— Идите. О, забыл сказать — после эльфийского мира встречаемся в башне у земель Осквернённых. Увидишь её — сразу узнаешь: она осталась там с древних времён, когда Тёмные были на пике своего развития. В ту башню Осквернённые заходить побаиваются, поэтому она стоит нетронутая. Ходят легенды, — среди нас, конечно же. не среди них, — что там до сих пор живут Тёмные, убивающие любого, кто туда сунется. На самом деле там, скорее всего, просто остались следы магических плетений, которыми твои сородичи защищали своих дозорных. Ладно, идите уже, что-то я разговорился. Накопитель оставь: зарядишь — пригодится. А, и да, в кои-то веки сразу скажу тебе, что тебе надо найти, а то опять чьи-нибудь пальцы притащишь. Тебе нужна кора Первого Древа, растущего в центральной резиденции эльфийской королевы. Всё, идите. — Окутавшись синим дымом, Отшельник стукнул по земле тростью и пропал.
Вырвав Лиру из вновь наросшего кокона из травы и корней, все четверо отправились по указанному Отшельником направлению, на северо-восток, где расположилась их последняя цель — длинноухие.
Они приняли решение обойти город, ведь Цит, понемногу возвращающий себе эльфийские штучки, почуял около него Осквернённых, должно быть, очередной набег. Помогать, конечно, дело хорошее, но Астерот вполне резонно счёл, что если это Светлые, то можно и подумать над этим вопросом. В конце концов, если в мире станет меньше Светлых, проиграют от этого только они.
Каждый шёл, погружённый в раздумья. Астерот шёл чисто механически, анализируя своё поведение в этом мире. Если сначала ему всё здесь казалось чужим, неправильным, то сейчас он даже привык, что ли, ко всему этому. К проклятию, которое они несут, входя в миры; к Материи и Рунам, остающимся после врагов, и которые он уже перестал даже считать; к вниманию богов, которое так или иначе преследует его всё это время. Даже к тому, как сам он меняется!
Только теперь он, пожалуй, мог сказать, зачем в его Душе был создан Барьер. Магическая стена отгораживала его прошлого от его настоящего, не давая вновь превратиться в то жестокое злобное существо, каким он был до перехода сюда. По обрывкам воспоминаний из своей прошлой жизни Астерот мог составить картину своего существования в Тирии, и его нынешнего она, скажем прямо, пугала. Он помнил, как разрушал города, помнил, как собственными руками резал, рвал, душил — убивал. Не стёрлась из памяти и его гигантская армия Иссушённых, готовых выполнить каждый его приказ — тысячи когда-то разумных кукол, действующих как единый организм.
Его нынешнего корёжило от той жестокости, которой была наполнена его прошлая жизнь. Сейчас он был даже рад, что сумел обрести союзников, готовых помочь ему в последней битве, но... Кто сказал, что сейчас он стал добрее? Он всё так же убивает, причём, кажется, даже чаще, чем в прошлой жизни: ему претит сама идея помочь Светлым, которых он почти что записал в покойники. Тьма внутри него каждую секунду пытается разрушить Барьер, и Астерот мог бы соврать сам себе, но не будет. Ему этого хочется.
Ему хочется вновь окунуться в тот яркий мир ежедневного кровопролития, ежечасных убийств, пыток и смерти. Он понимал, что Отшельник прав: ничто его не остановит, кроме заканчивающейся Материи. Но если бы можно было получить другой способ доступа к остальным Материям, кроме рапиры... Если бы он мог черпать Материю Смерти в тех же количествах, в которых разбрасывается Тьмой, перед ним укладывались бы на вечный сон целые армии.
Видел бы Астерот себя со стороны — испугался бы. За своими властолюбивыми размышлениями он не слышал звона в ушах и не видел тонкого слоя Материи, окутывающего его тело. Не заметил он также и того, как остальные понемногу отдалялись от него, подсознательно чувствуя исходящую от него угрозу.
Очередная часть Барьера в его Душе с треском осыпалась, являя миру Астерота, немного больше похожего на себя прежнего. Наверное, зря я дал ему шанс. Такой, как он, в принципе не может изменить своё мышление.
