За этими воспоминаниями Алан вдруг осознал, что он сейчас видит то, что некогда придумал, а значит, это его собственный сон, который создал его мозг, вытянув из глубин сознания эту информацию. В голову сразу же пришли воспоминания про осознанные сновидения, в которых человек понимает, что это не реально, и может творить очень многое, вплоть до полетов и изменения самого мира при должной концентрации. Алан поднял руки над собой, осмотрел их: всё те же привычные ладони с твёрдыми от тяжёлой работы мозолями и несколькими подзажившими порезами на пальцах. Он сжал их в кулаки, затем разжал и представил, как энергия льётся по телу, собираясь на кончиках пальцах, чтобы сформировать пламя. Но ничего не произошло. Таким же образом он попробовал взлететь, изменить светящиеся росчерки в небе и материализовать в руках золотой череп льва. Однако все попытки не увенчались успехом.
«Странный сон», — мелькнуло в голове. Алан с силой ущипнул себя за кожу на руке, и организм отозвался явственной болью, которая сошла на нет через десять секунд. Но на ее месте появилась какая-то пугающая внутренняя дрожь. Не та, что появляется, когда выходишь в зимнее утро на улицу в одном термобелье, а скорее похожая на ту дрожь, что испытываешь, когда в фильме ужасов натыкаешься на особенно пугающий эпизод в высшей точке саспенса.
«Разве во сне можно чувствовать боль?», — испуганно озадачил Алана собственный разум. Парень уперся руками в землю, ощущая ладонями каждую травинку, и поднялся. Взгляду его предстало бескрайнее поле, усеянное не только травой, но и цветами. Однако цветы эти, как и небо, разительно отличались от тех, которые Алан видел каждый день по пути в кузницу и обратно. Красные, зелёные, синие, белые, фиолетовые, а главное — исключительно симметричные, они напоминали бесконечные фракталы и излучали из своего нутра тускловатое, с яркими переливами, свечение, создавая иллюзию постоянного движения и вращения бутонов. Эти цветы казались невозможными в реальности, глюком сознания, иллюзией, высококачественной графикой из современной видеоигры, но никак не реальными цветами. Алан, затаив дыхание, протянул руку к ближайшему из цветов и осторожно прикоснулся к нему пальцами. Лепестки тут же податливо подались вниз, как будто обнимая каждый палец, а в местах соприкосновения излучаемый ими свет начал часто пульсировать и меняться, переливаясь разными цветами радуги. В памяти Алана всплыл факт того, что подобные цветы он описывал в том же самом рассказе, где было и небо с росчерками подобия электронов.
Еще одним вопросом без ответа стало то, что парень был одет в некое подобие простой тканевой одежды: мягкую наощупь рубаху песочного цвета с открытым воротником и тонкой шнуровкой в районе шеи, длинными рукавами и узким поясом из той же ткани, плотные штаны, отдалённо напоминающие тонкую выделанную кожу крупного рогатого скота, и высокие коричневые сапоги из потертой кожи без каких-либо изысков. Нижнего белья под портками не оказалось, что не добавило настроения, но не было и критично.
Как многие писатели, Алан, конечно же, мечтал о том, чтобы однажды попасть в собственный мир, но не мог и допустить мысли, что это возможно. Быть может, это просто сверхреалистичный сон, который всё-таки можно объяснить? Если так, то рано или поздно он закончится, и парень сможет дать логическое объяснение происходящему.
Изучив взглядом горизонт, Алан увидел вдалеке небольшой холм, на котором, излучая мягкое розовое свечение, росло низкое дерево с раскидистой кроной, которое он в своем рассказе называл «розалист», потому что вместо листьев на нём росли цветки, похожие на бутоны роз.
