И все же сейчас, глядя на боль, вытравленную на его прекрасном лице, которое становится еще прекраснее от жалкого отчаяния, искажающего его, моя ненависть вытекает из меня, как яд, высасываемый из кровотока.

Взяв его подбородок в руку, я поднимаю его лицо к себе. Он поднимает взгляд, в его глазах безмолвная мольба. Слезы текут по гладким коричневым щекам. Я вытираю их пальцами.

— Почему ты плачешь? — спрашиваю я его.

— Потому что. — Его голос густой и сырой. — Потому что я был так чертовски напуган. И потому что я скучал по тебе, и потому что я думал, что тебя больше нет, и потому что… потому что я так зол на тебя.

— Злишься? На меня? На себя?

— Я… да, я. Злюсь на тебя, да. На тебя, Теодора Дорохова, жестокая богиня, которой ты являешься. Знаешь ли ты, через какую гребаную боль ты меня заставила пройти?

Я сжимаю его челюсть в своей руке. — А как насчет боли, через которую ты заставил меня пройти?

— Я бы отрезал себе руку, прежде чем использовать ее для причинения тебе боли.

— А как насчет твоего языка?

Я смотрю на него сверху вниз. В его глазах все еще блестят слезы, когда он хмурится. Затем его ищущий взгляд сменяется внезапным осознанием.

— Ты думаешь, это моя вина. Ты думаешь, я рассказал твоему отцу о нас.

— Нет, не думаю. — Мои пальцы сжимаются вокруг его челюсти. Он такой красивый, и я так его обожаю, но часть меня хочет причинить ему боль. — Я думаю, ты рассказал кому-то, кто отнес эту информацию моему отцу, прямо или косвенно. Я так не думаю — я так знаю.

Он смотрит на меня, и я чувствую, как вздрагивает его горло, когда он тяжело сглатывает, и как напрягаются мышцы его челюсти, когда он сжимает зубы.

— Как ты думаешь, кому я рассказал?

— Разве это не очевидно? — усмехаюсь я. — Только один из твоих друзей останавливался в твоем доме в то же время, что и я, и это не совпадение, что он живет в той же стране, что и мой отец.

— Ты считаешь, что Яков предал тебя?

— Нет. Я никогда не доверяла Якову. Я доверилась тебе.

— И ты действительно думаешь, что я когда-нибудь предам твое доверие? Какие у меня могут быть причины для этого?

В голове промелькнуло воспоминание: я открываю телефон и судорожно ищу тот проклятый список, который ведут Молодые Короли о своих завоеваниях. Прокручивая имена, я всеми фибрами души надеялась, что не найду то, что искала, а потом острые клыки отчаяния впились в мое сердце, когда я дошла до конца списка.

Никогда еще мое имя не было так похоже на имя незнакомки, как сейчас.

Наконец я отпустила челюсть Закари. — Полагаю, я не могу тебя винить. Тебе пришлось долго ждать, чтобы избавиться от своего прозвища, и твой вклад в это дурацкое пари, должно быть, действительно велик: в конце концов, ты человек, покоривший девственницу Спиркреста.

Он поднимается на ноги и встает во весь рост. В этот момент я понимаю, как сильно он изменился с тех пор, как я видела его в последний раз, хотя это было всего несколько недель назад. Во-первых, он стал выше, а во-вторых, в нем появилась твердость, которой раньше не было, — ощутимая внутренняя сила, которая заставляет меня отступить на шаг.

— Ты умная женщина, Теодора. — Влажные следы слез все еще блестят на его щеках, но его голос тверд и холоден, как мрамор. — Слишком умная, чтобы поверить в то, что ты говоришь.

— Мой отец не догадывался о том, что произошло. Он знал. Как он мог знать?

— Если кто-то узнал о случившемся от меня, он мог только догадываться, или я мог случайно проболтаться, сам того не понимая. Я могу поклясться, что никогда никому не рассказывал об этом специально.

Убежденность в его тоне, горящем той же силой, которой он всегда был полон, когда был моложе, заставляет меня почти вздрогнуть.

— В чем поклясться? — спрашиваю я, качая головой. — Ты ни во что не веришь.

— Ты ошибаешься. Я верю в тебя — клянусь тебе, Теодора. В тебя и твою душу, которую я люблю больше, чем свою собственную. Если я и выдал наш секрет, то только случайно.