Лира шла, оглядывая живописные пейзажи вокруг неё. Где-то вдали возвышались горы, небо над которыми переливалось разноцветными магическими вспышками, под ногами у неё росла яркая зелёная трава. Она даже к немного великоватой одежде успела привыкнуть.
Лира шла, бесконечно пытаясь вспомнить себя прежнюю. Если Астерот знал, что с ним было до попадания в Витер, пусть и всего лишь в общих чертах, то она не помнила ничего кроме каких-то разрозненных моментов. Каждый раз они вспыхивали в её сознании новорожденной звездой, и она надеялась, что сейчас вспомнит всё, но жестоко ошибалась, понимая, что как всегда узнала о себе прошлой что-то ненужное и бессмысленное. Что самое интересное, некоторые знания из прошлой жизни у неё остались. Принтер, проектор, электричество... Она помнила много ненужного в её новой жизни, но не могла ничего вспомнить про себя.
Наконец, через примерно минут пятнадцать дороги, Лира вновь достала из пространственного кармана несколько листов бумаги и ручку. Она же хотела сделать бестиарий, почему бы не продолжить? Да, рисовать на ходу не очень удобно, но... Лира взглянула на Шианхута, идущего перед ней. В её голове пронеслась шальная идея, как облегчить себе работу.
Цит всю дорогу пытался вернуть себе утраченное. За годы жизни в Иноммире он успел избавиться от многих эльфийских умений, которые считал пугающим пережитком своей прошлой жизни, и теперь в этом раскаивался. Но кто бы мог подумать, что после всего, что ему довелось пережить в прошлом, он решит вернуться к себе домой?
Занимали его и мысли о том, что, оказывается, его двуличность — распространённое среди полукровок явление. То есть то, что он раньше воспринимал как отклонение, из-за чего готов был сбежать и никогда не попадаться «нормальным» эльфам на глаза, оказалось совершенно обычной вещью? Но ведь среди его друзей из прошлой жизни встречались полуэльфы, некоторые из них были рождены не от людей, а от разных тварей и даже грязных орков, которых вообще непонятно каким образом в их мир занесло. И ни за кем из них Цит подобного поведения не замечал... Вдруг его осенило, причём так, что он даже споткнулся о какой-то камешек. Ведь они могли скрывать это, и у них просто могло чуть лучше это получаться! Или их приступы банально случались, когда его рядом не было!
Чем больше Цит думал об этом, тем сильнее злился на себя прежнего, отвлекаясь от попыток воскресить в себе эльфийские способности. Он ругал себя, пинал попадающиеся под ногами камешки, шептал настолько грязные ругательства на языке эльфов, что трава рядом с ним серела. В итоге, минут через пять, одумавшись, он вернулся к своим попыткам вернуть себе утраченные способности своей эльфийской части.
Цит не мог не понимать, что от его вмешательства или невмешательства многое зависит в этом походе. Если он не сумеет пробудить свою вторую половину, спящую летаргическим сном уже не первое десятилетие, то они банально не пройдут сквозь Дебри — зачарованную часть леса, не пускающую к эльфам никого, кроме них самих. Поэтому, шагая за остальными просто по инерции, полуэльф раз за разом погружался в себя, пытаясь пробудить хоть небольшую часть себя.
Подумать только, и ведь всего за полторы сотни лет в Иноммире его Душа настолько омертвела, что он потерял доступ к своим прежним способностям! Всего полторы сотни лет в мире мёртвых способны настолько сильно изменить разумного, превратив его лишь в тень себя прошлого, не способную и на половину того, что он умел до перехода. А ведь там его спасло только его увлечение алхимией и зельями, ведь без эльфийской магии он был и воином-то весьма посредственным. Если бы не страсть к зельям, его бы тогда, скорее всего, просто-напросто убили, не оставив о нём ни одного воспоминания — родных-то у него не было, он был круглым сиротой, а друзья, которых точнее было бы назвать приятелями или даже знакомыми, забыли его ещё в первый же день, максимум, во второй.
Размышляя отстранённо, он продолжал попытки проникнуть в свой внутренний мир. Их ведь этому учил тот престарелый волшебник, учил... Но только за полторы сотни лет это знание стёрлось у него из памяти, оставляя все его попытки без результата. И тут, кажется, один раз у него всё-таки получилось.
