— И чего ты молчишь? — снова раздался в пустоте голос Мортис.

— Нечего сказать.

— Совсем?

— Я мёртв. Этого недостаточно, чтобы твоя душа перестала мне надоедать?

— Между прочим, ты сам призвал меня к себе, ещё и сковал. А я виновата?

В общем-то, Мортис была права, но эта истина не отменяла того факта, что Алан продолжал ощущать гнетущую потерянность. Всё, что связывало его с материальным миром, разом исчезло, как будто из него с мясом выдрали кусок плоти. Как будто младенца силой вырвали из чрева матери, не позволив плоду сформироваться окончательно. И как эту дыру закрыть, Алан не знал, хотя что-то подсказывало, что и с этим он рано или поздно свыкнется, как свыклась Мортис.

— Я не знал, что смерть… Такая.

— Какая — «такая»?

— Пустая. Ни рая, ни ада, ни богов. Ничего.

— Все души, что я призывала, тоже говорили нечто подобное, — отозвалась Мортис. — Были такие же потерянные и… Пустые, что ли. Может, потому, что не успевали ничего осознать, прежде чем я вытаскивала их из этой бездны после смерти.

— М-да. Неприятно это… В чём смысл самосознания после смерти, если здесь ничего нет…

— Не ищи смысла, — усмехнулся голос. — Вряд ли ты постигнешь замысел тех, кто создал этот мир. Ты же просто человек! Ну, был им, по крайней мере.

— В некотором роде я сам бог этого мира, — медленно ответил Алан. Сознание посетила странная мысль. — Может, поэтому здесь и нет ничего…

— Что ты имеешь в виду?

— Я сам не придумал, что будет с душами после смерти в этом мире. Поэтому здесь ничего и нет. Но тогда возникает вопрос: почему остальные белые пятна заполнились сами собой?

— Я ничего не понимаю из твоих слов. Поясни-ка?

Алан хотел по привычке вздохнуть, но это не получилось.

— Я не родился в вашем мире, родом — из другого. Писал книги. И одним из моих миров был этот. Но я не прописывал многие детали. А потом как-то попал сюда.

— Вот оно как, — протянула Мортис, как будто бы даже не сомневаясь ни на секунду в словах товарища по несчастью. — Тогда, наверное, тебя и правда можно считать богом этого мира. Но как иронично получается: бог стал заложником своего творения?

— Получается, — подтвердил Алан.

От размышлений о не на шутку ироничной судьбе его отвлекло странное чувство, отдалённо схожее с тем, когда погружаешься глубоко под воду, и толща начинает выталкивать тебя к поверхности.

— Мортис, что происходит?

— О чем ты?

— Меня как будто что-то вытягивает… Вытягивает прочь.

— Да ну?! Неужели…

— Мортис!

— Вот потеха! — раздался в сознании звенящий хохот. — Радуйся, тебя, кажется, призывают в мир живых! Про меня не забу…

Конец фразы утонул в неестественно громком чужеродном шуме, Алан почувствовал, будто его сознание начало раздирать на части. Он ощутил непривычный холод, хотя разум понимал, что это невозможно. Уж после смерти — точно. Пустота сжалась, закручиваясь водоворотом небытия и превращаясь в маленькую незримую точку, прежде чем взорваться и увеличиться до масштабов всей необозримой вселенной с мириадами звёзд и миллионами световых тысячелетий. «Я» окончательно перестало существовать вместе с самосознанием, и всё закончилось так же быстро, как началось.

Сзади раздался резанувший по ушам скрежет. Зарфи медленно обернулась, посмотрев невидящим взглядом на источник звука. Массивная дверь, блокировавшая проход, каким-то образом открылась, и на пороге оказались трое вооружённых короткими мечами мужчин. Они почти сразу заметили волчицу и быстрым шагом приблизились, замерев в нескольких шагах.

— Что здесь… Произошло? — подал голос один из них, непонимающе глядя то на однорукую зверолюдку, то на одежду, покрытую пеплом. — Где пацан?!

— Мёртв, — хрипло и сухо констатировала Зарфи, закашлявшись и сплюнув на землю слюну, щедро сдобренную кровью.

— Как мёртв? — В голосе слышалось неверие. Похоже, каждая собака в этом гроте знала о силах молодого некроманта, пускай и не видела её воочию. Говоривший растерянно переглянулся с товарищами. — Чёрт… Господин не поверит в этот бред.

Он стиснул рукоять меча и раздражённо посмотрел на волчицу.

— Нам некогда шутить шутки! Где пацан? Сбежал?! Говори, калека!

