В горле сильно покалывало. Нестерпимо хотелось пить, но воду, как всегда, берегли — ее было мало: только прополоскать рот.

Вдали, на вершине показалась фигура Вахрушева.

Лариса поднялась.

— Достанется мне из-за вас, скажут: «Переметнулась к неучам, уронила честь ведущего отряда, вот она, благодарность современной молодежи» — и так далее. Слова все как пирожки на тарелочке — заранее готовы. — Она протянула руку Инне Васильевне. — Вставайте! Будем пока что насвистывать «Маленьких лебедей».

Лариса пошла на середину такыра, куда с бугра спускался Вахрушев. Он снял бобриковую кепку, полой спецовки протер очки.

— Жарко… — Глаза его стали маленькими, сощуренными, как у всех близоруких. — Язвочка пустяковая, — он взглянул на Курбатова, — вы засекли ее, и ладно. Барханное скопление далеко?

— Нет, через два пикета.

Все снова двинулись по ходу. Но теперь в колонне произошло резкое размежевание: чета Баскаковых уверенно шла рядом с Вахрушевым. Даже Аполлон Фомич следовал всего в полушаге от начальства. Зато мы, курбатовцы, двигались словно бойцы наголову разгромленной воинской части. Особенно подавленным выглядел сам начальник. Как посторонний человек, шел он вдали от всех.

Но вот мы достигли пересечения главного геодезического хода и отходящего в сторону барханов бокового двухкилометрового «уса» — визира № 1. Вахрушев нетерпеливо смотрел на подходившего Курбатова.

— Мы вас ждем.

Старший мелиоратор преобразился неузнаваемо. Бобриковая кепка сидела набекрень, придавая ему почти лихой вид. Перевязь полевой сумки прихвачена брючным ремнем. Брезентовые голенища подтянуты. Казалось, Вахрушев готовится к бою с многолетним своим врагом — барханами.

Вначале кругом расстилались те же живые зеленые бугры, увенчанные теми же оцепенелыми от зноя саксаулами. Но сонливость, безразличие Вахрушева, исчезли. Он пристально вглядывался в каждую вершину, подозрительно осматривал каждый склон.

И вот показалась первая предвестница беды: голая вершина с рваным краем. Крупные желтые зубцы вгрызались в живую зелень склона, пока что одного — самого жаркого — южного.

Вахрушев, остановившись, впился глазами в развернутый ватман, облегченно вздохнул: стык здоровых песков с песками, затронутыми развеванием, был засечен точно.

Следы разрушения становились все заметнее: желтые, жадные, сухие языки тянулись с вершин, слизывали на склонах живой илак, подминали кустарники. И вот уже посерела, осыпалась густая вечнозеленая эфедра, стала сквозной, как скелет. А вот на вершине поверженный ветром склонился к земле и тихо умирает гигант саксаул.

Еще котловина. Это уже поле разгрома. Всюду непогребенные кусты и деревья-мертвецы. Одни повалились, другие вздымают к небу голые сучья. Из-под толстого песчаного навала выглядывает серая, похожая на метлу, верхушка кандыма, похороненного заживо.

Я отломил веточку. Она сломалась как спичка — с сухим треском.

— Все погибло…

— Все погибло, — как эхо послышалось рядом. Со мной поравнялся Вахрушев. Губы его были плотно сжаты. Поймав мой взгляд, он смущенно отвернулся, ускорил шаг.

Незаметно исчезли округлые очертания бугров, их сменили острые резкие грани. И вот уже всюду желтеют огромные рогатые барханы. Над гребнями их слабо курится песчаная поземка. Ветер усилился, стал горячим, порывистым. Мы шли теперь по глубокому песку. Нога увязала по щиколотку. Кругом стояли мощные пятиметровые сыпучие бугры. Солнце, ветер, мертвые барханы… Жизнь изгнана. Идущие рядом со мною Инна Васильевна и Лариса вдруг остановились.

— Смотрите!

На вершине бархана сидела маленькая ушастая ящерица. Она забралась под самое синее небо и пронзительно-резко чернела на его фоне. Были ясно видны круто поднятый кверху, с загнутым концом твердый чешуйчатый хвост, зубчатый от головы к спине — совсем драконий — гребень.

Обдуваемая ветром ящерица дышала порывисто и тяжело.

— Сейчас она нападет, — Лариса взбежала на вершину бархана.

