— Можно пойти дальше, в глубь насаждения, — нерешительно предлагает Крыжановский, — увидим второй участок Юнаша с оставшимися старыми деревьями.

— Да нет, не стоит, — Шаповалов поворачивается, идет к «козлу».

Мы молча следуем за ним. Что случилось? Почему такая резкая перемена настроения?

Крыжановский чуть поотстал, идет глядя в землю. Шаповалов замедлил шаг, поджидает Крыжановского.

— Константин Викторович, разрешите сказать откровенно, вопреки этикету?

— Разумеется. Что же нам скрывать друг от друга…

— Так вот, я сейчас слушал вас, думал: Шиповская лесная станция, кажется, хорошо ужилась со своим соседом — леспромхозом. Неужели же нашли общий язык? Помогаете им расчетами в промышленных рубках?

Шаповалов уже сердится, и сердится не на шутку, шляпа сбита на затылок, пиджак распахнут.

Крыжановский, не подымая головы, говорит тихо:

— А что же нам делать? Воспрепятствовать промышленным рубкам мы не можем. Надо уберечь лес от окончательного уничтожения.

— Рассчитывая сроки рубки?

Шаповалов вдруг останавливается. Солнце пробилось сквозь не густые еще кроны, толстое стекло очков сверкнуло острым белым лучиком. Крыжановский зажмурился, ступил шаг назад.

— Андрей Андреевич, сила солому ломит.

— Верно. Но сломать не должна. Слабые бывают посильнее сильных. Всему свое время. Голая сила лишена разума — вот ее беда. А разум, смысл, логика в конце концов побеждают. Должны победить, не могут не победить. Помните Яна Гуса? На костре сказал: «Правда звитежы». А нашей правде жить и жить. Наша правда — благо нашей земли, а не ее разорение. Ваш сосед сегодня Шипов лес сводит, завтра перебазируется: где погуще — там станет валить. А что он валит древний лес, последний лес на юге лесостепи — на это леспромхозу начхать. Им кубы нужны! А вы жили здесь и будете жить до конца своих дней. Вам, только вам — не леспромхозу же! — драться за Шипов лес и сажать новые дубы, сажать на вырубках, что растут вокруг как грибы.

Я взглянул на Крыжановского. Он сник, сгорбился, длинный, гоголевский нос уныло опущен. Сейчас видно, что он очень стар — восьмой десяток… Ах, напрасно, ей-богу, напрасно налетел на него Андрей Андреевич. При чем Крыжановский? Что может сделать, чем может помочь Шипову лесу в его беде отдавший ему всю жизнь, старый лесовод, пенсионер Крыжановский?

Кажется, Андрей Андреевич и сам понял это — молчит, поправляет без дела очки, шляпу. Нерешительно протянул руку, почти робко взял под локоть Константина Викторовича — не отстранится ли? Не обиделся ли? Нет, даже согнул руку в локте. Теперь они снова идут рядом, под руку идут.

Шаповалов говорит приглушенно, отдельные слова даже не разобрать.

Разве перед Шиповым лесом виноваты только его ученые? Да нет же! Нет! Виноваты все — и он, Шаповалов, и их Докучаевский институт, и Воронежская Охрана Природы. Сколько лет, как Шипов лес перестал быть заповедным? Четырнадцать? Да все это время надо было драться за него, доказывать, кому следует, что промышленные рубки в уникальном, водоохранном лесу — преступление! Но застрельщиками должны быть шиповские ученые. Они — местный оплот лесной науки, форпостный ее кордон, говоря словами Петра Алексеевича. Вот кто любил лес! Страстно любил, почти до смешного, даже от покойников оборонял: запретил хоронить в гробах-колодах. Эх, пустить бы сейчас Петрову дубинку по спинам лесных разорителей. Жаль, лежит без дела в музее. Но это все лирика. Главное вот что. Станция бессильна драться за лес? Ладно. Допустим. Но изучать его, пока он жив, кому же? Шиповцам! И изучать не только по-прикладному, а научно, широко, по-морозовски, по-докучаевски! Сейчас в трудах станции чаще всего что встречаешь? «Рубка», да «вырубка», да «продуктивность». А кругом растет, живет древний лес, полный тайн, загадок. Докучаев считал их «Чудесной Троицей» — Каменная степь, Хреновской бор и он, Шипов. Они связаны неразрывно, связаны в единый, органический, естественный комплекс. Сколько специалистов-докучаевцев сообща, дружно изучали этот комплекс! Геологи, почвоведы, лесоводы, ботаники, зоологи, метеорологи, агрономы… И могли же они в проклятое царское время, действительно без иронии — проклятое, ненавидящее науку, могли же докучаевцы посвящать Шипову лесу не только статьи — целые монографии — книги. Мы с вами хорошо знаем их: почвенно-геологический очерк Шипова леса Павла Отоцкого, исторический и лесоводственный очерк Шипова леса Дмитрия Кравчинского. Устарели они? Разумеется! Семьдесят, восемьдесят лет назад писаны. Но выводами их и сейчас пользуемся. Почему? Новых больших научных работ почти нет. Исследования широкого плана не ведутся. Где в Шиповом лесу почвенные разрезы? Где водосборные площадки? Измерители глубины залегания грунтовых вод? Не видно их…