Наконец, собравшись с мыслями, Алан встал на негнущихся ногах и медленно побрёл к древу, рассекая море травы и цветов. Он попытался вспомнить максимально подробное содержание рассказа. Сюжет его закручивался вокруг девушки со странными магическими способностями, которые даже по меркам этого волшебного мира были несколько пугающими. По ходу сценария эта девушка решает сложный внутренний, с принятием себя, и внешний, с принятием обществом, конфликты, а затем находит себя в ремесле придворного мага одного из трех королевств основного континента. Событий в рассказе было описано немало, но временной промежуток Алан охватил довольно короткий, да и в историю мира, как профессор Толкин, не ударялся, так как цели сделать цикл рассказов или написать книгу у него не было. Какой-то особо ценной информации вычленить из памяти так и не удалось, но это было неудивительно: в рамках локальной истории одного персонажа глобальные конфликты и события Алан не охватывал. Если он каким-то невообразимым чудом действительно попал в свой собственный мир, то итог у этого анализа был неутешительным: демиург понятия не имел, как работает этот мир, не считая легенды его создания, разработки концепции магии и географическо-политической карты в общих чертах. И ладно бы Алан попал в тело главной героини: тогда история развития сюжета была бы ему знакома. Но как поступать ему, иномирной единице, оказавшейся в не совсем до конца прописанном мире?
«Лучше бы попал в «Драконью гвардию», там хотя бы мир расписан до мелочей», — раздражённо подумал Алан, все быстрее шагая к единственному ориентиру в округе. «А если это всё-таки сон, то почему я не могу сотворить магию или что-то изменить? Хотя столь насыщенные и чёткие сны мне ещё не виделись».
Проходя мимо крупного ярко-красного цветка, Алан неловко сорвал его. Раскрывшийся бутон тут же начал часто пульсировать бегущими волнами, которые становились все более тусклыми, пока, наконец, не погасли, и цветок не стал темно-алым и каким-то бледно-неживым. Алан осмотрел место срыва, мазнул по нему пальцем, на котором осталась едва заметная густая капля мутной жидкости. Пахла она незнакомыми парню терпкими пряностями, отдаленно напоминающими кардамон и бадьян в одном флаконе. Алан отбросил погибший цветок и продолжил путь к дереву.
Вблизи розалист внушал трепет своим величием. Коренастое древо, казалось, стояло здесь многие века, будто могучий маяк на каменном утёсе. От массивного ствола, покрытого светло-коричневой корой из крупных жёстких пластинок, расходились по ровной спирали сужающиеся к концам ветви, которые оканчивались едва различимыми снизу завитками, похожими на ракушки улиток из родного мира. От этих ветвей тут и там отходили крупные почки, распускавшиеся в виде светящихся бутонов. Алан опустил взгляд на землю и только тогда обратил внимание на тонкие веточки, тут и там прорывающиеся из земли — совсем еще юные деревца, которые однажды возмужают и породят целый лес. Розалист созревал и начинал цвести только через 500 лет после посадки, а потому чаще всего его можно было встретить разве что в королевских садах, где древо было символом незыблемости древних родов правителей континента в целом и королевства Рэйвеллон в частности, которое располагалось в средних широтах материка. Отсюда пошло второе название розалиста — «королевское древо».
«Отлично, теперь я хотя бы примерно понимаю, где нахожусь», — про себя усмехнулся парень. С холма ему открылся вид на окрестности. Определить стороны света с учетом того, что луны на небе, как и в этом мире в целом, не существовало, было сложно, а потому Алану только и осталось, что пойти в случайную сторону, надеясь, что по пути он наткнется на хотя бы одно поселение или более-менее понятный ориентир. Крутанувшись вокруг себя три раза, Алан бросил взгляд на открывшееся ему поле, уходящее к далёкому чёрному лесу, и побрёл прочь от розалиста, напоследок хлопнув дерево по твёрдой коре.
К рассвету Алан так и не добрался до места обитания людей или представителей других рас, населяющих королевство. Обширные цветочные поля сменились на холмы, покрытые низкой редкой травой, небесные рисунки становились все бледнее, пока не перестали виднеться окончательно, сменившись мерцающими лучиками света, тут и там пронзающими небесную гладь, местами закрываемую редкими скоплениями газовых облаков, медленно плывущих по небосводу. Цветы, излучавшие ночью слабое сияние, похожее на флюоресцентный эффект, медленно угасали, и теперь этот свет можно было увидеть, лишь закрыв бутоны ладонями со всех сторон и глядя меж пальцев.
