— Вот так, да! Кайфоломка… Что не рада мне? Давай же, кричи!

И я нашла в себе последние силы, чтобы вскрикнуть, ибо меня пронзила адская боль, будто меня разрывали на части изнутри. После чего я уже ничего не помнила, возможно, уже не была в сознании.

Жизнь с Андреем была «обычной» только в первые месяца брака.

Тогда-то он заставил меня уволиться с работы, чтобы я полностью посвятила себя семье и нашему быту. После чего все изменилось.

Оскорбления, бесконечные придирки стали чем-то нормальным в наших отношениях. Дома он редко ночевал, ссылаясь на свою занятость. Но я была не настолько глупой, что верить в эти байки, и все же достаточно глупой, чтобы продолжать с ним жить.

Я боялась осуждения. Отцовского осуждения. Боялась предстать перед ним и сложить «белый флаг». Это бы означало, что он насчет меня всегда был прав, что я действительно никчемная и что даже не смогла сохранить семью.

Я уже проснулась в больнице. Какое-то время не могла разговаривать.

Ко мне прилетела только мама, а отец по телефону вместо слов поддержки только и сказал: «Сама виновата. Была бы нормальной, муж бы от тебя не гулял. И получила ты, скорее всего, по делу».

Вот так.

Если бы не бдительные соседи, которые собственно и вызвали полицию, жалуясь на шум, меня бы уже наверно не было в живых.

Как и ребенка, который так и не успел сделать свой первый вздох…

Тело мое выглядело жутко, один сплошной синяк. Правый глаз сильно заплыл, не видел, врачи переживали, что потеряю зрение. Нос был сломан, как и несколько ребер. Множественные вагинальные разрывы, трещины в толстой кишке.

Андрей был под следствием. Его нашли в невменяемом состоянии у нас же в квартире. Он был в наркотическом опьянении.

Отец продолжал гнуть свою линию, заявляя, что это позор для нашей семьи участвовать в подобных разбирательствах и просил, НЕТ, приказывал мне забрать заявление.

В общем, поддержки я от него, конечно, не дождалась, а только осуждение. Он мне также не захотел помогать с адвокатом, когда со стороны Вознесенских выстроилась целая армия дорогостоящих и высококвалифицированных, которые приложили огромное усилие, чтобы смягчить приговор.

Вместо помощи отец пытался выгнать меня из московской квартиры, ведь он ее покупал, хоть и на подарок. Спасло только то, что она была оформлена на маму, а она успела переоформить ее на меня, на свой страх и риск, понимая, что папа за это не погладит ее по голове.

Но это были не все испытания, которые легли тогда на мои плечи.

Я провела в больнице больше месяца. Анализы становились только хуже. Помимо видимых телесных повреждений, муж умудрился заразить меня целым букетом заболеваний.

Казалось, что уколам и капельницам, от которых на ягодицах и на руках не осталось живого места, нет конца.

И вроде как тело врачи смогли вылечить….

Я старалась забыть тот период своей жизни, хоть и носила до сих пор фамилию своего бывшего. Может, это была некая защита, своего рода протест, желание показать, что он меня не сломал.

Но я понимала, что сломал.

И когда Роберт задавал все эти дурацкие, хоть и уместные вопросы, мне стало тошно.

От себя.

Ощущения были подобные тем, когда я лежала тогда в больнице, и мне казалось, что все, абсолютно все, меня осуждают.

Что это Я грязная падшая женщина с кучей венерических заболеваний, и что только Я одна во всем этом виновата. Во всем.

Я так легко поверила в свою ничтожность…

Дома стояла мертвецкая тишина. Лишь дорожка света, которая ползла из папиной спальни оповещала, что тут скорее всего обитают живые души. Будто манимая этим свечением, я прошла к нему в комнату, не снимая с себя верхнюю одежу, под которой рваными кусками висело платье, а между ног сочилась жидкость, которую оставил после себя Роберт.

Кажется, ниже уже некуда было падать.

Отец спал под пристальным наблюдением прикроватного светильника. Мама всегда на ночь оставляла его включенным.

