– В дедукции вам не откажешь, мистер Гинзберг. – сказал я.

– Всем поэтам, видимо везёт с детективными навыками. – добавила галлюцинация в виде тилацина.

Продолжая упорно игнорировать Мартина, я спросил:

– Может вы знаете, где я могу найти этого "типичного американца"?

– В мотеле, дальше по Гаррисон-Стрит, где же ещё? Там у нас особенное место, как раз для таких, как он. Кто любит пошуметь, упороться и ещё много чего ещё. Там грязно, страшно и очень дёшево!

– Ну, это всё что мне необходимо знать. – сказал я, вставая из-за стойки, – Пойду, попробую поискать в этом злачном местечке.

– Удачи тебе, раски! – старик поднял стакан с чем-то по цвету напоминавшем виски, – Береги кошелёк и... всё что ещё сможешь сберечь. Как говорил мой хороший друг Уилл, от псов не стоит ждать ничего хорошего. Другое дело кошки...

Я вышел из бара и направился вниз по улице, в противоположную сторону от видневшегося вдали Оклендского моста. Через пару кварталов я таки набрёл на мотель, притаившийся между двумя невысокими таунхаусами. Небольшая парковка, уродливая вывеска, дурно покрашенный фасад серо-буро-малинового цвета, бездомный, приютившийся у стены, в общем, удивительно злачное местечко в считаных минутах ходьбы от центра "Западного Парижа".

Но это же, кажется, делало его идеальным местом для того, чтобы залечь на дно и, одновременно, остаться отличной базой для... ну что бы этот любитель кожи и расовой теории не планировал.

Конечно, просто прибиться к рецепшену и начать спрашивать о гостях было бы исключительно нагло. А в таком деле, когда я уже вот-вот могу достать свою цель нужна точность. Я прошёлся сначала вдоль нижнего ряда дверей, затем поднялся по лестнице и прошёл второй ряд, пока наконец не обнаружил комнату, из которой кричал всё тот же психоделический "Jefferson Airplane". На этот раз то была песня про таблетки, белого кролика и наркотрип. Кажется, джекпот.

Помимо музыки, внутри также кто-то довольно активно копошился, так что сомневаться в том, что хозяин дома, не стоило. Я постучал в дверь. Несколько минут неизвестный что-то судорожно делал, носясь по комнате. Я не боялся того, что он может сбежать, ибо задняя стенка отеля выходила в соседствующий таунхаус, так что единственное окно было с моей стороны. Если что, смогу его поймать.

Впрочем, кажется, бежать он и не собирался. Вскоре моим глазам уже предстала грубо пошитая кожаная маска собаки, выглядывающая из-за двери, удерживаемой цепочкой:

– Ты... принёс мне колёсики? – спросил он тяжело дыша и подрагивая всем телом, – Ты же принёс, да?

Прикидываться дилером мне точно не хотелось. Да я бы и не смог, ибо ничего не знаю о психоактивах. Поэтому я решил пойти более... экстравагантным путём для того, чтобы узнать, что мне было нужно:

– Я от Реджи. – сказал я и снял свою, куда более искусно сделанную, алюминиевую маску, выступавшую заодно и бронешлемом.

В его, казалось бы, смотрящих сквозь меня, глазах, блеснул огонёк страха. Понимая, что дело будет для него исключительно неприятным, он снял цепочку и пропустил меня внутрь своей захламлённой и дурно пахнущей комнаты. Входить в эту обитель было неприятно, тем более что на входе я во что-то наступил. И мне абсолютно не хотелось думать, во что именно.

Если бы не чёртова снайперская винтовка, абсолютно наплевательски оставленная в углу, да антропоморфный вид моего собеседника, эту мрачную конуру легко можно было принять за самый обычный притон. Собеседник мой и правда имел вид исключительно жалкий: полуголый, трясущийся, весь покрытый волдырями и какими-то неестественными чёрными стручковыми наростами, с повыпавшими зубами. Он был весь какой-то жалкий и исключительно замученный. Я всё же спросил его, хотя и догадывался касаемо наиболее вероятного ответа:

– Босс хочет знать, почему ты не занимаешься его поручением.

– Я-я... – он едва говорил, – Это всё это боль и пламя внутри! Оно жжёт! Жжёт! – он стал расчёсывать мерзкие нарывы на своём теле.

– Ты уверен, что сможешь что-то от него получить, кроме ощущения тошноты? – спросил обыденно внезапно появившийся Мартин.

Как только он появился, дрожащий и потрёпанный пёс испуганно отстранился от меня и крикнул:

– А что он здесь делает? – и, главное, указал прямо на моего призрачного наставника.

Я и сам удивлённо посмотрел на него:

– Он тебя тоже видит?

– Видимо мозг ему разъело ничуть не меньше, чем тебе травмировало. – тилацин пожал плечами, будто ничего необычного не происходило, – Я бы на твоём месте смутился, что это ты видишь то же, что еле живой наркоман.

