«Товарищ начальник, вот я нашел отличный пескоукрепитель. Его можно рекомендовать в проекте наших изысканий по Челекену». Так, что ли? Нет! Не так! Надо дать срочную телеграмму в штаб экспедиции — сообщить о находке, о моем открытии, о моей победе. Пусть знают: все опустили руки, все предались унынию, и только один человек не сдался: он думал, он действовал, он искал — и нашел, спас положение.

Захотелось пить. Я вышел в кухню, зачерпнул из ведра. Вода была невкусная, опресненная, перегнана из морской. Своей воды почти нет на Челекене. Пока нет. Но скоро придет вода из пустынного озера Ясхан. В поселке зазеленеют деревья, за околицей протянутся широкие полосы, целые поля, засеянные кияком. Он высокий — метр высоты. Густые кияковые нивы будут шуметь на ветру. Корни кияка глубокие, густые корни прошьют пески, свяжут их, успокоят, заставят смирно лежать: ветры больше не подымут песчаных бурь. Над Челекеном будет дуть свежий ветер, чистый морской ветер с Каспия.

Я вышел из дома. По календарю сейчас полнолуние. Если небо ясное, можно не ждать утра, в движении скоротать ночь. К рассвету буду на месте, начну поиски.

Я отворил наружную дверь и только по ветру почувствовал, что стою под открытым небом — кругом была непроглядная тьма. Земля и небо неотличимы. Потом глаза привыкли — чуть заметно проступил из темноты песок. Нет, идти нельзя, сразу же заблудишься, не найдешь дороги обратно, в дом. Значит, надо ждать. А если к утру ветер усилится, подымется песчаная буря — что тогда? Сидеть дома, пока утихнет? Нет! Не может случиться такое несчастье, такая беда.

Я вернулся в дом. Что делать, чем заняться до утра? И вдруг мелькнула мысль: карта Вознесенского сейчас в одном экземпляре!.. Это же страшно! Она может затеряться, пропасть. От этого бумажного листка зависит судьба изысканий, судьба Челекена, его будущее. Надо немедленно сделать копию, даже две копии; одну с подлинником оставить дома, другую взять с собой.

Я достал тушь, начал чертить. Потом два раза переписал легенду.

За окном была та же глухая темень. Я открыл форточку: как погода? В комнату потянуло влажной свежестью — дул ветер с Каспия. Это лучше, чем с материка — не подымет песок. Впрочем, ветер может и перемениться. Главное, чтобы скорее наступил рассвет.

Желтый язычок в лампе дрогнул. Я быстро закрыл форточку. Но язычок снова дрогнул, сжался, припал к темному фитилю. Потряс лампой — пусто, керосин кончился. Идти в сени, шарить в темноте, искать бидон не хотелось.

Лампа погасла, в комнате слабо запахло керосиновым чадом. Я снова открыл форточку, лег на раскладушку. Как только начнет светать, выйду на косу.

В лицо слабыми порывами дул ветер, нес запахи морской воды, мокрого песка. Сколько же еще ждать? Два, три часа? Надо было взглянуть на часы, пока горела лампа. Хотя все равно — утро этим не приблизишь. Спать не хотелось. Я закрыл глаза, открыл — почти так же темно, только чуть заметно синеет прямоугольник окна. Все-таки неплохо бы вздремнуть, впереди трудный день — поиски кияка, много часов на ногах, но спать рискованно: не проснешься вовремя — встанут курбатовцы.

Как быть тогда? Сказать о письме или умолчать, поехать на очередные изыскания, бесплодные, никчемные поиски? Нет, нет, только не спать… Я прикрыл глаза и почувствовал, что куда-то проваливаюсь, погружаюсь в нечто невесомое, мягкое, теплое и уже не могу очнуться — руки, ноги, все тело словно чужое, уже не повинуются мне. Я борюсь, хочу открыть глаза, встать с раскладушки. Борьба с сонным оцепенением длится короткие минуты. Наконец открываю глаза. В лицо смотрит четко обозначенное, уже совсем светлое окно. Я вскакиваю, хватаю со стола часы. Хорошо виден циферблат — половина шестого. Сейчас будет побудка. Еще немного — и сколько осложнений, сколько неприятностей!

Несколько минут — и я уже с гербарной папкой, с флягой на боку выхожу из дома. Совсем рано. Поселок спит. Небо уже светлое, затянуто сплошной облачной пеленой, но ветер не усилился, по-прежнему — с моря. Дай бог, чтобы не переменился!