Я присела рядом с его кроватью на стул.

Смотрела на него и ловила себя на страшных мыслях. Я желала, чтобы он, наконец, сдох и перестал нас всех мучить. Я чувствовала, что даже будучи парализованным и беспомощным, он продолжал как-то влиять на меня…

Желала ему смерти и чувствовала вину, что естественно.

Родители — самые близкие и родные люди для своих детей.

Ребенок делает родителя центром своей Вселенной, слепо доверяя ему и каждому его слову. Если родитель говорит, что ты г*вно, как можно в этом вообще сомневаться, наверно ты таков и есть. А когда тобой восхищаются, тебе уже начинает казаться, что это по ошибке и ты, на самом деле, этого не достоин.

Я сидела возле отца, пока не иссушила себя полностью, вкладывая в свои слезы всю свою боль, разочарование и ненависть.

— Я просто хочу, чтобы ты умер, — шепнула я ему на ухо, прежде, чем выйти из его комнаты.

Я не хотела оставаться в этом доме, даже в этом городе.

Казалось бы, я и в Москву уже не хотела возвращаться.

Я застряла где-то между, совсем не понимая,

ГДЕ ЖЕ МОЕ МЕСТО В ЭТОМ МИРЕ?

Интересное сочетание пустоты и боли внутри.

Все мои раны одновременно вскрылись и стали кровоточить. И мне казалось, что у меня никогда не получится со всем этим справиться.

И я не понимала, как мне жить дальше…

Роберт

Воспоминания. 00-е

— Соколова такая страшная стала, просто капец, — верещит Телегин с какого-то перепуга.

— Завали, Телега! Ты себя-то самого давно в зеркало видел?

Ну, и рожа!

Вглядываюсь в него с брезгливостью.

Молчал бы лучше.

— Не, ну а че, Роб… — Теряется он, явно не ожидая от меня именно такой реакции.

— Через плечо!

— Скажешь, не так? — Продолжает он свои потуги.

Видимо, думал, что я поддержу его в этом вопросе, учитывая, что я и сам чуть ли не ежедневно донимал Дану. Но не тут-то было. Выбесил меня, только и всего. Ну и чтобы больше не смел в ее сторону даже дышать, провел с ним «урок познания». Так, слегка.

Дана — моя заноса на веки вечные. Моя больная мозоль.

Когда кто-то проявляет интерес к ее персоне, причем, неважно какой интерес, это задевает меня за то живое, что во мне еще осталось.

Я и сам мог уделить ей внимание, и у меня это получалось часто и много, хоть и изощренно и извращенно. Но, что есть, то есть.

Сидят, шушукаются и смеются с Макаровым. Сразу вспомнил как, когда-то вот так вот и мы с ней на уроках «ворковали».

Память — предатель. Меня тут же накрыло злостью. Настроение «рвать метать убивать».

Злюсь. Сильно злюсь.

Я вскочил, что-то кинул в сторону учителя и просто вышел из класса, хлопнув дверью.

Я боролся с собой. Внушал себе, как сильно я ее ненавижу. По факту боролся с другими своим чувствами, но никогда в себе в этом не признавался.

Непозволительная роскошь.

И чем больше тех самых других чувств к ней испытывал, тем больше ненавидел ее.

От этого внутреннего конфликта у меня сильно ехала крыша. Эмоции лились через край. Сложно было себя контролировать.

Когда мама вышла замуж за папиного друга, я окончательно слетел с катушек. Хотя дядю Лешу знал с самого детства, и хорошо к нему относился всегда, но когда он решил занять место отца, я обрушил и на него ту злость, которой на тот момент во мне было предостаточно.

— Ты мне не указывай! Ты мне не отец!

— Да, слава богу, Альфред не видит в кого ты превратился. Сгорел бы от стыда.

— Да, пошел ты!

В «Шараге» с нами никто особо не занимался, так для галочки учителя выполняли свою работу, будто понимая, что такой сорт людей, как мы уже обречен и на нас не стоит тратить свое драгоценное время и силы. Мы — дети, на будущее которых все уже давно поставили крест.