Докучаев намеренно выбрал ее — суровейшую из суровых. Выбрал, полагая: если удастся вырастить лес здесь, в тяжелейших условиях, то в других местах удастся и подавно.

С прозорливостью гениального ученого Докучаев указал именно эту местность на водоразделе Волги и Дона. Здесь в естественный комплекс входили: степной участок («Каменная степь»), Хреновской бор и Шипов лиственный лес. «Можно сказать, что из таких именно сочетаний рельефа, грунта, вод, растительности слагается вся территория обширных степных пространств между бассейнами Днестра и Волги. Вне этих сочетаний нет степи, вне их нельзя познать ее… во всей неизмеримой области русских степей от Кавказа и Аральского моря до Карпатов и Дуная».

Докучаев хотел восстановить былое плодородие южнорусской черноземной степи, хотел создать равновесие между степным климатом, пашней и культурной растительностью. Ведь существовало же некогда такое равновесие между климатом и девственной степью. Докучаев решил оставить участки целинной степи. Они должны быть образцами для сравнения — живые естественноисторические музеи под открытым небом.

Экспедиция начала работу.

Первыми приступили к изысканиям почвоведы. В, балке Таловой левый крутой склон обнажен как на почвенном шурфе. Хоть бери и описывай горизонты.

Заложили разрезы, установили расположение водопроницаемых и водоупорных слоев.

Балок оказалось несколько. Гидрологи отыскали на дне их родники. Ага! Значит, Каменная степь не совсем окаменела — хранит в себе водные запасы. Их взяли на учет. Отсюда будущие пруды получат круглогодичное питание.

Определили уклон долины, водоразделы балок, крутизну их склонов. Это — чтобы перехватить плотинами паводковые воды.

Одна за другой выросли плотины; в девяносто третьем году на солнце засверкали, заискрились первые пруды — предшественники «Докучаевского моря». Но первые — их было шесть — тоже были не маленькие: трехметровая глубина, акватория — пять гектаров.

Пора было приступать к главному, к самому ответственному, к самому трудному — посадкам леса. От него зависела судьба всего дела.

Стоя под палящим солнцем, на жаркой земле, Докучаев смотрел на свежевспаханный чернозем. Почва добрая, но влаги мало, а дуб — лесной пришелец, как бы экзот в степи. Пойдет ли он здесь, обтерпится ли, привыкнет ли к новой, необычной, трудной жизни?

Какой материал сажать? Решено было заложить свой питомник. Пусть сеянцы с первых дней привыкают к степи. Семена взяли из местных степных лесов — Хреновского и Шипова. «Последние могикане», лесные острова в степном море. Остатки некогда могучих воронежских лесов, позже сведенных почти начисто.

Двести лет назад вековой Шипов лес дал материал для постройки Петровых кораблей на Воронежской верфи. Тогда же строго наказал Петр Алексеевич: более не рубить корабельную рощу, оставить на корню.

Теперь могучим деревам предстояло продолжать свой род на новых местах.

Первый питомник был крошечный. Посадили желуди, посеяли липу, клены остролистный, татарский, полевой. Все пошли хорошо. Через год — весной 1894 года — в южной части Каменной степи посадили первые лесные полосы, сажали с севера на юг, поперек господствующим ветрам. Перпендикулярно главным полосам посадили еще три. Полосы охватили восьмидесятинный прямоугольник пашни — первое поле под защитой будущих лесных полос.

…Я вижу: Коля все чаще отрывается от «Бражелона», поглядывает на ручные часы — близится час обеда; я же с опаской поглядываю на Шаповалова — вдруг встанет, скажет: «А теперь поехали — надо подкрепиться!»

Шаповалов встал, идет к машине. Коля весело включает мотор.

— Домой?

— Нет, минуток на двадцать еще к Тридцать четвертой. — В голосе извинение.

Коля даже не вздыхает — привык за годы поездок по шаповаловским маршрутам. А я достаю непочатую школьную тетрадку.

