Решетов стал быстро-быстро укладывать гербарные листы, прикрыл стопку сеткой, аккуратно перевязал бечевкой, не глядя протянул Стрельцову:

— Прошу: ваш гербарий. А засим желаю всяческих свершений и удач!

«Да он же меня выставляет! — холодея, подумал Стрельцов. — Боже мой! Как же это?..» Он сказал задыхаясь:

— Я исправлю свою ошибку. Укажите как, и я все, все сделаю. Только помогите мне, Иван Иванович!..

Засунув одну руку в рукав плаща, Решетов обернулся к Стрельцову:

— Как? Найти кандымы с плодами. Без этого все идет насмарку. — И, встретив молчаливо-умоляющий взгляд, жестко добавил: — На Челекене сильное развевание. Опавшие плоды могут сохраниться в наметенных буграх под кустами. Найдете — ваше счастье. Нет — ждите будущего года. — Он помолчал и, увидев, что Стрельцов опять заворачивает сетки в макинтош, сказал: — Не надо! Дождь, кажется, перестал.

Стрельцов не заметил, как, миновав двор, вышел на улицу. Дождь кончился, только холодная водяная пыль сеялась с низкого, плотно забитого тучами неба. Он поднял воротник макинтоша, сгорбясь зашагал по тротуару.

Автомобильный сигнал рявкнул над самым ухом. Стрельцов вздрогнул, отскочил в сторону. Такси, завизжав тормозами, остановилось почти вплотную. Шофер высунул в окошко дыневидную, иссиня выбритую голову, злым, плачущим голосом крикнул:

— Что, на ходу спишь, старый ишак?

Увидев, что ошибся, он добавил еще что-то, видно посильнее, но уже по-туркменски, потом с места, словно текинского скакуна, рванул машину, обрызгав Стрельцова грязной водой.

В гостинице «Октябрьская» над столиком дежурной висела бессменная табличка «Свободных мест нет», но в коридоре было тихо, пусто — все на работе.

Стрельцов прошел в свой двухкоечный номер, стащил брезентовые сапоги, повалился на кровать. И почему нельзя вернуть прошлое, совсем недавнее прошлое? Разве не мог он сегодня поработать с гербарием, полистать газетную подшивку, наконец, просто поспать подольше? Поезд-то из Красноводска пришел во втором часу ночи. Чудом нашлась вот эта койка — лежи, отдыхай. Так нет же, не выспавшись, схватился, побежал в академию — искать Решетова. Вот и нашел его на свою голову…

Стрельцов лег вниз лицом, зарылся в подушки. Он все еще убегал, прятался от горькой мысли о неизбежном отъезде в Москву: до весны здесь нечего делать. Искать плоды Кандыма в буграх — это искать иголку в сене… А весной снова отправляйся на Челекен, жди, пока созреет Кандым.

Тоскливо оглядел гостиничный номер с его обычным комфортом — зеркальный шкаф, хрустальная люстра, тумбочка с большим никелированным чайником и маленьким чайником для заварки. Всего несколько часов назад он вошел сюда счастливый: прибыл к цели!

В комнате потемнело: снова наплыли тучи. Стрельцов с утра ничего не ел, но сама мысль об обеде была сейчас противна. Эх, заснуть бы, потом проснуться — и нет ни Решетова, ни проклятого Кандыма… Он, как в детстве, накрыл голову подушкой, приготовясь нырнуть в сон, в забытье.

…Пронзительный белый свет больно ударил в глаза, разбудил. В хрустальной люстре слепяще горели все пять ламп. Стрельцов поднял голову, и вдруг по спине пронесся холодок. У соседней койки стояла кожаная нога в коричневом шелковом носке, в модном узконосом полуботинке.

— Салям! — громко сказал новый жилец, хотя был русский. Он стоял у двери с палкой в руке, с полотенцем через плечо — узкоплечий, узколицый, небритый, в черной спецовке из «чертовой кожи» — и пристально смотрел на Стрельцова. Левая культя в сером шелковом носке была привычно подогнута в колене. — Чего это вы спозаранку улеглись, Да еще в полном боевом снаряжении?

— А который час? — спросил Стрельцов.

— Скоро одиннадцать.

— Вы с поезда?

— Нет, на «козле» из Небит-Дага прикатил.

Жилец затолкал в угол кожаную ногу, присел на свою кровать.

— Давно в туркменской столице?

— Вчера приехал.

— Значит, старожил уже… А я завтра хочу домой.

— В Небит-Даге работаете? — чтобы не молчать, спросил Стрельцов. Меньше всего ему хотелось сейчас разговаривать с кем бы то ни было.