Скажете, «чистая наука»? Хватит! Отбросим этот жупел недавнего тяжкого прошлого: сегодня — чистая, завтра — прикладная, полезная, нужная. Да и какое там «завтра». Сегодня это нужно! Жалуются лесоводы: огромен, мол, отпад дубового самосева — гибнет три четверти, а то и больше. Как же расти лесу? На месте пары срубленных стариков взойдет ли хоть один молодой дубок? Не знаю, не уверен. А надо, чтобы всходил, и развивался, и рос. Да не один — десятки, сотни. Погублено-то сколько… Но желуди гибнут, не дав ростка. Почему? Мыши? Вредители? Только ли они? А аэрация, влажность, кислотность местных почв? Известны они? Изучались? Слабо, недостаточно! И таких «белых пятен» много, слишком много…

Мы уже подошли к «козлу». Но Шаповалов не собирается садиться. Накопилось, накипело, наболело в душе…

Они стоят так же, как и шли, — рука об руку.

— Только не думайте, Константин Викторович, что я одних шиповцев ругаю. Нет, себя, всех наших лесоводов я ругаю. Годами не встречаемся, сидим в своих углах. Вот восемь лет я у вас не был. Почему? Хворый, ветхий годами? Отнюдь! От Шипова леса до Каменной степи рукой подать. Докучаевцы ездили на лошадях, пешком ходили, и то чаще встречались. А у нас автобусы, «козлы». Нет, сидим сиднем, как Илья-богатырь в своем Муроме. Да и тот встал, когда приспичило. А мы? Когда же мы двинемся?

Шаповалов помедлил, дожидаясь ответа, но Константин Викторович молчал и виновато улыбался.

— Давайте сейчас, вот при свидетелях, дадим друг другу обещание — встречаться не реже двух раз в году. Это не норма, это минимум. Сперва вся наука Шипова леса едет в Каменную степь, потом Каменная степь в Шипов лес. И не поодиночке, а в полном составе.

Шаповалов протянул Крыжановскому руку:

— Ну? Договорились?

Крыжановский вздохнул:

— Мы-то договоримся, а вот как начальство? По какой графе провести?

— Ничего! Уломаем! Сошлемся на высокие примеры прошлого.

Мы уже давно в лесу. Июньский день длинен — скоро летнее солнцестояние. Солнце миновало зенит, медленно идет к закату. Лучи стали положе, длиннее, высветляют уже не кроны — стволы. Потап Михайлович то и дело поглядывает на ручные часы, потом на те, что рядом со спидометром, сверяет… Позавтракали-то мы на ходу — спешили в лес.

Крыжановский уловил общие мысли:

— Сейчас — заключительный бросок вот сюда, по той дорожке.

— А с нее опять на воровскую?

— Нет, нет, та далеко в стороне.

Едем, огибая дубы, и вот впереди забелела некрашеная ограда — низенький, по колено, штакетник. Кордон? Питомник? Нет, ограда необычная — кольцевая. Рядом скамейка… А то, что посередине ограды, заставляет нас выскочить из машины.

Такого еще не было, не приходилось встречать, не приходилось видеть никогда.

На небольшой поляне стоит Идеальный дуб. Дуб из сказки, из детских снов. От него не оторвать глаз. И мы садимся на скамейку, молчим, смотрим.

Громадный, совершенно прямой ствол возносится ввысь. И там, на сорокаметровой, почти подоблачной высоте, разворачивает крону. Она строго симметрична и снизу совсем даже не кажется огромной. Листьев не различить. Крона темно-зеленым шатром простерлась в небо, врезанная в июньскую безоблачную голубизну.