— Я убила его своими руками, — тихим рычащим голосом медленно произнесла Зарфи, поднимаясь на ноги. — Так же, как прикончу вас.

— Да ты ох…

Незаконченная фраза утонула в хрипах: лидер отряда упал на колени, выронив меч и схватившись руками в кожаных перчатках за распоротое горло. Зверолюдка, не теряя ни секунды, вторым ударом вогнала когти к лицо второму воину, с влажным хлюпаньем и треском оставляя в черепе отвратительную дыру, через которую на землю потекли остатки мозгов, а третьего сбила с ног подсечкой и ударом ноги сломала ему шею. Всё кончилось за несколько секунд. Разум Зарфи очистился от вспышки гнева. Она тяжело выдохнула, оседая на пол и пряча лицо в покрытой свежей кровью и остатками мозгов лапе, явственно ощущая резкий запах, привкус металла и жир на губах, которые инстинктивно облизнула.

В магическом шаре позади волчицы бесшумно начали плясать зелёновато-золотистые искорки, превращаясь в игриво танцующее пламя. Оно разрасталось, набирая силу до тех пор, пока поверхность сферы не начала трескаться с противным скрипом. Зверолюдка дёрнула ушами и резко обернулась, широко раскрывая глаза. Не в силах пошевелиться, она наблюдала, как артефакт покрывался тонкой сетью трещин. Когда на нём не осталось ни одного целого участка, шар низко загудел, вибрируя, и с грохотом взорвался, высвобождая накопленную в нём энергию в виде плотного сгустка маны. Зарфи закрылась рукой от летящих в её сторону мелких острых осколков, всё-таки посёкших её, и не увидела, как энергетический шар опустился на алтарь. Он засиял светом миллионов светляков, заливая комнату нестерпимым излучением, обжигающим кожу, и волчица с криком бросилась в дальний угол, чтобы спрятаться подальше от аномалии.

Комната потемнела так же неожиданно, и всё стихло. Трясясь, Зарфи медленно повернулась лицом к алтарю. Около него её глаза различили призрачный, едва заметный силуэт. Прищурившись, зверолюдка осознала, что глаза её не обманывают: обезличенная тёмная фигура как будто состояла из постоянно движущейся дымки. Плотным облаком она сдвинулась с места, приблизилась к телам недавно убитых Зарфи людей и начала терять очертания: силуэт превратился в аморфное нечто, которое буквально втянулось в труп мужчины со сломанной шеей. Тот начал преображаться: кожа запузырилась, затрещали кости, тело выгнулось в неестественной позе, и Зар даже почудилось, что оно издало подобие мучительного стона. Отчего-то волчице стало страшно, как не было ещё ни разу. Глубоко в душе начали зарождаться догадки, что именно происходило на её глазах. Где-то на периферии зрения звякнул маленький амулет в виде клюва. Зарфи метнула взгляд в его сторону, не моргая и почти не дыша. Инстинкты сходили с ума: сердце колотилось, готовое вот-вот разорваться, по лицу стекали крупные капли пота, в висках били барабаны. Зверолюдка глухо заскулила, сжавшись к маленький комок, зажмурилась и не увидела, как тело, в которое вселилось нечто, расслабилось, повалившись на пол. Потом мягко и плавно поднялось на ноги, не издав ни единого звука.

Мир стал приобретать очертания. Калейдоскоп из смутных, отдалённо знакомых образов завертелся перед глазами, а потом рябь начала медленно спадать. Глаза различили отдельные куски окружения, один за другим соединяя их, как мозаику, и сознание постепенно решило спутанную головоломку, расставив недостающие части по местам.

В голове у Алана было пусто — при взгляде на знакомую комнату у него не возникло ни единой мысли, лишь какой-то глубинный порыв, которому он не стал сопротивляться: сократил расстояние до человеческих трупов и потянулся к одному из них всем своим существом. Он чувствовал, как начинает соединяться с телом, врастая в него, влезая, словно паук-пожиратель в свою размягчённую жертву, намертво закрепляя внутри колючие лапы, проникая в каждый сосуд, мышцу и кость, изменяя их по своей инстинктивно понимаемой нужде, перестраивая мёртвое жилище. Почувствовал конечности, увидел каменный неровный потолок глазами мертвеца, ощутил, как с хрустом встают на место раздробленные шейные позвонки и кости черепа. Это были не особенно приятные моменты, но Алан терпеливо ждал, когда «ремонт» завершится, и чужое тело станет его собственным, а каждый нерв научится исполнять его волю.