— Ага. Геологом на нефтепромыслах. Прибыл по вызову начальства. — Он прилег на кровать, очень громко зевнул. — Есть у начальства такая неприятная черта — отрывать вас от дела в самую горячую минуту — так сказать, попридержать за руку, когда вы напрягли все мускулы для решающего удара. Мол, в интересах дела — сначала основательно подумайте, потом не спеша ударяйте.

Для Стрельцова любой человек был сейчас в тягость, а рассуждающий сосед показался и вовсе нестерпимым. Сначала хотелось, чтобы он замолчал и погасил свет, теперь появилось другое желание: поспорить, разозлить.

Очень вежливо Стрельцов сказал:

— Не в меру размашистую руку, может, и стоит попридержать, а то вдруг ударит мимо цели. Вот в нашей экспедиции две пылкие девицы без спроса отправились в пустыню — искать редкостные растения, сразу же заблудились. Весь отряд искал их потом полдня. Науке пользы не принесли, а рабочий день сорвали.

Геолог приподнялся на локте.

— А какая у вас экспедиция?

— Геоботаническая.

Геолог сел на кровати, с веселым изумлением уставился на Стрельцова:

— Интересно! Впервые вижу ботаника-мужчину. До сих пор полагал, что этой наукой занимаются в основном девы — старые и юные. А тут муж в самом соку и — нате вам! — цветами увлекается. Редкий случай.

Стрельцов молчал.

«Странный товарищ… Сперва начальство обличал, теперь на ботанику накинулся». И вдруг все стало ясно: сосед взвинчен, нервничает, но старается скрыть это от посторонних, а может, и от себя…

Голос Стрельцова прозвучал почти сочувственно:

— У вас, должно быть, личные неприятности с не в меру заботливым начальством?

Геолог весь как-то подобрался, съежился. Стрельцов отвел глаза: попал в цель…

— Личные мои дела тут ни при чем. Ими я сам займусь. — Сосед рывком вскочил с кровати, на одной ноге поскакал к окну, распахнул форточку: Стрельцов только что закурил.

Угловатая фигура геолога с подогнутой культей на фоне огромного, темного, веющего ночным холодом окна показалась такой неприкаянной, что Стрельцов мысленно пожалел о сказанном: слова-то пришлись как соль на рану…

В номере стало очень тихо. Только через распахнутую форточку порывами долетал мокрый шелест полуоблетевших, по-ночному черных платанов.

— Простите, — примирительно сказал Стрельцов, — мы еще не познакомились, а уже ссоримся…

Хватаясь за стол, за стулья, геолог молча добрался до кровати, откинул одеяло, стал раздеваться. Заговорил он невнятно, будто про себя:

— Моя вина: и культя расходилась, ломит на погоду, и предстоящие неприятности злят… А неприятности большие… Все разом… — Он с хрустом вытянулся на кровати, закинул руки за голову. — На Челекене мы готовим морское бурение, как у соседей через Каспий. Небось слышали… Дело новое, рисковое. Пробили первую скважину — газ ударил, нефти нет. Холостая проходка… Ребята приуныли: больше месяца даром возились… Но я-то знаю: есть газ — и нефть есть, не здесь — рядом. И хорошо, что газ пошел: нападем на нефть, газ ее сам на-гора́ выбросит. Даю команду: на той же геологической структуре бить вторую скважину. Только прошли двести метров — стоп! Вызов — немедленно явиться. И это сейчас, в самую горячую пору… Народ узнал — толпой окружили, прямо со смены, за «козел» держатся, не хотят отпускать. Дал сигнал — отскочили… На ветровом стекле следы от рук… Нефть — минеральное масло…

Геолог кулаком ударил подушку раз, другой раз.

— А на вас я налетел зря: у каждого свое.

Стрельцов молчал.

Сейчас погаснет люстра, каждый останется наедине со своими мыслями. У геолога завтра спор о скважине. Чем бы ни кончился, он вернется домой, будет продолжать свое дело. Без этого дела геологу нет жизни. А дело потруднее, чем найти плоды Кандыма. Да, каждому свое… Еще днем он радовался: как все гладко идет — и вдруг первое препятствие, первая неудача сшибла с ног. Но почему? Решетов обозлился, почти выставил его? А как же иначе? Старик сам развязывал сетки, искал только одно — колючие кандымовые шарики, и ему в ответ: «Возьму виды из «Флоры СССР». Он же всю жизнь провел в пустыне, ходил здесь с гербарной папкой, когда по барханам еще рыскали басмачи…