Солнце высоко поднялось над морем, осветило Карагель с его свайными домиками.

Кара остановился. Он никогда еще не приходил домой с красной рыбой. Отец приносил — это другое дело. А сейчас надо самому пройти по улице с «сидором» за плечами. Он ясно представил себе свой путь: сразу за косой — стоянка баркасов. Тут навряд ли кто есть. Дальше магазин, поссовет, школа. В магазине утром мало людей, в поссовете — один председатель, а школа? Сейчас занимается первая смена. Их класс теперь уже девятый… Какой урок идет в их классе? Какой предмет? Забыл он, забыл совсем, какие предметы должны были они проходить в девятом классе. Даже то, что в седьмом учили, уже плохо помнит… Очень давно это было…

Когда стоишь, «сидор» сильнее давит на плечи. Кара взялся обеими руками за лямки, подтянул обвисший «сидор». Сегодня наспех положили мокрую рыбу, на «сидоре» уже темные пятна, и на спине, верно, пятна… Надо идти задами, это дальше, но можно пробраться к дому незаметно — подойти со стороны сарайчика, где отец держал свою рыбацкую снасть.

Кара свернул в дикие пески. Они были здесь высокие, со всех сторон подошли к Карагелю; мертвые серые барханы выросли вровень с домами — заглядывают в окна.

Петляя между барханами, переходя из тени в тень, Кара подошел к своему дому. Теперь надо взойти на высокое свайное крыльцо.

Как же быть? Идти с мешком? Из любого окна его увидят…

Кара снял с плеч «сидор», понес в руке — не так заметно.

Он взбежал на крыльцо, толкнул дверь. Не заперто, мать дома.

В просторных полутемных сенях положил «сидор» в угол, поискал глазами — чем прикрыть. Любой человек может найти, увидеть… В сенях стояло корыто с мокрым бельем, рядом веник, совок для мусора…

В глубине дома раздались шаги — не матери, очень легкие.

— Кто там? — Момыш, младшая сестра, в длинном красном койнеке, приоткрыла дверь, две черные тонкие косы упали на грудь. — Кара! Ты? Салям!

Кара не ответил, поднял от порога тряпку — вытирать ноги, прикрыл «сидор». Больше нечем.

— Мать дома?

— Нет… что это, Кара? Рыба? Красная рыба?

Момыш испуганно смотрела на «сидор» под грязной тряпкой.

— Целый мешок… Кара, ее надо вынести из дома, надо закопать в песок…

— Зачем говоришь глупые слова? — крикнул Кара. — Иди в дом!

— Нет! — с плачем крикнула Момыш. — Нет, ты ничего не знаешь. Байрамов встретил мать, она несла рыбу в ведре. Байрамов кричал, что придет к нам домой, составит протокол. Мать испугалась, вечером послала меня, Я понесла рыбу по домам в кошелке. Байрамов стоял на улице.

— Он и на тебя кричал?

— Нет. Он отвернул мне воротник пальто, увидел пионерский галстук, сказал: «Пойдешь завтра с красной рыбой, обязательно сними красный галстук. Отец свой орден позорил, ты — галстук».

Момыш громко заплакала, схватила обе косы, прижала к лицу, закрылась ими.

Кара молча стоял, как чужой, на пороге своего дома и смотрел на «сидор», прикрытый половой тряпкой. Из-под «сидора» показалась лужа. Мертвая рыба оседала под своей тяжестью, выпускала воду.

— Перестань! — строго сказал Кара. — Я сейчас оставлю вам три осетра и уйду.

— Нет! — крикнула Момыш. — Я их зарою в бархан, Байрамов к нам каждый день приходит, спрашивает — почему ты не идешь в правление, в поссовет, не требуешь хорошую сеть. Я знаю — ты не хочешь, за красную рыбу дают много денег. Вы там пьянствуете, на косе. Торгуете рыбой в райцентре и пьянствуете. Я все знаю.

— Замолчи! — крикнул Кара. — Где мать?

— Ушла в Дагаджик. Ночью ушла. Понесла туда красную рыбу. Тут нельзя продавать — все знают. А у нас совсем нет денег. Что делать? Выбрось рыбу, Кара, иди в правление, иди в поссовет. Придет Байрамов — мы все пропадем. Тебя заберут в тюрьму. Меня исключат из школы. Директор уже говорил: «Спекулянтов держать в школе не буду».