– Я не наркоман! – запротестовал йокист, – Я просто пытаюсь снова увидеть то, что всегда видел... – он сделал паузу, а потом вдруг завопил, – ГИПЕРБОРЕЮ! ГИПЕРБОРЕЕЕЕЕЕЮЮЮЮЮЮЮ!!!! АРИИ-ПРЕДКИ ДОЛЖНЫ ВЗИРАТЬ НА МЕНЯ, А Я ДОЛЖЕН СМОТРЕТЬ НА НИХ, ЧТОБЫ ПОМНИТЬ ЗА КАКИЕ ВЫСШИЕ ИДЕАЛЫ НАШИХ ВЕЧНЫХ ПРОРОДИТЕЛЕЙ Я ВЕДУ РАСОВУЮ ВОЙНУ! ЧТОБЫ УНИЧТОЖИТЬ СЛИЗНЕЙ, КОТОРЫЕ ЖРУТ КАПУСТУ НАШЕЙ ЗЕМЛИ И ПОКЛОНЯЮТСЯ ЛОЖНЫМ ЕВРЕЙСКИМ ЯХВЕ БОГАМ, УВОДЯЩИМ ОТ СВЕТА ИСТИНЫ АРИЙСКОГО ЗНАНИЯ! НО РЕДЖИ ОБМАНУЛ МЕНЯ, ОН СКАЗАЛ, ЧТО Я СМОГУ ПРОИЗВОДИТЬ КИСЛОТУ САМ. НО НЕ СКАЗАЛ, ЧТО Я БОЛЬШЕ НЕ СМОГУ ВИДЕТЬ С ЕЁ ПОМОЩЬЮ! КАК ЖЕ МОИ ЗВЁЗДНЫЕ СВЕРХРАССОВЫЕ ПРЕДКИ БЕЗ МЕНЯ?!

– Антониев огонь. – поставил диагноз Мартин.

Я не мог с ним не согласиться. Что-то такое я видел уже во время эпидемий Антониевого огня, что проходили ещё во времена Российской Империи. Тогда крестьяне, массово травившиеся спорыньёй, тоже впадали в беснование, страдали, корчились, бились в агонии. Это объясняло и проклятые стручкообразные наросты на теле несчастного: они не просто так напоминали именно наросты спорыньи на ячмене.

– А ещё из этого гриба производят галлюциногенную кислоту. – обрамил мои мысли Австер, – Вот тебе и необычное проклятие...

– Да! Да! – продолжал вопить трясущийся пёс, – ИМЕННО! Я хотел, чтобы я мог производить ЛСД, но я не понимал, что она перестанет на меня работать! Чем только не приходится упарываться, чтобы вернуть себе видение! Ты должен ПОПРОБОВАТЬ!

С неожиданной прытью и силой для колечного наркомана, он вдруг рванул ко мне, сорвал с плеча один из мерзких стручков и пихнул в пасть. К такому повороту событий я был не готов, так что не успел ни уклониться, ни хотя бы попытаться сомкнуть рот. Чёртов стручок попал в мою глотку, сработал глотательный рефлекс, и я оказался в не самом завидном положении. Ибо сознание моментально поплыло, я начал терять чувство конечностей и падать в объятия небытия...

Глубина подсознания, район рептильного мозга, ?? никогда ???? года

Лабиринт сознания вёл меня в какую-то странную область мозга. Куда-то глубоко-глубоко, туда, где я закапывал свои настоящие мысли. Это было даже более жутко, чем нырять в Альчеру. Потому что Альчера - отпечаток субъективного подсознания. Мир воли, как описывал его Шопенгауэр. Всего лишь не испорченная нашей точкой зрения копия нашего мира - мира ощущений.

Да, в Альчере, в адском бульоне замешивались души, их воспоминания и переживания. Там можно встретить давно умерших родных и узнать о них что-то крайне неприятное. Но не более того. Там решительно нет ничего страшного, кроме этого разочарования. Всё же, разочарование можно пережить. Многие готовы терпеть их всю жизнь и ничуть не жалуются. А если и жалуются, то не со зла.

Гораздо страшнее уйти глубже этой каши внешних ощущений и раздражителей. Куда-то дальше ада Сартра из "Huis clos". Ведь в этой бездне, глубокой как Марианская впадина, придётся встретиться с самим собой. А это куда страшнее, чем другие люди и попытки их и своего оправдания. Потому что там, в этой пучине лежит болезненное осознание, что ты такой же. Всего лишь часть глобального подсознания.

Глупая и ничтожная часть, черпающая всю свою ничтожную сущность из общего чана с отвратительным варевом, под названием "человеческая суть". В этот чан плюют и гадят все, кому не лень. А ты пьёшь из него, и тоже плюёшь, и гадишь. Потому что все остальные тоже пьют и не жалуются. Да, после смерти личности и "наборы впечатлений" уходят в Альчеру, но вот именно отсюда эти личности и черпаются. Из бесконечного коллективного "Я", занимающего целый пласт реальности. Третий, отдельный план бытия, о котором вряд ли знают даже Зефир или Мартин.