Ящерица метнулась было в сторону, но ей преградили путь — место открытое, спрятаться негде. И ящерица приняла бой. Она остановилась, присела на задние лапы. Гребень на голове налился кровью. Глаза вышли из орбит, с шипеньем раскрылась пасть.

Инна Васильевна улыбнулась:

— Не пугайте ее.

— Так это же она меня пугает, — возразила Лариса, — кроха, а лезет в драку…

Ветер все усиливался, из-за барханных гребней он уже подавал голос — слабое посвистывание. Сухая песчаная струйка летела в лицо, слепила глаза.

Все вконец выбились из сил, отстали от Вахрушева и Баскаковых.

И тут из-за серо-желтого барханного гребня выглянула зеленая древесная верхушка. Вахрушев первым свернул вправо, пошел прямо на нее. Мы догнали его, когда он перебирался через невысокий, полуразрушенный песчаный барьер, отгораживающий ложбинку от ветров, от мертвых развеваемых песков.

У самого края ложбинки рос одинокий сюзен. В неравной борьбе уже пали большие селины. Сверху торчали их сухие верхушки, и только высокий, как юноша стройный, сюзен был жив. Он стоял насмерть, боролся до конца. Пески окружили его со всех сторон, покрывая до пояса. Но серебристая крона непобедимо, как знамя, развевалась над ложбинкой.

Сюзен — одинокий герой — бросал вызов всем барханам, всем ветрам, ополчившимся на него.

Вахрушев стоял и молча смотрел на деревце.

Рядом возник Баскаков.

— Ах он забияка! Смотрите — еще хорохорится.

— Не трать, куме, силы, сидай на дно! — вдруг обрел голос подошедший Аполлон Фомич и залился визгливым, как у лилипута, смешком.

Он подскочил к сюзену, занес сапог.

— Чтоб не мучился…

— Не трогайте! — рядом с Аполлоном Фомичом вдруг появился Калугин.

— Ух! Страшно как! — задиристо крикнул резвый старичок. — А то что? Ваш он, да?

— Наш. Отойдите!

— Подумаешь, защитник! — протянул геодезист, но все же встал за спину Баскакова.

— Вы описываете такие сюзенники? — не обращаясь ни к кому, спросил Вахрушев.

— Описываем, — хмуро отозвался Калугин. — Что ж, мимо проходить?! Он вот последний остался…

Вахрушев повернулся к Баскакову:

— А у вас есть такие ложбинки с гибнущими пионерами?

Лев Леонидович простодушно развел руками:

— Ей-богу, не знаю. Должно быть, есть, но они же не ложатся в масштаб. Барханные массивы мы обследуем целиком, оптом. Тут не до пятачков с одинокими сюзенами. Нам работать надо! — Он решительно подвинулся к выходу из ложбинки.

Но Вахрушев не спешил. Он все стоял и смотрел на сюзен. Потом медленно пошел следом за Баскаковым. Лицо Калугина стало напряженно-взволнованным. Он растерянно взглянул на меня, на Курбатова, потом сказал:

— Как быть? Они же не туда идут!

Курбатов крикнул:

— Товарищи, вернитесь!

Лев Леонидович и его супруга оглянулись.

— Почему? — недоуменно спросил Баскаков. — Мы идем обратно по вашему визиру, возвращаемся на главный ход.

— Нет, — сказал Курбатов, — у нас другая система. Визир «ломаный», у него есть второе колено — так охватывается большая часть барханного массива.

В глазах Баскакова мелькнуло радостное удивление.

— Простите… Я не понимаю, некий «ломаный» визир — это что, новое слово в геодезии? Кто же автор? Начальник отряда?

— Нет, не я, — твердо сказал Курбатов, — наш мелиоратор. Но мы все приняли его метод.

Лицо Льва Леонидовича вдруг сморщилось, большие немигающие глаза сузились. Он согнулся, взмахнул руками и вдруг залился беззвучным хохотом.

— Ох вы! Ох вы! — неожиданно тонким петушиным голосом выкрикнул Баскаков. — Да у вас весело! — Поперхнувшись слюной, он закашлялся, вытер веселые слезы. — Нет, ей-богу, это великолепно! Мелиоратор открывает новые горизонты в геодезии, почвовед открывает природу такыровых пятен. У нас — скука, работа по инструкции, хронометраж. Изо дня в день одно и то же. А тут — размах мысли, полет ума, игра воображенья.

Агнесса Андреевна с Аполлоном Фомичом тоже покатывались со смеху. Она приложила к глазам сиреневый платочек.