Я прошел по пустынному Карагелю, свернул к косе Дервиш. Кияк показан примерно на третьем-четвертом километре. Значит, через час я уже найду его. Возьму в папку стебли и листья, оконтурю на карте — и дальше: надо выявить все местообитания. Возможно, позже будут собирать семена кияка, высевать их на барханах.

Стало уже совсем светло, хотя солнца не видно. День пасмурный.

Я шел уже по косе Дервиш. Справа и слева расстилался хмурый серый Каспий. Казалось, море совсем близко — рукой достать, хотя от середины косы до каждого из берегов было по километру.

Со вчерашнего дня я ничего не ел, но, кроме пары галет, случайно оказавшихся в полевой сумке, у меня ничего не было. Я съел галеты, запил водой из фляги. Хоть напиться вволю. Сегодня не жарко. Половина фляги осталась про запас. Надо бы оставить побольше, но я так и не научился беречь воду в песках. Вода всегда есть у рабочих, на грузовике полон бочонок. Без него в пески запрещено выезжать. А я сегодня? Ну, сегодня контрабандный выход. Хватятся в отряде — нет геоботаника. Куда девался? Еще, пожалуй, переполох подымут.

Ничего! К обеду буду дома. На обратном пути надо сразу же на почту — дам телеграмму в штаб экспедиции, а потом уже: «Вот, дорогие товарищи, вы еще спали, а я смотрите-ка что принес!» Но кто оценит находку? Разве что один Калугин, он знает толк в пескоукрепителях, а для остальных кияк — просто трава. Не видели никогда, не читали о нем.

Я уже давно в пути. Коса постепенно сужается — до обоих берегов все ближе и ближе. Но кияка все еще нет, ни одной дернинки не видно.

Сверился с выкопировкой, сделанной ночью. Карагель давно скрылся за буграми. Вдоль косы тянется невысокая песчаная гряда. На ней густые колючие кусты — селитрянка. Других растений почти нет. Направо и налево от гряды до самого моря простираются пески-ракушечники. Маленькие каменно-твердые «домики» морских улиток, миллионы пустых, целых и разбитых ракушек устилают оба берега. Песок здесь не серый, а белый. В ясный день он, должно быть, матово светится, отражая солнце. Но сейчас солнца нет. Вверху глухое, низкое серое небо. От него и море серое. Кажется, подойди к воде — даже на мелководье не увидишь дна: серая вода почти не прозрачна, ничего сквозь нее нельзя рассмотреть, темное дно только угадывается где-то в глубине.

Взглянул на часы. Ого, начало восьмого. Я остановился, приложил ленточку миллиметровой бумажки к карте Вознесенского. Странно, здесь уже показан кияк. Не очень много, отдельные пятна на песчаной гряде, посредине косы. Но пятна легли в масштаб, это в натуре — десятки квадратных метров, а пока нет ни одного растения. В чем же дело?

Пожалуй, можно посидеть, отдохнуть. Есть хочется. Галеты что? Будто их и не было. Глупо получилось, надо было взять с собой хоть хлеба. Но дома ничего не было, пришлось бы идти к Илюше. А он наверняка поинтересовался бы: зачем хлеб? Никогда никто не берет.

Хотя не жарко, но от долгой ходьбы захотелось пить. Я сделал два больших глотка. Довольно, — воды во фляге меньше половины. А еще идти и идти. Неизвестно, когда встретится кияк. По карте до сплошных зарослей сколько же? Неужели десять километров? Это вдвое больше, чем пройдено. Но зато уж там я сделаю большой привал — надо подробно исследовать местообитание. Вот только хватило бы воды. Одна фляжка — это пол-литра. Второй у меня вообще нет. Не просить же было у начальника, у рабочих! А сейчас хорошо, если полфляги осталось. И это на весь путь — туда и обратно. Да, небогато, совсем небогато. Но надо держаться, что поделаешь… Песок на гряде неглубокий, плотный. Идти легко. Это уже хорошо.

Вдруг впереди на правом берегу я увидел брезентовую палатку. Здесь люди? Нет, мне положительно сегодня везет. Вероятно, награда за все, что пришлось пережить, вытерпеть, пока работал в отряде.

Я свернул к палатке. Вскоре стали видны воткнутые в песок длинные колья для сушки сетей. У самой воды до половины вытащенная на берег лодка.