Шаповалов говорит о печальной судьбе проекта Докучаева. Полностью проект не удалось осуществить. Для тех времен такие идеи были не в коня корм. Лесной департамент вскоре одумался. Протрачены деньги, а дальше? Ждать? Сколько лет? И что получится? Допустим, выросли лесные полосы. Прикажете внедрять их в обязательном порядке? Это вторжение в сферу частного владения! Акт явно незаконный. Нет, бороться с природой, со стихией бессмысленно. Но Докучаев боролся и с природой, и с департаментом. Писал докладные, ходил на приемы, защищал экспедицию. Так продолжалось до 1897 года, до тяжелой болезни Докучаева. Многолетний напряженнейший труд, каждодневная нервотрепка в бесконечных тяжбах с начальством, внезапный недуг и смерть Анны Егоровны — жены, друга — все это сломило Докучаева. Болезнь развивалась. В 1903 году Докучаев скончался. А Каменная степь? Она осталась. Работа велась, правда, не в прежних, не в докучаевских масштабах, но делалось главное: лесоводы, ученики Василия Васильевича — Собеневский, Морозов, Михайлов, — продолжали сажать лес в степи. Экспериментировали и так и этак, смешивали породы, разочаровывались и создавали новые типы посадок из новых компонентов. Увлеклись было количеством пород. Высаживали вначале десять, потом двадцать с лишним. Увидели: ошибка. Надо сперва глубоко, всесторонне изучить каждую породу, проверить ее в новой среде. Потом уже высаживать. И каждый лесовод, уходя из Каменной степи, оставлял по себе живую память — молодые лесополосы.

— Вот и наша Тридцать четвертая. — Шаповалов еще на ходу начинает вылезать из «козла».

— Мне ждать? — покорно спрашивает Коля.

— Да. Самую малость. Мы быстро!

Выйдя из машины, я оглядываюсь. Коля уже вытащил «Бражелона», полулежит на сиденье. Спешить некуда: столовая работает всего один час — пока идет обеденный перерыв.

Шаповалов уже впереди. Я догоняю его.

— Элитная полоса, эталон для промышленных, для полезащитных целей.

Это он нарочно говорит таким стилем, говорит, чтобы несколько охладить себя, — ученый, лесовод, эмоции не положены. Но я-то вижу, по глазам за очками вижу: он еще издали любуется Тридцать четвертой. Медленно мерит ее взглядом сверху донизу и любуется. И мы оба добрую минуту стоим, молчим, смотрим на Тридцать четвертую. Только смотрим…

Она старая — шестьдесят семь лет, посажена Георгием Федоровичем Морозовым в девяносто девятом году, еще при жизни Докучаева. Сейчас это почти чистая дубрава. Дубы — самые прекрасные деревья нашей земли — прямые, мачтово-стройные, легко и сильно вздымают к небу неотличимо похожие стволы. Если, закинув голову, смотреть на их вершины, кажется — дубы летят. Но дубы стоят нерушимо, и оттуда, сверху, доносится их невнятный, из-за большой высоты еле слышный, сухой шорох. Светло-коричневые листья давно побиты утренниками, высохли, но еще крепко держатся на ветках, держатся до первой метели, до ноябрьских холодов.

— Дуб черешчатый, он же летний, обыкновенный. По Линнею, Кверкус робур. Бонитет первый — «А». Суперкласс. — Шаповалов пытается говорить сдержанно, но голос звучит хрипловато. Он откашливается. — Видите, все один в одного. Эх, Шишкина на них нету! Фотография что… Здесь с каждого, как с человека, можно писать портрет.

Он вплотную подходит к деревьям, высоко, выше головы поднимает руку, медленно ведет ею по стволу.

Я рассматриваю ствол вблизи. Как чудесен рисунок коры! Какое множество линий, причудливых, разных, ни одной похожей на другую. Да, я ошибся, — каждое дерево неповторимо. Общее у них одно — красота.

Дубы растут просторно. Между ними — одиночные липы. Их уже не много. Они сделали свое дело и постепенно уходят. Липа, береза, клен, ясень — спутники дуба в молодости, его «шуба». Затеняя дуб с боков, они не дают ему выбрасывать сучья, куститься, заставляют расти вверх, только вверх — к солнцу, к свету. Дуб любит расти в шубе, но с открытой головой.

Ах, сколько было опытов, сколько потребовалось усилий мысли, догадок, упорных поисков, чтобы установить, какие спутники более всего по душе дубу.

Начались эти поиски давным-давно, более ста пятидесяти лет назад. Первые годы прошлого века — Ломиковский. Семидесятые годы — Тиханов. На Дону стал высаживать дуб, чередуя его в ряду с вязом, берестом, кленом. Неудача. Быстрорастущий вяз заглушает дуб.