Кара подошел к «сидору», сбросил половую тряпку. «Сидор» потемнел от влаги. Еще рыба начнет портиться…

Он поднял за лямку отяжелевший мешок, с трудом взвалил на плечи, молча вышел из дома, быстро спустился по ступенькам, задами прошел к Большим Барханам. Надо уйти подальше от поселка, оттуда дикими песками пробираться в райцентр. День теперь уже не длинный — светлое время все убывает. Затемно нужно войти в райцентр, передать рыбу скупщику. Ничего! Это последние тяжелые дни. Сегодня он скажет Ивану Ивановичу — одно из двух: или ехать в Ашхабад за капроновой сетью, или, если денег мало, немедленно сплести новую сеть. Ждать больше нельзя.

От поселка до райцентра десять километров — два часа хода, это самое большее — если идти, как сейчас, с грузом; а до темноты еще далеко. И все это время надо пробыть в песках, пробыть подальше от людей: даже один человек увидит, другому скажет: «Кара Давлетов опять принес с косы мешок красной рыбы». И все! Сразу пойдут слухи по Карагелю. Байрамов приедет на косу, увидит переметы, увидит Ивана Ивановича. «Что за человек? Ага, был в заключении, сейчас красную рыбу ловит…» И конец — всем отвечать. Выгонят из артели, а может, будут судить…

«Сидор» на спине сильно намок, был уже не в пятнах, а весь темный, обвис до поясницы, лямки резали плечи, как будто в «сидоре» не рыба, а камни.

Кара остановился, подсадил «сидор» сзади руками, но «сидор» опять сполз к пояснице.

Кара задами вышел из поселка, взял в сторону от дороги — в дикие, малохоженые пески. Барханы здесь были огромные, как горы, — метров восемь, а может, десять. Все одинаковые, очень похожие. Тропинок между ними нет — все ездят, ходят только по дороге, по асфальту. Он один должен прятаться, пробираться между барханами…

Кара шел очень медленно, стараясь растянуть время.

Как долго тянется день; октябрьский день, а какой длинный… Кажется, вчера вышел с косы, заходил домой, видел, как плакала Момыш, закрывала косами лицо. Хорошо, хоть матери не было дома…

Кара почувствовал усталость, голод. На косе ничего не ел, думал дома позавтракать. А в дом и войти не пришлось… Он остановился, сел на холодный песок. Рубашка прилипла к спине — «сидор» был мокрый насквозь, даже стеганку промочил. Песок сразу облепил его.

Не снимая лямок, Кара привалился к бархану, надавил на «сидор». В мешке слабо хлюпнуло, пискнуло, будто рыба была еще живая.

Надо идти. Он встал, двинулся вперед, петляя между барханами.

Как ни медленно шел — еще засветло из-за барханов показалась, стала подыматься, расти красная труба кирпичного завода. Два километра — и райцентр…

Кара свернул в сторону — сделать крюк. Он уже не смотрел на часы, смотрел только на небо.

Надо не думать ни о чем, идти и идти. Скоро все кончится. Он сдаст рыбу, вернется на косу. Надо, чтобы все это кончилось. Как — неизвестно, не знает он как, но надо одно — кончить это, и все!

Он вдруг опять, незаметно для себя, подошел к шоссе, к дороге. Дорога была пустынной, уходила вдаль — к райцентру. Кара заметил: асфальт потускнел, уже не отсвечивает голубым — солнце наконец-то ушло за высокие барханы, и над ними стояло багряно-золотое зарево. Значит, солнце еще не скрылось.

Кара снова сел на песок. «Сидор» сильно холодил спину. Ничего! Теперь уже недолго ждать.

Вот небо дрогнуло, стало быстро гаснуть, будто кто повернул там выключатель — солнце опустилось за горизонт. Сразу почернели тени от больших барханов, потом барханы сами стали уже не серыми, а темными.

Можно идти. Он не решился сразу выйти на шоссе, хотя через двадцать минут совсем стемнеет — в пустыне зори очень короткие. Но как обидно будет, если его сейчас увидят, — целый день напрасно старался никому не попасться на глаза.

Кара шел рядом с шоссе. Песок здесь был неглубокий, нога не увязала. Опять полезла из земли труба кирпичного завода — уже не красная, а темная, резко выделялась на гаснущем небе.

Показались первые домики окраины. Окна их светились от зари.

У шоссе стояли две буровые вышки — геологическая разведка. Весь Челекен обследуют, нефть ищут.