в человеке. Можно по разному называть эту сущность, растворённую в каждом из нас. Он злой, ненавидящий нас и исключительно несправедливый. Но он не был таким изначально. Это мы его испортили. Превратили в свою собственную копию и стали этой копии поклонятся. При чём, произошло это так давно, что и исправить уже ничего не возможно, даже если бросить на это силы всех церквей мира - человечество не отмолить и не исправить. Мы обречены на падение в бездну.

Теперь я видел это чётко, как видели Австер и Памперо. Я был в глухой древности, среди безжизненных гор. Я стоял на огромной каменной арене под взором Бога Неба. В моих руках лук. На моей спине был колчан. На поясе была чаша с ядом. Передо мной стоял Йозеф. Я должен был убить его, потому что так велела мумия, сидящая на троне и взиравшая на нас. Так велел и Создатель всего, вторя желаниям толпы мертвецов, занявшим места на трибунах.

Йозеф тоже этого хотел. Ведь это я его не отпускал. Он прожил без меня отличную жизнь, лучшую, которую мог бы прожить и ушёл туда, куда и должен был уйти. ВСЁ ПРОИСХОДИЛО ТАК, КАК ДОЛЖНО ПРОИСХОДИТЬ, ТАК КАК БЫЛО ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО. А я бунтовал. Я восстал против смерти. И всё же должен был подчиниться ей, принять как единственное возможное мерило всех вещей.

Так хотел ОН. Так хотели люди. Так хотел Мартин? Он говорил, что каждый обязан переживать маленькую смерть. Каждый обязан умереть, пожертвовать самим собой, хотя бы кусочком, чтобы сохранить естественный порядок вещей. Бунт - глуп и иррационален. Кому придёт в голову бунтовать против реальности? Точно не мне, ведь я ничем не отличаюсь от других людей. Я такой же. Всегда был таким же.

Йозеф превратился в теневого монстра, огромное чёрное облако частиц. Я макнул стрелу в яд и выпустил ему точно в голову. Чудище это не остановило - оно рвануло в мою сторону. Я был к этому готов, на ходу вытащив стрелу, я перекувыркнулся под брюхом зверя, прорезав то наконечником. Оказавшись за спиной монстра я выпустил ещё два снаряда. Он пошатнулся, рухнул на живот.

Я подошёл к своему старому-доброму другу. Он слегка корчился на полу. Со слезами на глазах я убил в себе прошлое. Во имя чего? Знать бы. Но легион мертвецов чествовал меня. Он даровал мне благословение власти и мне было необходимо нести его, как колодки. Мумию прошлого царя, напоминающую мне Мартина, скинули в бездну. Теперь я был Сыном Неба. Всебог, созидатель, наделил меня бесконечной властью над пиками гор.

Оставалось сделать лишь одно. Я оказался в каменном храме, освещаемом факелами. Передо мной, на длинном мегалитном столе лежала Памперо. Я не мог видеть её полностью, лишь выхватывать детали: гладкая и белая спина, без единого шрама в своём идеальном изгибе вздымалось из-за тяжёлого дыхания; рот, аккуратный, маленький, едва движимый; привязанное к стальному штырю, запястье, практически кровоточащее от натяжения грубой верёвки.

Я знал, что мне было необходимо сделать, ибо в моих руках был длинный и острый стилет. Но мне не хотелось этого делать. Я физически не мог заставить себя повредить что-то столь идеальное. Мои руки не были тверды - они дрожали. Традиция велела. Меня к этому готовили. Я был обязан. Но я не мог. Я бы не позволил. Я бы никогда.

Несколько пар сильных лап схватило меня за запястье той руки, в которой я держал клинок. Это были Йозеф, Мартин и Либеччо. Они держали меня крепко и направляли мои движения. Я не мог сопротивляться напору сразу троих. Лезвие коснулось кожи. Потекла струйка крови, окрашивающая белую мягкую шёрстку в красный. Кто-то взвизгнул. Вряд ли козочка. Вероятнее всего это был я сам.

Теперь объект моей нарастающей одержимости оказался повреждён. Но не стал от этого хуже. Напротив, когда пришло время выйти на край скалу я был практически на пике этого странного ощущения растекающегося сознания. Черепную коробку будто бы набили ватой, ни единой мысли не могло пробиться через неё. Я знал, что ждало дальше. Мумии, собравшиеся вокруг, тоже это знали. Конечно, это знала и она.