— А пари? — спрашиваю я, мой голос трещит, хотя до сих пор я была такой сильной. — Почему мое имя было в том отвратительном списке?

— Твое имя было в списке? — Его глаза расширяются, а затем его кулаки сжимаются по бокам. — Лука, — вырывается у него. — Этот гребаный социопат.

Он качает головой. — Он пошутил, что внесет туда твое имя, но он постоянно шутит об этом. Это его способ напомнить мне, что я никогда не смогу заполучить тебя. Ему просто нравится влезать людям в душу.

Он смотрит на меня, и его взгляд смягчается. Он тянется ко мне, но я отстраняюсь от него.

— Ты можешь злиться на меня, если хочешь. — Его голос полон нежного пыла. — Можешь ненавидеть меня столько, сколько захочешь. Я буду ждать твоего прощения столько, сколько тебе потребуется, а если ты никогда не простишь меня, я буду жить слугой твоей ненависти. Ты можешь наказывать меня каждый день моей жизни, Теодора, если пожелаешь. Но ты не можешь ненавидеть меня издалека. Ты не сможешь, — он обводит жестом комнату, коттедж, — прятаться от меня. Ты не веришь мне, тебе больно, и ты можешь чувствовать это. Но ты не можешь отталкивать меня, потому что я знаю, что не сделал ничего плохого. Моя любовь так же действительна, как и твоя ненависть. Ты можешь нанести мне тысячу ударов, а я отвечу на каждый удар лаской. Так что не ненавидь меня издалека, Тео. Ненавидь меня вблизи.

Я издала недоверчивый смешок.

— Ты и твое высокомерие. Ты не центр мира, Закари. Я здесь не потому, что прячусь от тебя — я здесь потому, что прячусь от своего отца.

— Твой отец не вернется в эту страну. Я могу это гарантировать. Так что тебе не нужно от него прятаться.

У меня перехватило дыхание. Когда я наконец дозвонилась до Захары, она рассказала мне, что произошло у нее дома. Услышанное из уст Зака делает это более реальным, но страх внутри меня не позволяет мне полностью поверить в то, что отца действительно больше нет.

Подозреваю, что этот страх никогда полностью не исчезнет.

Зак подходит ко мне ближе. Его присутствие, полное власти и напряженной силы, кажется, заполняет небольшое пространство спальни.

— Если ты пряталась от отца, почему ты попросила Захару не говорить мне, что ты здесь?

Я облизываю губы и одергиваю рукава кардигана. — Я не просила ее держать это в секрете от тебя.

— Лгунья.

— Я не вру. Она спросила меня, стоит ли ей кому-то рассказывать. Я сказала ей, что мне нужно больше времени. Вот и все. — Я смеюсь, качая головой. — Неужели ты думаешь, что она позволила бы тебе последовать за ней сюда, если бы пыталась сохранить меня в тайне? Она практически привела тебя сюда.

Он хмурится. — Она не вела меня сюда. Это Яков понял, что она крадется за пределы кампуса.

— И Захара определенно не знает, что Яков следит за ней — по твоему приказу?

— Она попросила меня сказать ему, чтобы он прекратил, и я это сделал. — Захара скрещивает руки. — Даже я не знал, что Яков все еще следит за ней.

— И ты действительно думаешь, что Захара не знала?

— Если она хотела привести меня сюда, — требует Закари, — почему бы ей сразу не сказать мне, что ты здесь?

— Потому что она знала об этом всего несколько дней. Полагаю, она ожидала, что ее поймают раньше. — Я ухмыляюсь. — Яков, должно быть, не справляется со своими обязанностями.

Мы смотрим друг на друга через всю комнату. Закари снова делает шаг вперед, но на этот раз задние части моих ног ударяются о край сиденья у окна. Мне некуда отступать.

В насыщенно-карих глазах Закари поселяется мрачная решимость. Он начинает перекрестный допрос.

— Когда ты приехала сюда?

— Несколько дней назад.

— Где ты была?

— Путешествовала из Суррея.

— Пешком?

— И поездами, и автобусами.

— Почему ты не отвечала на звонки?

— Отец забрал его, когда привез меня домой.

Закари заметно сглотнул. Теперь, когда между нами почти не осталось свободного пространства и я оказалась в тепловой дымке его полного внимания и сосредоточенности, моя кожа начинает покрываться мурашками.