Это происходило сотни и тысячи раз до этого. Это являлось фундаментом древней империи. Это была необходимость ради которой она жила.

Это была обязанность верховного жреца, выгрызшего своё место в кровавом турнире. Священная ноша лидера, доказавшего свою силу и способность править смертоубийством. Сын и Дочь Неба были обязаны прилюдно зачать двойню: свои следующие перерождения. После этого Дочь Неба нужно было сбросить со скалы, чтобы её душа вернулась к НЕМУ, а души детей разлетелись по стране и могли бы родиться у других женщин.

Сына же неба ждало тридцать лет правления, после которых он убивался и организовывали новый турнир. За это время как раз вырастал новый наследник. Таковы были обычаи. И никто не мог восстать против них. Ибо так было нужно для всеобщего процветания.

Но Памперо была не из тех, кто готов перетерпеть унижение. Она встала предо мной необычайно гордо, у самого края. А затем сама прыгнула в пропасть. Так до неё не делал никто. И после неё никому уже не пришлось это повторять. Чёткая цепочка нарушилась. Государство накрыл крах.

Поля иссохли. С юга пришли гиганты-кочевники. Народ скинул меня с трона, понимая, что я не смог выполнить то, чего от меня требовало общество и вера. Бог больше не любил нашу землю. Мы сами её больше не любили. Мы дрались за последние крохи богатства, соскребали золото со святых мест и воровали всё, что не было прибито. В конце концов здесь не осталось ничего. И мы разошлись в разные стороны, чтобы найти новые земли.

Потом часть из нас вернулась, уже с другим именем и идеями. Они вновь заселили бесплодные земли и научились выживать в местных суровых условиях. Воздвигли храмы, террасы и крепости. И жили долго. И верили в разное. Я видел их историю, наблюдал каждый день. Затем их постиг крах. И были другие люди и другие империи. И цикл был бесконечен. И смерть пировала. И жизнь торжествовала.

Так, прожив истории бессчётного числа народов, я оказался в Сан-Франциско, в 1968. Там, откуда и пришёл: в грязной, неухоженной комнате мотеля. Возвращение в реальность было резким и болезненным. Мне сразу начало резать глаза ярким светом, пробивавшемся через окно. Сразу за тем меня стошнило, даже не знаю по какому из многочисленных поводов.

Тогда-то, трясясь, я наконец более-менее пришёл в себя. Осмотрелся. На полу лежал окровавленный нож. Мои лапы тоже были в крови. В ванной, спиной вверх плавал труп. На полу была разлита вода. Разряженная снайперская винтовка с парой отстрелянных гильз лежала в этой кроваво-мыльной луже.

Снаружи завывали полицейские сирены. Это наверняка за мной. Чёрт, как всё плохо в итоге вышло... И, главное, я сам оказался в ловушке. Мне ничего не остаётся, кроме как сдаться полиции и надеяться на милость Либеччо. В конце концов, хоть я и мог отстреляться от полиции, но это то, чего бы я себе никогда не позволил сделать. Я сам когда-то работал в ЧК. И Йозеф там работал. Мне известно, каково это, быть по "ту сторону".

Так что я сел на пол и приготовился к тому, что меня вот-вот арестуют. Иногда судьбу надо просто принять.

Объединённая Арабская Республика, Каир, резиденция Гамаль Абдель Насера , 16 января 1968 года

Дипломатия – сложное искусство. Куда более сложное, чем вековечная война или банальные интриги. И тут дело даже не в том, что добиваться своего, используя исключительно слова – сложно. Нет, всё куда прозаичнее. Главная проблема такого подхода в том, что все твои нечеловеческие усилия могут сломаться из-за одной ошибки. Чаще всего даже не твоей.

Я уяснил это давно, ещё в те времена, когда Доггерленд был не просто подводной банкой, а огромным массивом суши. Куда более большим, чем Британия, с которой он соединял материк. В те времена, в его богатых живностью низменностях, полных рыбных озёр и высокой травы, жил мой народ. Вернее сказать, множество племён, которых я считал своим народом. Друг друга они в лучшем случае воспринимали как конкурентов, которых необходимо поскорее скинуть в море.